край. Им нечего зариться на наши земли. Мы отдали им побережье, чтобы спокойно жить: они по ту сторону Шиниру, мы — по эту.
Он лукавит. Побережье не принадлежит Асморанте и не принадлежало ей никогда — потому что жизнь, которую постоянно рождает океан, слишком не любит людей. И побережники — я впервые услышал это слово здесь, это не племя людей, живущих на побережье. Это разрозненные группы кочевников, которые проходят по берегу после отлива, когда на песке остается выброшенная океаном жизнь: рыба, звери, водоросли… и что-то еще?
Никто точно не знает, что дает миру теплый, как молоко, океан. Вокруг него всегда полно слухов.
Кто-то поговаривает о людях с холодной, как у рыб, кровью, живущих в воде и выходящих на берег во время прилива. Кто-то говорит о провидцах будущего — будто бы, поев рыбы и выпив океанской воды, они стали способны видеть то, что грядет. Но там, где магия, там всегда разговоры. Никто в Асморанте не мог бы сказать, что видел этих рыболюдей. Никто не знает о прорицателях, чьи предсказания стали бы правдой.
— В Первозданном океане больше нет жизни, — говорит Инетис. — Магия ушла из него, как ушла из Асморанты. На берегу скоро нечего будет есть. Мы почувствуем вонь мертвого океана уже совсем скоро. И с ней вместе придут другие побережники. В Цветущей долине хорошо жить и без магии. Они захотят остаться.
Отец не спрашивает, откуда она это знает. Инетис говорит уверенно, и это то же, что она сказала нам еще тогда, в вековечном лесу. Без магии этот мир начнет медленно умирать. Разваливаться на части. Дохнуть в агонии, пока не умрет — или пока не возродится по воле избранного.
— Ты говорил о чем-то, фиоарна, — напоминает мне отец.
— У тебя только один путь, — не дает мне сказать Инетис. — Ты должен попросить помощи у людей. Ты должен показать…
— Ты можешь идти, Инетис, — говорит он ей в ответ. — Мы выслушали твое мнение.
— Я хочу выслушать, что скажет Серпетис, — говорит она, и ему, сжав зубы, приходится принять ее желание. Инетис бледнеет еще сильнее, ее пальцы цепляются за край стола, как будто без него она не сможет дышать.
По знаку отца я начинаю говорить.
— Мы беззащитны, — говорю я, и отец не перебивает, понимая, что сейчас я не собираюсь рассуждать о храбрости воинов. — Нас хранили друсы. Побережники тоже не умеют сражаться без магии, но им приходилось выживать. Я видел, как они убивали. Они жестоки.
— Шесть Цветений запрета на магию все-таки научили нас кое-чему, — говорит правитель. — У нас есть боевые иглы. Смертоносные друсы полетят в цель даже без магии, пущенные меткой рукой. У нас есть топоры и мечи. Твои сомнения разумны, фиоарна, но Асморанта — это не деревушка у границы, и ее воины — не селяне с косами и вилами. Я отправлю отряд сразу же, как маги успокоятся. Цветущая долина наша, мы покажем это побережным дикарям.
— Если син-фира Инетис права и на нас пойдет все побережье, мы проиграем, нисфиур, — замечает Шудла. — Никто не знает, сколько народу живет на берегу океана. Если они хлынут к нам, нас может затопить.
Правитель качает головой. Я вижу его раздражение. Ему уже надоело это переливание из пустого в порожнее.
— Шудла, ты говоришь как предатель, — говорит он. — Это всего лишь побережники. Кочевые племена. У них нет армии. У нас есть. Они в трех сотнях мересов отсюда, и Асклакин уже отправил своих воинов им навстречу.
— Жители предпочтут уйти, нисфиур, — повторяет Шудла. — Если ты обещаешь вернуть магию через два Цветения, многие предпочтут уйти и дождаться.
Он прав и неправ одновременно, но я не могу не думать о его словах. Проливать кровь или отдать свою судьбу в руки мага, который все исправит — стоит только немного подождать? Воины пойдут на смерть по приказу нисфиура, но люди из приграничных деревень вряд ли станут подвергать свои жизни опасности, зная, что все и так вернется на круги своя.
— Мирное население всегда предпочитало отсиживаться в норах, — говорит правитель. — Мы справимся без них.
— Но тогда с нами были маги, — возражает Шудла. — Теперь их нет. Мы шесть Цветений не воевали, мы не знаем, на что способны без магов, правитель. Нам нельзя надеяться только на себя.
Он хочет сказать что-то еще, но тут Инетис издает странный звук и падает лицом на стол. Голова ее ударяется о каменную столешницу с такой силой, что, кажется, я слышу хруст костей. Шудла замирает с открытым ртом, отец в ужасе смотрит, как по камню ползет к карте струйка алой крови.
Цилиолис подскакивает к сестре, пытается ее поднять, обхватив за плечи, но не может — слишком сильно дрожат его руки, и Инетис снова стукается головой о камень с мерзким звуком, от которого у Шудлы зеленеет лицо.
— Травника, быстро! — рявкает отец.
Я отстраняю Цилиолиса и осторожно поднимаю Инетис за плечи. Она стонет, ее глаза закрыты, по лицу течет кровь из разбитого лба.
— Ты, — рычит отец на Цилиолиса. — Ты же травник, сделай что-нибудь.
Инетис тяжело дышит и пытается что-то сказать, но губы шевелятся беззвучно, словно она лишилась голоса. Она сжимает мою руку — очевидно, не понимая, что делает, и снова глухо стонет.
— Нужно вынести ее на воздух, — говорит Цилиолис. Он поднимает на меня испуганный взгляд, и я делаю то, что должен сделать — я поднимаю Инетис на руки. Ее голова падает мне на грудь, и с губ снова срывается стон. Моя рубуша в ее крови, но сейчас мне не до этого.
В зал влетает травник — немолодая женщина с длинными,
