Конечно же я подошла, оглядела его, покачала осуждающе головой.
– Выползли наконец из своей конуры, – предъявила я ему первую претензию.
– Да ладно, у меня вполне приличный номер. Не такой, конечно, как у вас, но я ведь в нем живу один, – попытался съехидничать Анатоль, но особенно ехидно у него не получилось – все той же энергии не хватило.
– Вот и напрасно, – пожурила его я. А потом еще раз пожурила: – Что-то вы неважно выглядите: бледный, обросший, глаза потухшие. Неправильный вы образ жизни ведете, господин сочинитель. Нет чтобы гулять, здоровым воздухом дышать, спортом заниматься, с интересными людьми общаться, – тут я округлила глаза, чтобы он понял, на кого я намекаю. – А то заперлись у себя в коморке, всё строчите без передышки. Небось и алкогольными напитками злоупотребляете.
Он наконец-то улыбнулся, покачал головой:
– Не злоупотребляю. Пользуюсь, но не злоупотребляю.
– А кто заказывал в номер бутылку обожаемого «Glenfiddich»?[4] – полюбопытствовала я.
– Подумаешь, одну бутылку на три дня, – отмахнулся он. – А вы, как я понимаю, следите за мной?
– Так не только я. Я же теперь ваш персонаж. А как мы знаем, многие персонажи за вами следят.
– И то верно, – вяло согласился он.
– Ну так что, раз вы вылезли наружу, значит, похоже, закончили очередной кусок?
На сей раз у него даже на слова энергии не хватило, лишь на короткий утвердительный кивок. Надо же, как измотал его, беднягу, писательский труд. Небось женщины так не изматывали. Надо бы ему помочь, вернуть к радостям жизни. Но вот как? Я уже не в той кондиции, чтобы возвращать к радостям. И все же я попробовала:
– Вставайте, хватит торчать за столом, пойдемте гулять. Смотрите, погода какая роскошная: разомнем ноги, легкие восстановим, всякие другие мышцы.
– Куда? – он выглядел не столько изумленным, сколько недовольным. Брюзгой, одним словом.
– Здесь есть тропинки. Очень, надо сказать, живописные – через леса, луга, рощицы. Вот вас природа и красота полечат немного.
Анатоль посмотрел на меня, на остатки жидкости в стакане, в нем, кстати, оставалось совсем немного, затем махнул одним взмахом это «немного» в себя и приподнялся.
– Ну как я могу вам отказать? Пойдемте, прогуляемся, зарядимся, – согласился он. – К тому же я просто умираю от любопытства, что же там с вами дальше случилось. В вашей ранней юности. Вы меня просто заинтриговали. Кто же за вами охотился – Влэд или Рассел? Понятно, что кто-то из них двоих, но вот кто? Иногда мне кажется, что Рассел, иногда – что Влэд.
Мы уже шли в сторону леса, туда слева от главного здания вела едва заметная тропинка, по ней можно было кружить часа два. Приблизительно на два часа я и запланировала нашу прогулку.
– Надо сказать, что у нас с вами получается интересный литературный прием, – продолжал бредущий рядом Анатоль. – Я, автор, сам не знаю продолжения, не знаю развязки и пишу, не зная. И получается, что читатель тоже не будет знать. Может догадываться, предполагать, как и я, но знать не будет. Ну так что, когда продолжим? Мы, насколько я понимаю, подошли к кульминации.
– Расскажу-расскажу, – пообещала я снисходительно. – Кстати, хотела у вас спросить: вам писать не изнурительно? Потому что, если честно, вы выглядите выжатым как лимон, извините за простое сравнение. А ведь иногда вы полны огня, глаза светятся и наверняка женщины льнут. Женщины падки на мужскую энергетику.
– Писать тяжело, действительно тратишь много сил, – согласился Анатоль. – Есть такой известный пример про Генри Миллера.
– Про писателя? – переспросила я, потому что мне известны аж сразу три Генри Миллера.
– Ну да, про него. Вы же знаете, он по молодости был большим любителем сексуальных утех. Про утехи и писал. То есть писал как жил. Его связи хорошо известны, запротоколированы, в том числе и очевидцами. Так как среди женщин попадались и такие, которые сами неплохо писали.
– Кто неплохо писал? – подпустила я иронию. – Анаис Нин, что ли?
– Ну ладно, пусть плохо писали, какая разница, – увильнул от литературного спора Анатоль. – Так вот, его подружки утверждали, что Миллер становился полным импотентом, когда трудился над очередным романом.
– Прямо по Фрейду, – согласилась я. – Кажется, называется «сублимация сексуальной энергии».
– Ну да, и ее переход в творческую, – поддакнул Анатоль. Потом вздохнул: – Конечно, процесс тяжелый. Изнуряет.
– Главное, чтобы после того, как процесс завершен, творческая энергия смогла снова перейти в сексуальную, – назидательно заметила я. – А то как-то нехорошо может получиться.
Он взглянул на меня, убедился, что на моих губах присутствует, как и полагается, ироничная улыбка.
– Да перейдет, куда денется, – пообещал он.
Впрочем, что мне до его обещаний?
Мы поднимались по склону горы: я много раз гуляла здесь, склон был пологий, идти было легко. Слева дремучие деревья тянулись к вершине, заслоняя ее. А вот справа сквозь редкие сосны легко проникали солнечные блики, и играли, и отскакивали от придорожных лопухов, путались в иголках хвои, создавая причудливые переливы света и тени. Одним словом, было весьма красиво, просто тянуло встать к мольберту. Наверное, поэтому я и сказала:
– Жаль все-таки, что из меня художника не вышло. Я, знаете ли, училась когда-то много лет назад, но таланта не хватило. А в живописи без таланта совсем плохо. В других делах бывает, что и без таланта нормально, а вот в живописи – никак. Пришлось бросить. Стала критиковать живопись, писала, знаете, всевозможные статейки, анализы, разборы. Оказалось, это намного проще, да и талант особый незачем иметь.
Анатоль оживился. Он вообще немного посвежел – кому сосновый швейцарский воздух не пойдет на пользу?
– И какой стиль вы цените превыше других? Реализм, импрессионизм, сюрреализм, абстракционизм?.. Там ведь много разных стилей, не так ли?
– Так-так, – подтвердила я. – Видите ли, я давно придумала аналогию, объясняющую взаимодействие различных направлений в живописи.
Я помедлила: думала, он попросит рассказать, но он не попросил. Пришлось начать без приглашения.
– Предположим, поезд. Он только что отошел от станции, вы стоите у окна, смотрите на проплывающий пейзаж. Поезд катится так медленно, что вы можете разглядеть каждую деталь за окном – веточку на дереве, капельку дождя, подсыхающую на листочке, прожилки на самом листочке, морщины на лбу проходящего по улице мужика… – Я посмотрела на Анатоля – он молчал, казалось, не слышит меня, думает о чем-то своем. – Вот это и есть реализм, – укоротила я образное описание.
– Так, – согласился мой сосредоточенный напарник. Значит, все же слушал.
