почти до пола, вьющимися волосами. Она мгновенно оценивает происходящее, кивает нисфиуру, оборачивается к нам.
— Несите ее наружу! — приказывает она, окинув Инетис взглядом. Ей все равно, что я фиоарна, она видит только женщину у меня на руках. — Немедленно!
Развернувшись и взметнув за собой шлейф волос, женщина бросается прочь. Мы — следом за ней, по темному коридору, который выводит в широкое крыло дома — туда, где находятся сонные работников.
— О-о-о, — тяжело стонет Инетис. Я едва успеваю остановиться, когда она хватает меня за плечи. — Отпусти. Отпусти меня!
Она почти спрыгивает с моих рук, едва не упав, подбегает к окну, и я слышу, как ее тошнит. На глазах охраняющих дом стражников, на глазах толпы. Правитель будет в ярости, когда узнает.
Цилиолис подходит к сестре, но она отмахивается от него, не позволяя себя коснуться, и снова перегибается пополам.
— Уйди! — хрипит Инетис. — Уйди.
Ему остается только беспомощно стоять рядом — беспомощно, потому что нести ее на руках он не в состоянии. Я терпеливо жду, травник отца — тоже, переводя взгляд с меня на Цилиолиса и обратно.
— Фиоарна, — наконец, решается она ко мне обратиться.
— Син-фира носит ребенка, — говорю я ей то, что вскоре узнает вся Асморанта. — Сделай все, что нужно.
Травник кивает. Мы дожидаемся, пока Инетис не становится лучше, и я снова готов взять ее на руки, но теперь она смущена и не позволяет мне себя нести. Ее синие губы крепко сжимаются, она отталкивает мою руку.
— Я дойду сама.
— Не глупи, — говорит Цилиолис. — Ты едва стоишь на ногах, ты ударилась головой.
— Я дойду сама, — упрямо повторяет она.
Она позволяет брату держать себя за руку, другой рукой опирается о стену. Мне нечего здесь больше делать. В сердце неспокойно и мне совсем не по себе, особенно при взгляде на окровавленное лицо Инетис, но я должен узнать, что решили отец и его приближенные.
Я возвращаюсь в зал, но разговор уже почти закончен.
Отец выслушал нас, но решение принял свое собственное — то самое, о котором говорил сначала.
Выставить против побережников вооруженные отряды обученных воинов.
Отослать людей с приграничья вглубь страны, дать им кров и еду, и если понадобится — деньги.
О магии не говорить. Ни словом, ни звуком не упоминать о том, что она вернется на земли Асморанты.
Я говорю ему о том, что Инетис занимается травник, но отец не слушает меня. Он смотрит в окно, за которым волнуется толпа, и проходит мимо меня, к выходу. Скоро я слышу его зычный голос, перекрывающий гул толпы.
— Возрадуйся, Асморанта! — говорит он. — Мой сын и наследник вернулся ко мне!
31. ПРАВИТЕЛЬНИЦА
Я хочу только одного — чтобы меня оставили в покое. Травница приносит какой-то горький отвар от тошноты и старательно уверяет меня, что он не повредит ребенку, но я отказываюсь его пить. Она не маг. В ее отваре нет целебной силы. Она не может мне помочь.
— Уходи, — говорю я, — я хочу побыть одна.
— Позволь осмотреть тебя, син-фира, — говорит она и тянется к моему животу, но я приподнимаюсь на постели и кричу так, что наверняка слышно снаружи.
— Я сказала, уходи!
Я не дам ей дотронуться до себя. Я никому не позволю себя трогать, по крайней мере, сейчас, пока желудок скручивается узлом и к горлу подкатывает кислая рвота. Я хочу, чтобы меня оставили одну, чтобы я могла свернуться в клубок на постели и обхватить себя руками.
— Я позову правителя, — говорит травница.
Я закрываю глаза. Сердце стучит где-то в голове, меня прошиб липкий пот. До меня едва доходит смысл ее слов, я едва слышу, как она уходит.
Я пытаюсь взять себя в руки и понять, что происходит. Утренние недомогания беспокоили меня и с Кмерланом, но не так рано и не так сильно. Уже после трапезы мне стало дурно, и пришлось едва ли не бегом убежать к себе. Я положила на лоб холодную тряпку, подышала воздухом, высунувшись из окна, и мне стало немного полегче.
Но не стоило идти на это собрание в зале. Я потеряла сознание на глазах у кучи мужчин, и Серпетису пришлось унести меня из зала на руках. Какой позор.
Наверняка Мланкин в ярости. Травница сказала, что позовет его, и почему-то я чувствую, что он послушает ее зов.
Я усаживаюсь на постели и приглаживаю руками волосы. В сонной прохладно — из раскрытого окна тянет ветерок — но мне по-прежнему жарко, и на лбу то и дело выступает пот. Я вытираю его полотенцем, которое принесла травница. Чаша с отваром стоит у изголовья кровати, но она так же мертва и молчалива, как камень, на котором стоит. Я не буду пить мертвую траву. Мне это не поможет.
Одежда тоже пропитана потом, и я скидываю с себя корс и штаны-сокрис и переодеваюсь в чистое. Я уже завязываю кушак, когда в сонную, едва не сорвав прикрывающую проход шкуру, врывается Мланкин.
За ним по пятам следует длинноволосая травница.
Мланкин останавливается у входа, делает два шага вперед, и на какое-то мгновение я переношусь в прошлое. На нем та же самая одежда, что и в тот день, когда он сказал, что считает себя свободным от данного мне слова, и я больше ему не жена.
И с каждым мгновением, проведенным
