в мои объятия.
Теперь я была вся в заботах и отключалась, едва коснувшись головой подушки. Когда я открывала глаза, было уже совсем светло; не успев встать с постели, я уже начинала тщательно обдумывать фасон костюма, сочетания цветов, думала о том, как следует соорудить сцену и как объяснить мастерам, какого эффекта я хочу добиться. Нынешние технологии не позволили бы воплотить задуманное, и мне пришлось изобретать компромиссы.
Каждый день после службы я сразу отправлялась к Миньминь. Ее брат Хэшу, вынужденный бегать туда-сюда по нашим поручениям, то и дело горестно вопрошал:
– Что же вы, в конце концов, задумали?
Но стоило Миньминь надуть губы, как он тут же с улыбкой говорил:
– Хорошо, хорошо.
Господин Суван Гувалгия удовлетворял любую нашу просьбу и давал все, что мы просили, не спрашивая о причинах, и лишь улыбался всей этой суете. Он уже сходил к императору Канси и обо всем поведал, что облегчило воплощение нашей задумки.
В один из дней, когда собрались все принцы и сановники, я подавала чай, и император Канси сказал, глядя на меня с улыбкой:
– Ты целыми днями носишься туда-сюда, и мастера, слушая твои указания, строят нечто грандиозное. Сегодня тебе нужен шелк, завтра понадобится атлас – размах велик, но, если твои проделки не увенчаются успехом, смотри, как бы тебе не опростоволоситься! Не вздумай опозорить нас, возле нас и так нет ни одного человека, заслуживающего уважения.
– Нужно лишь, чтобы Ваше Величество немного помогли своей служанке, – поклонилась я. – Если Ваше Величество скажет, что получилось хорошо, то кто осмелится смеяться над вашей покорной служанкой?
– А если выйдет плохо, то ты будешь первой, кого мы будем ругать, – улыбаясь, шутливо пригрозил император Канси.
Я лишь улыбнулась в ответ, снова кланяясь.
– Если выйдет плохо, то первой нужно будет бранить Миньминь, – рассмеялся господин Суван Гувалгия. – Это она у нас любит безобразничать.
Весело взглянув на меня, император перевел взгляд на Цзоина Иргэн Гьоро и сказал:
– Минувшей зимой во время снегопадов от холода погибло немало коров и овец. В этом году вы, должно быть, приняли меры?
Цзоин Иргэн Гьоро тут же принялся подробно отвечать на вопрос Его Величества.
Взяв поднос, я вышла, думая о том, что, вопреки ожиданиям, Цзоин Иргэн Гьоро ничем не уступал ни разнузданному и непослушному тринадцатому принцу, ни ясно мыслящему и незаурядному четырнадцатому. Нельзя сказать, что он был необыкновенным красавцем, однако в его чертах угадывались ум и прямолинейность, и держался он с непринужденностью и великодушием, заставляя любого, кто смотрел на него, вспомнить сокола, парящего высоко в небесах. У господина Суван Гувалгия глаз оказался наметан. Осталось лишь понять, предназначены ли они с Миньминь друг другу.
Целыми днями пребывая в заботах, я даже не заметила, как пролетело два месяца. На следующий день монголы должны были уехать, и сегодня вечером император Канси устроил для них прощальный пир.
Император Канси занимал центральное место, господин Суван Гувалгия сидел рядом, а принцы, молодые господа и сопровождающие сановники устроились вокруг. Окинув всех внимательным взглядом, Его Величество улыбнулся и спросил меня:
– Ты два месяца трудилась не покладая рук, так почему так темно, что не видно ни зги?
– Еще не зажигали ламп, – с поклоном ответила я. – Как только их зажгут, все станет видно. Если Вашему Величеству угодно посмотреть, ваша покорная служанка прикажет начинать.
Император Канси с улыбкой перевел взгляд на господина Суван Гувалгия и молодого господина Цзоина. Оба поспешили поклониться и радостно отозвались:
– Как будет угодно Вашему Величеству.
Император кивнул мне. Я взглянула на Ли Дэцюаня, и он тоже кивнул. Поскольку скоро все костры и лампы поблизости должны были быть потушены, я заранее сообщила об этом Его Величеству, и Ли Дэцюань усилил охрану – сейчас возле императора стояло четыре телохранителя. Наследник престола и остальные принцы, не ожидая подобного, удивленно посмотрели на них, но, видя, что император ведет беседу и смеется как ни в чем не бывало, тоже расслабились.
Взяв в руки бронзовый колокольчик, я поклонилась императору Канси со словами:
– Ваше Величество, ваша покорная служанка сейчас велит погасить лампы.
Император кивнул. Я трижды тряхнула колокольчик, и в одно мгновение все светильники разом погасли, погрузив лагерь в непроглядную тьму. Принцы и сановники, не готовые к тому, что в мгновение ока наступит полная темнота, не смогли сдержать изумленных возгласов. Мое сердце возликовало: именно этого я и ждала, а значит, не зря потратила столько душевных сил и времени на подготовку.
Дав всем немного привыкнуть к темноте, я заставила себя успокоиться и снова дважды позвонила в колокольчик. В темноте медленно загорелись тусклые голубые огоньки, что раскачивались, поднимаясь то выше, то ниже, будто волны, заставляя вспомнить колышущийся в лунном свете океан.
Едва слышно запел моринхур[97], отчего защемило сердце. Над огоньками медленно поднялась яркая луна: сперва узкий серп, затем – половина и, наконец, полный диск. Сидевшие перед сценой люди, запрокинув головы, наблюдали за диковинным зрелищем, и со всех сторон доносились тихие возгласы удивления.
Звуки моринхура стали отчетливее, словно следуя за поднимающейся луной, – это музыкант в темноте подошел ближе. После нескольких ударов барабана внутри диска луны появилась девушка, «не худа, не полна, сложена по законам гармонии»[98]. Она будто плыла вперед, одежды ее развевались, источая дивный аромат. В ее прическе покачивались золотые шпильки с яшмовыми подвесками, а широкие рукава и длинный пояс легонько колыхались на ветру. Она была точь-в-точь как одна из прекрасных летящих апсар[99], что изображены на стенах пещер Могао в Дуньхуане. Девушка словно хотела взлететь, но не взлетала, желала спуститься на землю, но колебалась.
Стоя на фоне луны, девушка была для зрителей лишь черным силуэтом, но и этого было достаточно, чтобы вспомнились строки: «Как вспугнутый лебедь парит, с летящим драконом изяществом схожа…» Она выглядела обворожительной, утонченной и вместе с тем холодной и надменной небожительницей, заставляющей других чувствовать себя неполноценными рядом с ней.
Звуки струн и барабанов резко стихли, и в наступившей тишине можно было услышать, как падает иголка. Все взгляды были прикованы к фее на фоне луны, будто гадая: она вот-вот уйдет или только пришла? В мертвой тишине внезапно послышались пронзительные звуки пипы[100], заставив зрителей вздрогнуть.
Не успели зрители оправиться от изумления, как фея взмахнула рукавами, качнула изящным и гибким, как ива, станом, и ее шелковый пояс затрепетал на ветру. «Похожа на месяц – легкое облачко ее от очей скрывает. Порхает-порхает, точно
