— Сумасшедшая ночь! — говорит шофер.
Далеко впереди стоит крытый брезентом грузовик, суетятся какие-то люди. Фары грузовика светят в заснеженный лес. Меж сосен виднеется человек в клетчатой курточке. Рядом с ним на снег брошена шуба. Человек бьет топором по мерзлой земле, а другой в меховых рукавицах, выгребает куски земли из неглубокой ямы и отбрасывает в сторону.
— Откуда вы? Куда?.. — спрашиваю я, выйдя из кабины.
Ко мне подходит старик с накинутым на плечи цветастым ковром.
— Мы из Ленинграда, совсем запутались в этих местах, — говорит он. — Когда переезжали через Ладогу, внучек наш замерз на коленях матери. Он был тихий ребенок, мы не заметили, когда это случилось…
Откуда-то из мрака появляется старуха, закутанная одеялом.
— Это сын мой, — говорит она, кивая на человека в клетчатой курточке. А тот, задыхаясь, все рубит каменистую землю. — Мы его все упрашиваем добраться до какой-нибудь деревушки, там похоронить Юрика… Но он… вы видите… — Она беспомощно разводит руками и доверительно шепчет: — Он очень любит лес… Если вам приходилось бывать на выставках ленинградских художников, вы должны были заметить его зимние пейзажи, их нельзя не заметить…
Хотя я в своей жизни редко бывал на выставках, но среди сотен картин художника очень четко представил себе самую удивительную из них — этот ночной, молчаливый и занесенный снегом лес, в котором он, художник, в мерзлой каменистой земле вырубает могилу для сына…
НЕРАСКРЫТЫЙ СЕКРЕТ
Хотя о моей поездке в Ленинград почти никто не знал, однако с утра ко мне началось паломничество ленинградцев из ближайших частей. Они робко спрашивали, не возьму ли я для передачи письмо, и, когда я соглашался, добавляли:
— И небольшую посылочку!
Насчет посылок я посоветовался с шофером. Тот наотрез отказался.
И стал я брать только письма. Я подумал: «Если и не удастся разнести по адресам, я опущу их в почтовый ящик. Почта-то, наверное, там работает!» Взял я и две крохотные посылки. В одной было три плитки шоколада, в другой — лекарство.
Вечером, за несколько часов до отъезда, я лег отдохнуть.
Вскоре ко мне постучались.
— Войдите! — крикнул я.
В облаке пара в землянку вошел невысокого роста боец с опушенным инеем лицом. Он долго переступал с ноги на ногу, не зная, с чего начать разговор…
— Вы ко мне по делу? — спросил я, вставая с койки.
— Да, я хотел просить вас взять письмо и небольшую посылочку… У меня в Ленинграде мать-старуха и братик Вася.
Солдат вытащил из карманов закопченного полушубка две бутылки и поставил их на мой шаткий стол. Я взял бутылки, посмотрел их на свет.
— Цыплята?
— Вы почти угадали, — грустно ответил боец. — Вороны!
— Каким же образом вам удалось вогнать их в бутылки?
— О, это мой секрет!.. Заметьте, вороны общипанные, потрошеные, но совсем целые. И бутылки совсем целые! Секрет я открою, когда вы вернетесь.
Я снова посмотрел бутылки на свет.
— Вы никогда не ели вороньего мяса? — спросил боец. — Тогда не отличите от куриного! Привезите только малокалиберное ружье из Ленинграда! Там оно ничего не стоит, а здесь за него просят большие тысячи.
— Но где вы тут на фронте находите ворон?
— Так я же разведчик! — Боец широко улыбнулся, и на этот раз его лицо показалось мне юным и озорным. — После удачного поиска наш лейтенант всегда разрешает на денек съездить в тыл, пострелять ворон… У него тоже в Ленинграде семья…
Посылка была столь необычная, что я взял бутылки и спрятал в вещевой мешок.
Пожелав мне счастливого пути, солдат ушел в ледяную ночь. Было тридцать три градуса ниже нуля. Идти ему к себе в часть надо было больше двадцати километров.
Спать я уже не мог… Даже в напряженном переезде через Ладожское озеро, где в снегах чернели разбитые вражескими авиабомбами грузовики, виднелись раскиданные ящики и мешки с продуктами, а порой и замерзшие люди, я все думал о бойце и его диковинной посылке…
Приехав в осажденный Ленинград, я к концу дня пошел на Советскую улицу, где жили родные моего разведчика.
Но указанный в адресе дом, как и два соседних с ним, были разворочены прямым попаданием фугаски. Перед развалинами стояла простоволосая старуха в расстегнутом пальто и кричала:
— Вася!
Увидев меня, старуха сказала:
— Покричите его, я устала…
Я крикнул:
— Ва-а-а-ся!
Сошедшая с ума старуха хихикнула в кулак:
— Вы громче, мы живем на пятом этаже…
Я попытался сунуть ей в руку бутылку с вороной, но она отшвырнула ее в снег и скрылась среди развалин.
Тогда я подобрал бутылку и побрел по пустынной улице…
На третий день нашего пребывания в Ленинграде шофер разбил бутылки с воронами и приготовил жаркое. Разведчик был прав: трудно было бы в голодном городе отличить воронье мясо от куриного.
— Всю жизнь теперь буду есть ворон! — сказал шофер после обеда. — Знать бы только секрет консервирования!
Но секрет этот навсегда остался нераскрытым. Через восемь дней мы возвращались к себе на Свирь. По пути заехали в часть, в которой служил наш разведчик. Здесь нам сказали, что он и трое его боевых друзей не вернулись из последнего трудного поиска…
УЛИЦА ДЕКАБРИСТОВ
Наша машина останавливается у ворот обледенелого пятиэтажного дома на улице Декабристов. Выгружается майор, которого мы подобрали в пути еще по ту сторону Ладожского озера. У него мешок с продуктами и шесть поленьев березовых дров.
Майор старательно складывает дрова у ворот и то и дело с надеждой смотрит на окна третьего этажа.
К машине, играя тростью, подходит какой-то типчик. Он точно сошел с плаката двадцатых годов: с брюшком, невысокого роста, в добротной шубе.
Типчик фланирует около машины и, глядя куда-то в сторону, негромко говорит:
— Есть тентели-ментели. Кому тентели-ментели?
Никто из нас не понимает, что предлагает незнакомец. Никто поначалу и не обращает на него никакого внимания. Но потом к нему подходит шофер.
Типчик с сожалением смотрит на него. Оказывается, он предлагает водку, тентели-ментели!
— И сколько стоит бутылка? — спрашивает шофер.
— Тысяча рублей плюс пачка махорки.
— О-о-о, как дорого! — качает головой шофер.
В это время у нашей машины останавливается женщина в брезентовом плаще с поднятым капюшоном. Мороз тридцатиградусный! Женщина с изумлением смотрит сперва на дрова потом на майора, потом просит дать ей полено, всего-навсего одно полено!
