согласилась остаться здесь, несмотря на то что её предупреждали, ещё до встречи с ним, что это не её Димитрий, а совсем неизвестный человек. Сейчас это было уже неважно: он хотел того же, чего и она. Всего поразительнее было то, что она привязалась к нему и надеялась только на него: простоватого, невежественного, с тёмным прошлым человека…
— А ты, как договорились, обратись к Рожинскому. Тебя-то они выпустят.
Он поклонился ей и ушёл от неё с мыслью: «Увидимся ли?»
В своих покоях, куда он вернулся, его ожидал уже князь Семён с дорожным платьем. Тут же были Плещеев, Трубецкой, Михалка Бутурлин и Третьяков. Они сидели, пили, ели. Стол был завален объедками, валялись кости и на полу. Он поморщился от вида грязи, засаленных скамеек. Не выдержав этого, он вышел из палаты. Переодевшись, он вернулся назад и сел на лавку, но сразу же вскочил, нетерпеливо заходил по горнице, захрустел костяшками пальцев: умело, звонко и противно…
У Трубецкого в животе что-то возмущённо заурчало, и он бросил на стол недоеденный кусок. Он понял, что царь опасается Рожинского и нервничает… Он, князь Дмитрий Тимофеевич, был молод и недурён собой, но вот покладист был и всё терпел, хотя его и раздражало многое.
Тут в горницу вдруг ворвался дьяк Федька Апраксин, испуганный, растрёпанный, и закричал:
— Государь, Вишневецкий позакрывал лошадей, за караулом, на конюшне!
Дьяк Апраксин был «худой» и бедный, из новых дьяк, «холопчик» князя Сицкого — такое прозвище он схлопотал за то, что таскался за ним по пятам.
— Адам?!
— Переметнулся он! Гетман дал ему наказ: следить за тобой! — проворчал Михалка, отставив в сторону пиво. Угрюмое лицо его потемнело. Он, личность мрачная, неразговорчивый, был с каким-то сумасшедшим взглядом, из-под бровей, как две стрелы были они, вразлёт от переносицы. Сидел он обычно тихо на попойках и лишь порою скупо ронял за вечер пару слов.
— Вот дерьмо! — выругался Димитрий. — Что, что делать?! Проведали, истинно проведали!
— Государь… — замялся с заискивающей миной на лице Звенигородский, боясь, что царь опять взорвётся, — я послал за лошадями: Унковский приведёт, и донцы вот-вот будут.
— Да где же они?! — вскричал Димитрий и подлетел к Плещееву, тот готовил побег, и уставился на него, на его нос картошкой и на усы, как у моржа.
Плещеев растерялся, залепетал, что неведомо, но сейчас будут, а раз Унковский обещал, то мёртвым, но приведёт…
— Если неведомо, зачем говоришь! Не Унковский нужен! Лошади! Мать вашу!.. Всё-то бы вам только получать вотчинки и оклады! А как до дела — хоть убей, не дозовёшься!
— Государь, как бы переполох до гетмана не дошёл… — начал было Трубецкой.
— Ты, князь, ещё и насмехаешься?! — вновь взвился Димитрий.
В этом момент в горницу ввалился Унковский и вскричал: «Государь, кони у крыльца!»
Вслед за ним в горницу заскочил Бурба.
— Заруцкий где? — спросил Димитрий его.
Бурба пожал плечами и хриплым голосом выдавал, что пирует где-то.
— Ладно, чёрт с ним, пора! — заторопил всех Трубецкой, довольный, что здесь нет верховного атамана донских казаков и тот потеряет теперь окончательно доверие царя… Перебежавшие от Шуйского в Тушино, такие как он, принесли с собой местнические порядки. И фамильная честь, а также спесь высокородного князя давали себя знать: ему не нравился вчерашний атаман с Дона, а ныне ближний боярин царя. Но он знал, на что тот способен, и не выказывал ему свою неприязнь, держался с ним дружески… Конфликтовать с ним, с Заруцким, здесь?.. Это было бы безумием…
Димитрий махнул рукой, дескать, не время кого-то искать и выяснять отношения. Он опрокинул чарку водки, поднесённую каморником, и бросился из горницы, увлекая за собой всех во двор.
— Князь! — крикнул он Трубецкому, лихо вскочив на аргамака. — С тобой — как договорились! Жду вестей, затем и самого!
Он развернул коня и поскакал к воротам лагеря в окружении дворян. За ними, прикрывая с тыла, пристроились четыре сотни донских казаков.
Его отъезд из Тушино с большой свитой дворян и казаков не остался незамеченным. Подозрительной была и поспешность, с какой они покинули лагерь.
— Пан гетман, государь ушёл под Москву! — выпалил ротмистр Пшонка, вбежав в избу к Рожинскому. — Ни одного нашего — только москали!
Рожинский только что расстался после коло с послами, но уже набрался, был пьян и не в силах был сразу что-либо сообразить. Несколько секунд он смотрел на него, собираясь с мыслями. Затем он громко икнул и сипло выдавил: «Труби сбор!.. А Млоцкому — за ним!»
— Вот мразь! — процедил он сквозь зубы, быстро трезвея при мысли о том, что надумал сделать «царик»…
Рота гусар галопом выметнулась из лагеря и ринулась в погоню за Димитрием. Вслед за ней из ворот вылетела пара гетмана. Бледный от бешенства Рожинский сжимал в руках толстую трость, чувствуя, как тупой болью отдаются в раненой ноге удары саней на ухабистой, разбитой дороге.
Гусары настигли отряд Димитрия, окружили его, стали гарцевать поодаль от казаков, не приближались к ним, но и не давали им дороги. А те положили руки на сабли и ждали команды царя… Напряжение нарастало… И всё из-за него, из-за Матюшки. Он же тянул и тянул время. Страшился он вот-вот готовой вспыхнуть рубки и дотянул до появления гетмана.
Сани Рожинского подкатили и остановились рядом с ним.
— Государь, кажется, заблудился? — тихо спросил Рожинский его. — Не в ту сторону поехал? Гулять?.. Время позднее для прогулок. Вдруг москва нападёт. Не пора ли домой, а?
Матюшка съёжился в седле под его насмешливоиздевательским взглядом. Как он ненавидел его и как боялся, боялся с тех пор, с той расправы с Меховецким…
— Поворачивай, поворачивай, назад!.. — вспылив, грубо закричал Рожинский на казаков. — И вы тоже! — прикрикнул он на московских дворян.
Беглецы покорно подчинились ему. Вся масса конных развернулась и двинулась назад к Тушинскому городку.
— Поставь у хором царя караул! — приказал Рожинский Млоцкому. — И гляди у меня! — погрозил он ему пальцем. — Сбежит — голову сниму!
У него болела и ныла, измотав уже всего, проклятая нога. Во всём теле гадко разливалась слабость. Он был разбит, как с похмелья, и зол на «царика» и на весь свет. Приказав повернуть сани, он поехал вслед за всеми в лагерь.
* * *
Прошло два дня после Николы зимнего. В воскресенье войско опять сошлось на коло с послами, на той же площадке в поле.
Но минувшие сутки не принесли ничего нового. Никто из тушинцев не знал, что делать и куда податься. Одни придерживались по-прежнему конфедерации Рожинского, другие склонялись к тому, чтобы
