тебе это сделать. Твой народ будет страдать — потому что теперь я подарила вам то, чего вы так упорно добивались. В мире не осталось магии. Я забрала ее, и теперь вы от нее свободны.
— Ты убьешь меня, если я не соглашусь? — спрашивает Мланкин, заслонившись рукой от сияния шара.
— Да, — говорит она.
— Что я получу, если освобожу Инетис и позволю ей остаться?
— Славу в веках, — говорит она. — Долгую жизнь. Красивую смерть.
Мланкин думает недолго. Он почти готов согласиться, когда решается задать последний вопрос:
— Ты сказала, что участь этого мира решит ребенок, которого родит Инетис. — Он впивается взглядом в ее лицо, и глаза его темнеют, становясь чернее самого чарозема. — Кто станет его отцом?
30. ВОИН
Мне не верится, что кончился этот день. Это был самый длинный из дней моей жизни, самый странный и один из самых тяжелых дней. Энефрет сказала отцу всю правду. Она сказала ему о том, что я обрюхатил свою мачеху, и что этот ребенок будет фактически его внуком, хотя родит его никто иной, как его собственная жена.
Рука Мланкина сжималась и разжималась, ища кинжал или горло Инетис — что сможет нащупать. В пустом зале его слова звучали почти как шепот.
— Мне придется признать его своим сыном, чтобы избежать позора, — сказал он. — Иначе вся Асморанта будет смеяться надо мной. И над мужем, похоронившим свою жену.
— Если попытаешься избавиться от них, я наполню твое нутро тварями, живущими в чароземе, и они съедят твое тело заживо, — недобро усмехнулась Энефрет. — Этот ребенок должен родиться здесь, в этих стенах. От этого зависит твое будущее, Мланкин. Твое — и страны, которой ты управляешь. Помни об этом.
— Асморанта не станет смеяться над мужем, простившим свою жену, — подал голос Цилиолис. Он не смотрел на Мланкина, когда говорил. Обращался только к Энефрет. — Ты не сможешь показать более явно свое намерение справедливо отнестись к бывшим магам. Это было бы разумно.
— Смерть одной жены положила начало запрету. Воскрешение другой ознаменует его конец, — кивнула Энефрет. — Подумай об этом.
Я лежу на постели и думаю о том, что с моим возвращением к отцу ничего еще не кончилось. Все только начинается, и завтра утром мне придется принять на свои плечи часть груза, который несет на себе отец. И война на границе будет первым, с чем мне придется иметь дело. Завтра днем все мы соберемся и обсудим, как быть. Мне нужно хорошо отдохнуть. Завтра долгий день.
Я закрываю глаза, но сон не приходит. В сонной пахнет травами — непривычный тяжелый запах. Простыни из оштанского полотна такие тонкие, что я боюсь их порвать, лишний раз повернувшись на постели. Одеяло легко скользит по телу, лаская кожу, как руки женщины, и я скидываю его прочь — в сонной натоплено, я могу спать без него.
Перед мысленным взором снова встает лицо отшельницы, каким оно было в ту ночь, когда нас свели чары Энефрет. Ее глаза, голос, шрам, пересекающий лицо. Все было так похоже. У меня не было никаких сомнений в том, что я был с ней.
Я все еще не могу поверить, хоть и понимаю, что Энефрет не было смысла лгать. Это не Унна пришла ко мне тогда, это Инетис. И это была не настоящая страсть, а всего лишь морок — вроде тех, что накладывали на нашу деревню маги, чтобы отвлечь врагов. Но я бы не поддался ей так легко, если бы видел перед собой лицо своей мачехи. С отшельницей оказалось проще.
Но почему именно она, а не Нуталея? Не та, с которой я уже однажды нарушил законы гостеприимства, не та, чье тело я уже знал?
Меня охватывает тяжелая злость: на себя, на Энефрет, на Инетис, на весь мир. Спать невозможно, от запаха трав раскалывается голова, болит в носу. Я поднимаюсь с постели и иду к окну, из которого тянет прохладой последних ночей Цветения. Узкий серп Чеви едва светится на небосклоне. Скоро ее сменит Черь.
Соседнее окно тоже открывается, я вижу, как тонкие руки Инетис поднимают шкуру и заправляют ее в желоб. Я отступаю вглубь сонной, чтобы она не заметила меня. Нас обоих поселили в той части дома, где спит сам Мланкин. Цилиолису отдали сонную для приезжих. Что стало с отшельницей, я не знаю. Отец ухватил меня за рукав уже на выходе из зала, после того, как ушла Энефрет и был отдан приказ освободить син-фиру Инетис.
— Это твоя девка? — спросил он.
— Нет, — ответил я, высвобождая руку.
— Она нужна тебе? Почему она с вами?
— Она… служит Энефрет, — сказал я. — Она должна быть рядом, пока не родится ребенок, такова воля Энефрет.
В сонной Инетис слышится голос Кмерлана. До меня доносится смех мальчика — счастливый смех ребенка, который обрел свою мать.
Мланкин может придумать только одно правдоподобное объяснение ее чудесному возвращению из мертвых. Инетис не умерла. Она была по ошибке принята за мертвую и увезена в вековечный лес. Магия леса вернула ей силы и помогла вылечить болезнь, и великодушный муж решил принять обратно жену, спасенную магией — простив этой магии то, что предыдущую жену она убила.
Кмерлан снова смеется, к его смеху присоединяется легкий смех Инетис. Я закрываю окно шкурой и возвращаюсь в постель. Сонная немного проветрилась, уже не так тепло и не так воняет травами. Мне удается заснуть.
На утренней трапезе собираемся вместе я, отец, Инетис, Кмерлан и Цилиолис. Толстая работница ставит на стол горшок с кашей, блюдо с мелко нарезанным копченым мясом, кладет доску с зеленым луком. Темное вино в
