Наконец она увидела Рассела, он шел торопливой походкой по тротуару. Последние шаги он почти пробежал.
– Что случилось, почему ты здесь, Лизи? – повторил он слово в слово свои телефонные вопросы. И добавил: – Почему ты плачешь?
Видимо, от участия, от заботы этого большого, взрослого человека где-то на подступах к горлу открылся еще один, возможно последний резервуар, и слезы покатились из ее глаз с новой силой. Рассел взял ее за руку, погладил, пытаясь успокоить. Элизабет снова смахнула рукой тяжелые, крупные слезы, сглотнула, пытаясь протолкнуть застоявшийся комок поглубже вниз.
– Я не могу… домой, – она тоже стала повторяться. – Я не могу видеть его. Меня от одной мысли тошнит. Я умру, если лягу с ним в постель. Я умру прямо там, на месте.
Она сделала глубокий вздох, отгоняя подступившую тошноту.
– Но что же делать? Куда тебе идти? А если он заявит в полицию и они начнут тебя искать? – продольные борозды сжали лоб Рассела в кожаную гармошку. Он развел руками.
– Он не пойдет в полицию, – покачала головой Элизабет. – Он боится полиции.
– Ах да, ты мне говорила, – Рассел замолчал, подумал. – Ну и куда тебе деться? Родственников у тебя, насколько я понимаю, нет? – Снова пауза. – Ну да, – согласился сам с собой Рассел и замолчал.
Они стояли вдвоем, прислонившись к ограде, молчали. Теплый вечер переходил в теплую ночь, цикады неистовствовали где-то позади, поток машин поредел, шелест каучуковых шин все еще пытался заглушить стрекотание цикад, но уже не мог.
Постепенно Элизабет успокоилась, слезы закончились, оставив лишь засохшие борозды на щеках, будто она с утра не умывалась. Но ей было безразлично, на смену слезам пришли слабость и сонливость, видимо, на истерику ушло слишком много сил.
– Ты не волнуйся, – говорил Рассел, – мы что-нибудь придумаем. Не может быть, чтобы мы не смогли придумать. Ты не волнуйся. – И снова замолкал.
– А я не могла бы пожить у вас? – Элизабет давно решила, что поедет с ним. Он должен взять ее с собой, она поживет у него, а дальше будет видно – просто она не хотела напрашиваться, ждала, когда он предложит первым. Но он все не предлагал, вот и пришлось сказать самой, сколько же можно так стоять?
Рассел молчал. Потом вздохнул:
– Не знаю, Лизи. Я думал об этом… но это же большая ответственность, ты пойми. Я часто в разъездах, да и жизнь я веду… – он замялся, – как тебе сказать, независимую, что ли. Непонятно, как ты в нее впишешься. – Рассел покачал головой. – Я знаю, что тебе нужна помощь, я хочу тебе помочь… – вздох, – но не знаю…
Элизабет подняла на него глаза, она молила взглядом, он в жизни не видел такого умоляющего взгляда.
– А что же делать? Не могу же я остаться здесь, на улице, а домой к нему я точно не пойду. Вы же сами говорили, что это опасно. Возьмите меня к себе, ну на время, я не буду вам мешать. Совсем не буду. – Если не подействовал умоляющий взгляд, то мольба в голосе не могла его не тронуть.
Он посмотрел на нее, улыбнулся пусть дежурной, но ободряющей улыбкой, кивнул.
– Хорошо, поживи у меня, дом у меня большой, место найдется, а после что-нибудь придумаем. – Снова посмотрел. – У тебя деньги-то есть хоть какие-то? – И тут же, не дожидаясь ответа, махнул рукой. – Хотя что за глупость я говорю, при чем здесь деньги? Пойдем к машине, я тут недалеко припарковался.
Потом, уже сидя в машине, уже проехав с полмили, Рассел сказал:
– Вообще-то у меня на завтра назначена встреча, но придется ее отменить. В гостинице я снимаю всего одну комнату, так что у меня тебе ночевать нельзя, а взять отдельный номер… – он пожал плечами, – если этот Влэд начнет тебя искать… А искать он уже, наверное, начал, значит, номер в гостинице тоже не подходит.
Они проехали еще с полмили.
– Так что поедем сразу ко мне домой. Тут недалеко, миль сто семьдесят, часа за три доедем.
Элизабет кивнула. Все получалось правильно и хорошо. Она знала, что хорошо, а дальше будет еще лучше. Рассел поможет ей, она станет актрисой, начнет зарабатывать, все будет отлично… Машина покачивала мягкими рессорами, Элизабет прикрыла глаза: сейчас она заснет, а когда проснется, все будет отлично. Все будет замечательно.
– Возьми на заднем сиденье плед, укройся, – пробился сквозь дремоту мужской заботливый голос. Но протянуть руку и взять плед уже не было сил.
* * *
Всем нужны перемены, и погоде в том числе. Ощущение такое, что сегодня я проснулась не в насупленной, белесой Швейцарии, а перенеслась в небесно-голубую итальянскую Тоскану – там ведь тоже горы, хоть поменьше наших, но все равно возвышаются. И знаете, все сразу переменилось – как все же много зависит от яркости солнечного света, – природа заиграла красками, у всех поднялось настроение, а вместе с ним и средний уровень либидо среди отдыхающего населения, и вообще хочется жить, петь… Иными словами, преображение и всеобщее благодушие.
По такому поводу я даже пропустила ежедневный оздоровительный заплыв в бассейне со стеклянной крышей – кому нужна крыша в такой чудесный день?
Вместо бассейна я поспешила наружу, куда высыпали почти все постояльцы, подставили свои груди, попки или просто носы и плечи – что у кого имеется – нежнейшим лучикам небесным. Потому что у нас, когда начинает светить, то светит не хуже, чем в Тоскане или на Ривьере – мягче, нежнее и ценится больше. Ведь ежедневный праздник праздником быть перестает. Праздником можно насладиться только после скучных будней.
Кафе на лужайке было заполнено, народ галдел у бассейна, мой красавчик Карлос, естественно, тут же испарился, – я же говорю, солнечное настроение приводит к повышению среднестатистического либидо. Или к его увеличению, не знаю, как правильно. Но я сегодня добренькая, вот и простила мальчику его заведомую неверность. Хотя она и подлая. Я ведь ему, в конце концов, не изменяю.
Где-то на отшибе, у самого дальнего столика незаметно примостился мой скромный соавтор, потягивая из стакана светло-коричневую жидкость. Зная его не первый день, я с ходу учуяла – скотч, «Single Malt».
Надо заметить, Анатоль выглядел весьма помятым. Помятость отпечаталась и на лице, и во взгляде, и в движениях, – этакая флегматичная вялость, когда энергия вытекла по каплям, а новая еще не набралась. Будучи знакома с особями творческих профессий, а порой и накоротке, я сразу определила – мсье Тосс последние сутки творил, лепил из слов мой детский образ, переплавлял в печатные фразы злоключения моей грешной юности.
Конечно же я подошла, оглядела его, покачала осуждающе головой.
– Выползли наконец из своей конуры, – предъявила я ему первую претензию.
– Да ладно, у меня вполне приличный номер. Не такой, конечно, как у вас, но я ведь в нем живу один, – попытался съехидничать Анатоль, но особенно ехидно у него не получилось – все той же энергии не хватило.
