— Подчини тело, а ум догонит, — было одним из наставлений Роджерса. Его я хорошо запомнила.
Путь воина стал единственной вещью, способной на время избавить меня от душевных мук и научить меня управлять внутренним зверем, требующим крови. Все больше и больше крови. Лишь когда я выпускала пар, зверь ненадолго насыщался, переставая пожирать меня изнутри, однако вскоре его голод проявлялся с новой силой.
Мы захватили столько аванпостов. Столько точек отбили у пиратов. Я буквально слилась с рядами воинов ракъят, стала с ними единым целом, о котором говорил когда-то Деннис Роджерс. Наверное, никогда до этого воины ракъят не шли в бой так смело, а речи лидера повстанцев никогда не были такими воодушевляющими. И хотя я не понимала их туземского языка, звучал Роджерс поистине воинственно.
Эта неделя стала неделей настоящего царствования племени ракъят и полного нокаута пиратов Вааса. Порой я думала о том, как бы хотела увидеть его охуевающее выражение лица, увидеть в его глазах хоть каплю восторга и гордости при виде того, на что действительно стала способна «его девочка», некогда слабая и напуганная. Но вскоре эмоции отступали и эта прихоть сменялась желанием больше не видеть этого человека никогда, как бы душа не требовала обратного.
Однако в один день мне все же довелось вновь встретить Монтенегро…
Холодно. Как же здесь, мать его холодно…
Воздух в этих стенах ледяной. С раздражающим свистом он скользит по пещере — пронизывает мою промокшую насквозь майку, что, кажется, будто забирается под самые ребра. Царапает древний камень, местами покрытый грибными наростами, колеблет гладь чистой пресной воды, а затем взмывается вверх, к потолку, и с невидимой грацией огибает конусы крупных сталактитов, чьи острия поблескивают под солнечным светом где-то у меня над головой. Неприятное ощущение. Особенно это гребаное жжение в районе макушки, уже готовой принять всю их тяжесть на себя…
Однако тело замерло в мертвецком ступоре — немигающий взгляд, полный нескрываемого страха, устремлен в одну точку, ровно вбок, куда повернута и голова, виском припавшая к неровному холодному камню. Собранные в неряшливый хвост волосы, насквозь промокшие после отчаянного прыжка с чертового обрыва в пещерное озеро, неприятно прилипли к лицу, мешая обзору. Однако я не спешу сдунуть их или же коснуться пальцами: я боюсь даже сделать вдох, о чем еще тут можно говорить? Я готова сейчас же слиться с этой каменной стеной, прижимаясь к ней своей исцарапанной спиной. А все потому, что знаю: хищник сразу услышит. Он обязательно услышит, если мое и так сбишееся после долгой погони дыхание станет хоть на секундочку громче…
Да, Ваас всегда чувствовал мой страх. И прекрасно чувствует сейчас. Поэтому он все еще здесь. Здесь, всего в каких-то жалких трех или четырех метрах от моей фигуры, дрожащей от холода и лютого, животного страха перед ним, перед этим больным на голову ублюдком…
Еле преодолеваю клацанье в зубах, приоткрыв дрожащие губы — прижатая к стене, как и все тело, вытянутая рука твердо сжимает кусок металла, дуло которого уверенно направлено на выбритый рассеченный висок. Мокрый камень подо мной, как на зло, неимоверно скользкий — одно лишнее движение, и я с громким всплеском вновь окажусь в ледяной воде, выдав свое укрытие с потрохами. Но я держусь. Стойко, мать его, держусь, еще и умудряясь при этом не сбиваться с прицела, направляя дуло теперь точно в затылок развернувшегося мужчины.
