Ярким проявлением нового статуса статистики стала судьба результатов (и организаторов) Всесоюзной переписи населения 1937 г. К моменту начала переписи были неоднократно опубликованы оценки, согласно которым численность населения СССР должна была составить 170–172 млн человек; в речах И. В. Сталина соответствующие цифры использовались как данность. Между тем в ходе переписи было учтено только 162 млн человек, т. е. на 8–10 млн меньше, чем ожидалось. Официально признать ошибочность прогноза было нельзя, тем более что расхождение предсказанных и эмпирических цифр косвенно свидетельствовало о потерях, которые страна понесла в ходе коллективизации сельского хозяйства и массовых репрессий. Как следствие, материалы переписи 1937 г. были объявлены «дефектными», специалисты, ответственные за ее подготовку (вплоть до начальника ЦУНХУ И. А. Краваля), признаны «троцкистско-бухаринскими агентами», арестованы и расстреляны, а в январе 1939 г. прошла новая перепись, по итогам которой население страны составило 170 млн человек, что уже соответствовало цифрам, заявленным с высоких трибун. Понятно, что в итоге процесс сбора и анализа информации о численности населения СССР был существенным образом нарушен. Однако сохранить в незыблемости тезис о преимуществах социалистического строя было для власти важнее, чем получить точные сведения о численности и распределении народонаселения.
Очередной перелом в отношении руководства страны к статистике наступил в середине – второй половине 1950‑х годов. Период с середины 1950‑х до конца 1980‑х годов характеризуется двумя разнонаправленными тенденциями.
С одной стороны, статистике постепенно возвращался статус самоценного вида деятельности, не связанного ни с учетом затраченных ресурсов и произведенной продукции, ни с задачами агитации и пропаганды. Еще в 1948 г. ЦСУ СССР было выведено из подчинения Госплану и восстановлено в правах самостоятельного ведомства, а с начала 1960‑х годов начальник управления входил в состав Совета министров. Прошли четыре всесоюзных переписи населения (в 1959, 1970, 1979 и 1989 гг.), итоги которых были относительно полно опубликованы[461]. Совершенствовались методы сбора текущей промышленной и сельскохозяйственной статистики, а также состав анализируемых в ней показателей. С 1960‑х годов к анализу статистических данных стали привлекаться электронно-вычислительные машины, в частности с 1963 г. действовал Главный вычислительный центр ЦСУ. При участии ЦСУ разрабатывались проекты (впрочем, так никогда и не осуществленные) создания Общегосударственной автоматизированной системы учета и обработки информации (ОГАС), которая должна была представлять собой всесоюзного масштаба компьютерную сеть для сбора сведений о состоянии экономики и выработки управленческих решений. Статистические данные по-прежнему активно использовались в пропагандистских целях. С 1956 г. был налажен выпуск системы статистических сборников, в которую входили обобщающее ежегодное издание «Народное хозяйство СССР в <…> году» и отраслевые сборники, посвященные промышленности, транспорту, сельскому хозяйству, внешней торговле и т. д. Структура этих изданий отсылала к структуре сборников «Социалистическое строительство СССР», выходивших в первой половине 1930‑х годов, т. е. еще до радикального сокращения объема публикуемых статистических данных. Аналогичные издания выходили на уровне союзных республик. Все перечисленное свидетельствовало о заинтересованности государства в сборе точной информации о состоянии страны.
Однако при публикации результатов статистических исследований сохранялась практика манипуляции показателями. Скажем, объемы производства промышленной продукции было принято описывать не в натуральных измерителях (штуках, погонных метрах и т. п.), а в стоимостном выражении. Такая практика упрощала получение средних цифр по отрасли и экономике в целом и в то же время приводила к завышению темпов роста промышленности, поскольку итоговые показатели могли увеличиваться не только из-за интенсификации производства, но и из-за повышения стоимости продукции[462]. Значительный объем данных оставался закрытым, а некоторые важные и давно принятые мировой экономической наукой статистические показатели (валовой внутренний продукт) вообще не рассчитывались до конца 1980‑х годов. Компромиссом между нежеланием власти предавать огласке неудобные с идеологической точки зрения цифры и необходимостью опираться на достоверные сведения при выработке социально-экономической политики стала практика публикации статистических исследований с грифом «Для служебного пользования». Такие материалы рассылались по спискам руководителям ведомств и профильных научно-исследовательских институтов и содержали существенно более подробную картину жизни в стране, чем опубликованные статистические ежегодники.
В целом состояние дел в статистике соответствовало уровню развития экономической науки и общественной мысли: данные собирались качественно и полно в той мере, в какой власть была готова их воспринимать, те же процессы, к осознанию которых правительство было не готово, оставались за рамками статистических исследований.
3.4. Периодическая печать, публицистика и художественная литература советского периода
Периодическая печать, публицистика и художественная литература выполняют в обществе разные функции. Если периодические издания и публицистические сочинения служат структурированию социального пространства, то художественная литература в обычном случае – занятие сугубо частное, как по происхождению, так и по преследуемым целям. И. А. Бродский писал об этом следующее:
Будучи наиболее древней – и наиболее буквальной – формой частного предпринимательства, оно [искусство. – Д. Д.] вольно или невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности – превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную – но не стихотворение, скажем, Райнера Мария Рильке. Произведения искусства, литература в особенности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет-а‑тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения[463].
Объединение характеристик периодики, публицистики и художественной литературы советского времени в одном разделе учебного пособия с идеально-типической точки зрения может показаться противоестественным. Вместе с тем специфика исторической ситуации, сложившейся в России XX в., такова, что подобное объединение становится не только оправданным, но и единственно возможным.
Еще в XIX в. в российской культуре сформировалась интеллектуальная традиция, носители которой рассматривали писательство исключительно как форму общественного служения, отрицая самостоятельное (эстетическое) содержание литературного труда. «Литература, – писал, в частности, Н. А. Добролюбов, – представляет собою силу служебную, которой значение состоит в пропаганде, а достоинство определяется тем, что и как она пропагандирует»[464]. Естественно, такого рода утилитаризм не был единственным направлением отечественной литературной критики[465], однако он был весьма популярен в определенных кругах общества, причем как раз в тех, откуда вышли люди, осуществившие и Февральскую революцию 1917 г., и тем более последующий октябрьский переворот. В итоге социальная значимость стала основным критерием оценки литературного творчества властью, а поскольку власть претендовала на всеобъемлющий контроль над всеми сторонами общественной жизни, то этот критерий качества был навязан и литераторам. Грань между эстетикой и пропагандой оказалась полностью стертой, а попытки писать без оглядки на социально-политический контекст (что было весьма характерно для того же И. А. Бродского) сами по себе превращались в особого рода политический жест. Рассматривать художественную литературу как что-то отдельное от публицистики в такой ситуации нелогично.
Убежденность в наличии у всякого творчества политического содержания обусловила то, что почти сразу же по приходе к власти большевики озаботились установлением максимально плотного государственного контроля над представителями творческих профессий. Для решения этой задачи было создано несколько управленческих инструментов, как сугубо репрессивных, так и призванных поощрять за лояльность. Знание этих инструментов и механизмов их действия необходимо для адекватного понимания как журналистики, так и художественной литературы советской эпохи.
