– Да ты посмотри на неё! - с сердцем сказала Настя, комкая бумагу и бросая серый шарик в заросли крапивы у крыльца. - Портрет просто с Ильи!
А ей всего месяц, не больше! Боже мой, а я-то думала… Она не договорила, но Варька вдруг тихо охнула. Осторожно заглянув в лицо Насте, спросила:
– Так ты… знала, что ли?
Настя не ответила. Молча взяла из Варькиных рук совсем осипшую от крика девочку и села с ней на крыльцо. Варька бросилась за калитку.
У соседей, в большой и шумной семье цыган-кузнецов, давно живущих в Смоленске своим домом, при известии о подкидыше поднялся тарарам.
Сбежались женщины от пятнадцати до шестидесяти лет, заохали, запричитали, табуном кинулись вслед за Варькой в дом Насти, там нестройным хором принялись жалеть, браниться, сочувствовать и вспоминать похожие случаи. Девочку тут же накормила грудью весёлая толстая Нюшка, у которой молока было столько, что оно постоянно лилось сквозь рубаху, оставляя мокрые пятна на блузке. Насосавшись, малышка тут же уснула, и бабы, глядя в умиротворённое коричневое личико, дружно высказались:
– Вот беда-то, в одну морду с этим кобелём! Бедная Настя! Настька, как будешь-то теперь? Эй, Настя! Настя! Где ты?
Насти не было. Никто из женщин не заметил, когда она выскользнула из дома, как ушла. Встревожившаяся Варька тут же обежала весь двор, покричала на задворках, заглянула даже в конюшню, но жены брата не нашла.
– Небось, за Ильёй на Конную побегла. - уверенно сказала Нюшка. - Ох, крику будет, никого из кофарей в рядах слышно не станет, правду говорю!
– Не, Настька не из таковских… - задумчиво отозвалась её сестра. - Она никогда не кричит. Певица городская, голос сорвать боится.
– Ну, значит, топиться помчалась. - фыркнула Нюшка. Она сказала это в шутку, но Варька беззвучно ахнула и, подняв ветер юбкой, вылетела из дома. Яростно ударила, заскрипела, качаясь из стороны в сторону, калитка.
Пискнул разбуженный Гришка, и одна из цыганок поспешно взяла его на руки. А подкидыш Дашка по-прежнему спала сладким сном, посасывая палец и улыбаясь беззубым ртом.
Над высоким берегом Днепра ветер гнал по небу гряды облаков. Белые, пухлые тучки летели быстро, словно играя, и по земле, чередуясь с ярким солнечным светом, бежали их тени. Старые ракиты шелестели на ветру, показывая серебристую изнанку листьев, прошлогодние палки камышей напевно шуршали. Настя шла к обрыву, обеими руками раздвигая высокую, доходящую ей до пояса траву, розовые маковки болиголова, сныть и медуницу. Сладко пахло пыльцой, на цветочных венчиках деловито копошились пчелы, и от их жужжания звенел воздух. Внизу медленно текла до дна высвеченная солнцем, зеленоватая вода Днепра, над ней с криками носились стрижи, с дальнего берега, где уже косили первую траву, чуть слышно доносилась песня. Настя подошла к обрыву, и тёплый порыв ветра затрепал подол её юбки, сбил на сторону платок. Она машинально поправила его, шагнула ещё ближе к краю, держась рукой за чахлый стволик ракиты, нависший над обрывом. Заглянула вниз, где бежала вода, вся испестрённая отражением облаков и ясного неба. Глядя на игру стрижей, устало подумала: вот ещё бы шаг сделать… Ещё один, маленький совсем - и всё… Всё, навсегда, на всю жизнь. Вода, должно быть, холодная, да ведь мало терпеть. Зато - ничего больше. Ни боли, ни слёз в подушку, ни отчаяния, ни чужих насмешливых взглядов, - ничего… Подняв голову, Настя посмотрела на небо - синее, высокое, в облаках. Один шаг, холодная вода, забытье… и улетишь туда, выше туч, в бесконечную, пронизанную солнцем синеву, к небесному престолу, а там - свет несказанный, беспечальный, и ангелы с серафимами, и - мама… И больше никогда не плакать. И не мучиться. И не жалеть ни о чём. Господи, как бы было хорошо… Господи, если бы только можно было сделать так… Настя вытерла мокрые от слёз щёки, отвела назад растрепавшиеся от ветра волосы. Снова посмотрела вниз. Подумала внезапно: нет, не будет престола небесного. Грех смертный, за кладбищем схоронят. Вот если бы нашёлся добрый человек, подтолкнул бы… Да кого же о таком попросишь?
– Настька!!!
Вздрогнув, Настя обернулась. На миг потеряла равновесие, качнулась, неловко схватилась за ветку ракиты и отпрянула от обрыва. Чуть поодаль расходились в стороны волны цветущих трав: сквозь них к берегу кто-то бежал. Настя отошла от края ещё дальше, в последний раз протёрла лицо ладонями, глубоко, во всю грудь вздохнула, силясь прогнать сжавшую горло судорогу. Наконец, резко качнулись в стороны стебли болиголова, и на обрыв вылетела взмокшая, красная, растрёпанная Варька. Увидев Настю, она остановилась, схватившись за грудь обеими руками, закрыла глаза и, едва переведя дыхание, хрипло сказала:
– Не смей, несчастная, слышишь?! Не стоит он того!