Все его тело напряжено. Мокрая от пота шея поблескивает под палящим солнцем, а мышцы рук, одна из которых недружелюбно сжимает кольт, отражаются в чистой воде. Ваас выжидает. Подобно хищнику, ощерившись, он выискивающе оглядывает джунгли вокруг. Прислушивается. И даже не знает, что он уже на мушке…
По крайней мере, мне хотелось верить, что не знает…
Нахлынувшая паника заставляет кровь приливать к вискам, а сердце — стучать с бешеной скоростью, от чего я невольно сглатываю, боясь, что главарь пиратов услышит его. Сколько уже длится эта игра в гребаные прятки на выживание? Минуту? Две? Три? Время словно замедлилось, и с каждой секундой я все отчетливее осознавала, что вот-вот, еще один чертов миг и пират обернется. Если не намеренно, то непроизвольно, следуя своим диким инстинктам. И с каждой гребаной секундой я морально готовила себя к неизбежному исходу…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Указательный палец невольно дрожит, когда привычным движением касается курка. Преодолевая желание разреветься от обилия противоречивых эмоций, я отказываюсь верить в то, что собралась делать. Однако обида на этого человека, обжигающая мою душу, и его гребаные слова, которые я запомнила на всю жизнь, не позволяют мне усомниться в своих намерениях…
«— В этом месте ты ешь то, что убил. Джунглям насрать, кто ты и откуда, Бэмби. Если не следуешь их закону — ты подыхаешь и далеко не своей смертью…»
Да, я бы спустила курок. Выстрелила бы без какого-либо промедления, обернись Ваас в мою сторону. Я бы убила его там же, на месте. Он бы и слова не успел сказать. Да, я бы убила Монтенегро. Так подло, цинично, ради спасения собственной шкуры. Убила бы, вопреки гребаному страху потерять его, какого-то хера все еще живущему где-то внутри меня…
«Пожалуйста… Прошу, не оборачивайся…» — одними губами шепчу я, еле мотая головой и еще сильнее сжимая пистолет в мокрой ладони.
Тишина вокруг нарушается только шумом капающей воды и свистом ветра, проникающего в пещеру. Хотя в отдалении, где-то над головой, над впадиной, в которую и прибивал солнечный свет, я все еще могла расслышать грубые мужские голоса, принадлежащие людям Вааса.
Тем временем мужчина отмирает — меня же еще больше начинает трясти. Непонятный разряд тока пробегает по всей моей коже, и я невольно прикусываю губу, когда пират делает шаг в сторону, готовясь развернуться. Палец готов вот-вот спустить курок, а я, в свою очередь, затаив дыхание, пытаюсь запомнить черты лица этого человека такими, какими увижу их в последний раз…
«А когда-то ты хотела отомстить ему, подруга. Хотела оборвать его жизнь, отправить в чертов ад, где ему самое место… Чего же ты теперь ревешь, идиотка?»
Послав к чертям внутренний голос, я до крови прикусываю губу и смаргиваю пелену, мешающую заново прицелиться. И лишь в последний, мать его, момент вздрагиваю, мысленно одернув себя от непоправимой ошибки — мои молитвы все-таки были услышаны. Ваас так и не обернулся. Этот ублюдок, гори он в аду, так и не обернулся…
В последний раз он бросает хищный взгляд на свои джунгли, после чего неохотно убирает кольт в кобуру и, шмыгнув носом, удаляется в сторону, даже не заглянув в темный проем холодной пещеры. Рация на его поясе издает противный шум, и Монтенегро отвечает на испанском, в привычной ему грубой манере. Звук его шагов медленно удаляется, голос становится приглушеннее, пока и вовсе не стихает на фоне воющего пещерного воздуха…
А я все еще стою. Стою без движения, вытянув перед собой руку со вложенным в ее ладонь оружием. Все также боюсь пошевелиться и сделать гребаный вдох, так необходимый моим легким. Боже, что этот человек сделал со мной? В кого превратил? Даже вдали от него я сдерживаю ком в горле и рвущийся наружу крик от страха и обилия эмоций, абсолютно противоречивых и буквально сводящих меня с ума…
— Я многое обдумала за эти дни…
Мы тихо беседовали у костра в пещере Эрнхардта, пока девчонки мирно спали.
— Я не хочу быть воином, Сара. И уж тем более как-то соперничать с тобой, плести дурацкие интриги, — нервно посмеивалась я, ловя на себе понимающий взгляд девушки. — Это же… Такой бред, да?
— Пока эти люди помогают нам, Маш, это наш шанс отыскать остальных и наконец съебать с этого острова, — улыбнулась Сара, сжимая мою ладонь.
И несмотря на шепот, ее голос оставался таким же воодушевляющим.
— Плевать на путь воина! Мы лишь делаем все возможное, чтобы покончить со всем этим.
Я смотрела в глаза неформалки, в которых отражалось пламя костра, и не могла не верить ей. Слишком искренней была эта девушка, такой же искренней, как и раньше. И я вновь гордилась ей: гордилась тем, что остров до сих пор не сломал ее, не превратил в черствое подобие паршивой гиены и не смог затмить ее душу жаждой мести и крови. Господи, как же я была горда ей…
