небольших скал. Часто она совершенно исчезала, и я удивлялся, как наш Менелай (мы его звали «огоннёр», что по-якутски значит «старик») снова ее находил в этих диких местах. Иногда можно было лишь догадаться, что мы не теряем ее из вида, потом становилось ясно, что наш проводник ведет нас, не столько зная дорогу, которой, по существу, вовсе и не существовало, сколько угадывая ее каким-то чутьем. Так можно идти только по компасу – если бы он у него был! Очевидно, он руководился солнцем, ветром и еще какими-то ему одному известными признаками и приметами.
Мы ночевали всегда у воды, у какой-нибудь речки или ручейка; с вечера разводили большой костер, который к утру выгорал. Спали около огня, прижавшись с Мурашко друг к другу спиной и укрывшись одним одеялом.
Под головами у нас были подушки от седел, как и полагается во всех классических путешествиях по диким местам. По большей части за все время нашего путешествия шел дождь. Мы были в пути в этой тайге около месяца, из него я насчитал не меньше двадцати дождливых дней. Под конец путешествия начало становиться по ночам холодно, и утром мы замечали, что оставшаяся с вечера вода в котелке для чая замерзала, трава была покрыта инеем – было уже начало сентября. Все ночи в пути мы проводили под открытым небом, у нас не было даже палатки – но удивительно, что физически мы чувствовали себя превосходно: ни разу не схватили даже насморка!
Прав Гончаров, который, в сентябре 1854 года проделав в таких же условиях этот путь – от Охотского моря в Якутск, говорил о климате Якутской области: «Здесь замерзнуть можно, а простудиться трудно»… Днем, в редкие солнечные дни, нас немилосердно кусали комары, мошки и другой гнус. А о том, сколько было этого гнуса, можно судить по тому, что наши белые лошади (якутские лошади по большей части белой масти) казались всегда серыми – так густо они были покрыты комарами; и если проведешь ладонью по лошади, ладонь делалась сейчас же красной от крови раздавленных комаров. Всадник с лошадью ехал как бы в облаке из этого гнуса. Лошади покорялись своей участи и брели, опустив вниз голову и лишь обмахиваясь хвостами. Мы спасались от комаров сетками, закрывавшими, как чехлы, наши головы.
От дождей все реки – а их пересекать пришлось бесчисленное множество – раздулись. У некоторых мы должны были пережидать один-два дня, чтобы вода спала. Помню такой эпизод. Мы подъехали к широко разлившейся бурной реке, помню ее звучное имя: Джаргатталах. Наш проводник решительно отказался переходить ее вброд. «Я человек старый, – заявил он, – воды боюсь».
И отправился искать брода вверх по течению. Не знаю, какая муха меня укусила – мне не хотелось делать дальнего обхода. «Что мы, не эсеры разве?» – воскликнул я и легкомысленно направил свою лошадь в реку. Мурашко двинулся за мной. Я знал, что не надо слишком пристально смотреть на воду – может закружиться голова. Знал также, что надо лошадь держать всегда против течения и переправляться через реку вверх по течению, а не вниз – иначе вода может забить лошадь, умчать ее вниз, и тогда лошадь перестает сопротивляться и отдается течению…
С ужасом я скоро почувствовал, что ноги лошади не достают больше каменистого дна – она поплыла. Я делал все доступное в моих силах, чтобы голова лошади была направлена вверх по течению, но вода уже залила седло. Криками и ударами я подбодрял лошадь, слышал среди шума воды, как сзади меня кричал Мурашко. Это был жуткий момент. Но, видно, наш час еще не пришел! После долгого барахтанья в воде и напряженных усилий лошади – я чувствовал ногами, как напрягалось все тело лошади, – передние ноги ее коснулись дна. Мы были спасены! Но мы были мокры до последней нитки. К счастью, день был жаркий, солнечный. Здесь же, на речных камнях, мы разделись донага и расстелили на горячем берегу белье для просушки. Часа через два к нам присоединился наш огоннёр, неодобрительно качая головой. Он благоразумно перебрался через найденный им вверху брод.
Реки и речки, густой кустарник, через который трудно продраться и ветви которого хлещут по лицу, болота, тянущиеся по несколько верст, причем кажется, что бредешь по какому-то бесконечному озеру. Выжженные леса, камни, ущелья, скалы. Всего неприятнее были кочки! Огромные пространства покрыты высокими кочками, по которым лошадь перебирается, как слон в цирке по бочкам, – это очень опасный путь, потому что, сорвавшись, лошадь может сломать себе ногу. Сколько раз мы падали – иногда прямо в воду, сколько раз ударялись в густом лесу коленами о деревья – физиономии наши распухли от комаров и ветвей, через которые приходилось продираться и которые немилосердно хлестали нас.
Но никогда за всю дорогу мы не падали духом. Это путешествие было так интересно! Какие чудесные картины мы видели: то это были небольшие горные перевалы и живописные ущелья, то необозримые поля, покрытые густыми кустами пахучего багульника, то нависшие над головами скалы, поросшие желтым, рыжим, красным мхом.
Лес по преимуществу состоял из лиственницы – этого универсального сибирского дерева, которое так чудесно горит, попадались группы высоких тополей в лощинах, осина, на горных кряжах – карликовые кедры с созревающими шишками, из которых мы выколупливали орехи, изредка встречалась и береза. Осень приближалась с каждым днем – и раскраска деревьев становилась все ярче: лес из зеленого становился пестрым – желтым, красным, малиновым, золотым.
Меня спросят: а как же вы питались? На это я отвечу, что никогда в жизни не было у меня такого изысканного стола, как за этот месяц путешествия по тайге. Для охотника это был настоящий рай! Куропатки, рябчики, утки, тетерева-глухари… И все это в неограниченных количествах.
Утками мы пренебрегали (их трудно потом доставать из воды), куропаток презирали (их было слишком много и они скоро надоели – да и глупая птица: слишком маленькая!), на рябчиков не хотелось тратить много времени, потому что они очень ловко прятались – прижмется неподвижно к сучку, смотришь на него и не видишь. А главной нашей пищей были тетерева-глухари, которые в России считаются редкой, почти заповедной птицей и которую там можно найти лишь в северных лесах.
Здесь же ее было сколько угодно! Наше путешествие продолжалось от