– Да ты о чём? - шёпотом спросила Настя. По спине пробежал озноб. Она невольно оглянулась на обрыв. Внезапное появление Варьки отвлекло её от сумеречных мыслей, и Настя подумала: не видела ли Варька, как она стояла над обрывом и, держась за ствол ракиты, упрашивала себя сделать последний шаг?
– Варька, ты с ума сошла? Да что я сделаю? У меня же дети!
– Вот то-то и оно, что дети! - Варька сидела на примятой траве и, всё ещё держась за грудь, силилась отдышаться. - Дэвлалэ, сроду так не бегала! Да что за каторга мне с вами, что брат - наказание господне, что невестка - дура!
Ишь, чего вздумала, - до Страшного суда без покаяния за кладбищем валяться!
– Хватит, Варька. - устало сказала Настя, садясь рядом с ней. - У меня и в мыслях ничего такого не было.
– А зачем сюда помчалась, коли не было? - ворчливо, ещё недоверчиво спросила Варька. - Сгоняла бы лучше к Илье на Конную, сказала бы ему всё до капельки! А ещё лучше - к той шалаве! Вот кому патлы-то повыдирать!
– Ей-то за что? - грустно усмехнулась Настя, глядя на дальний берег реки, где мерно взмахивали косами крошечные фигурки в белых рубахах. - Какой с неё спрос? Ремесло такое…
– Так что же… - Варька недоумевающе нахмурилась. - Гулящая она, что ли?
– Вроде того. Я ведь ходила, Варька, разузнавала ещё зимой. Сразу, как мне… как рассказали. Ну, что Илья… - голос Насти был спокойным, но на Варьку она не смотрела. - Она, эта Лушка, за рынком жила, к ней много мужиков бегало. Кто же виноват, что она как раз от Ильи и понесла…
– Она сама и виновата! - свирепо сказала Варька. - Коли гулящая, так думать надо было, что всякое может приключиться! Вытравиться, прости господи, вовремя! А не рожать от цыган, да после не подбрасывать! Отнесла бы в приют, раз кормить нечем!
– Ну да. И помер бы он там… то есть, она… через три дня. - Настя вздохнула, закрыла глаза. Долго сидела не шевелясь, обняв колени руками. Варька искоса поглядывала на неё, но заговорить больше не решалась. Мимо промчалась, дрожа крыльями, огромная, сине-зелёная стрекоза, зависла в воздухе над Настей, затем села на её платок. Настя, не глядя, качнула головой, стрекоза испуганно сорвалась и взмыла в небо. Песня на дальнем берегу смолкла.
– Пойдём домой. - негромко сказала Варька. - Что тут сидеть? Скоро дети проснутся, снова есть захотят. Идём, сестрица. Солнце высоко.
Настя коротко кивнула, поднялась. Вслед за Варькой пошла к тропинке, уходящей сквозь травяные заросли к городским домам. Напоследок ещё раз оглянулась на обрыв, вспомнила, как стояла, глядя в речную глубину с дрожащими в ней облаками, передёрнула плечами и прибавила шаг.
Когда Варька и Настя вошли во двор, соседских цыганок там уже не было, зато был Илья. Он сидел у сарая, смазывал дёгтем снятое с телеги колесо, рядом на траве валялись ещё три. Когда скрипнула калитка, он не поднял головы. Настя тоже поднялась на крыльцо не оглянувшись. Варька задержалась было, но, подумав, сплюнула и, так и не подойдя к брату, побежала вслед за Настей в дом.
До позднего вечера Илья провозился в сарае: латал старую телегу, смазывал колёса, чинил сбрую, чистил коней, которые, чувствуя близкую дорогу, шалили в стойлах и вскидывались, как жеребята. Илья с сердцем отталкивал тычущиеся ему в плечо морды гнедых, ругался зло, сквозь зубы, впервые в жизни не находя для "невестушек" ласковых слов.
Когда сегодня в лошадиные ряды прибежала запыхавшаяся соседская девчонка и заголосила на весь рынок: "Смоляко, беги домой, у вас там ой что делается, - хасиям[103]!" - он даже не успел расспросить её. Просто сунул за голенище кнут и помчался следом, на ходу гадая, что случилось. В голову лезло всё: от неожиданного возвращения табора до бегства в Москву Настьки (он до сих пор боялся этого).
Но такого ему и в страшном сне не могло присниться. Когда целая рота соседских баб встретила его во дворе, в торжественном молчании проводила в дом и предъявила сопящего в корзинке заморыша, Илья даже не сразу понял, в чём дело, и для начала гаркнул на цыганок:
– Это что такое? Где Настя? Варька где? Вы чего здесь выстроились, как на параде? Чье дитё, курицы?
