Лаврин Капуста говорил тихо, по убедительно. Ордын-Нащокин замер в глубоком кресле, уставя взгляд на худощавое лицо чигиринского городового атамана. Прозоровский. поблескивая очками, также слушал весьма внимательно.
Когда Капуста замолчал, заговорил полковник Иван Богун:
— Самое время теперь, пока враги всяческие способы изыскивают, чтобы причинить ущерб и обиду краю нашему, ударить на юге на панов-ляхов. Армия Потоцкого еще осенью побита зело. Если с весны начнем, то вскорости станем под Варшавой и там завершим баталию.
Слова Богуна думным боярам пришлись по нраву. Разумные, рыцарские слова изрек храбрый полковник. Артамон Матвеев тоже крепко держался такой мысли. Иначе и быть не должно. Победителем глянул на бояр. Уловил в глазах царя Алексея одобрение словам гетманского полковника.
Ордын-Нащокин откашлялся, взглянул на государя. Алексей кивнул головой.
— Говори.
— Наслышаны мы на Москве, — хриплым голосом заговорил Ордып-Пащокип, — что свейский король замыслил гетмана и старшину гетманскую от присяги переяславской отговорить, что послал своих людей к гетману Карлус свейский.
— Послы свейские к нам не приходили, — твердо ответил Мужиловский, — а буде бы они пришли, то мы бы о том на Москву отписали. От Москвы отступиться — на страшный позор и лютую смерть край родной обречь! Кто теперь того не понимает в нашей земле? Только изменники и злого умысла люди, отступники от веры и края родного. А ежели бы кто не то что поступил, а лишь бы подумал такое, гетман давно повелел бы таких смертью карать нещадно, весь народ о том оповестив, чтобы и прочим изменникам неповадно было такое воровство супротив края нашего чинить.
Под высокими сводами палаты голос Силуяна Мужиловского звучал грозно и сурово.
— Хорошие слова, мужественные слова! — похвалил Алексей Михайлович.
— Позволю себе сказать, — добавил Лаврин Капуста. — что намерения свойского короля нам ведомы и от нашего глаза никуда не укроются. Для того держим своих верных особ в столице свойского короля Стокгольме.
— Добро, добро! — вновь отозвался Алексей Михайлович.
Послы гетманские пробыли на Москве неделю. Особо говорено было ими о маетностях для старшины гетманской. Тут они узнали, что Выговский посылал несколько раз на имя царево грамоты с челобитьем о даровании ему новых маетностей для поправления казны генерального писаря, ибо многие чужеземные послы и негоцианты, прибывая в Чигирин, получают содержание его коштом, а через войну его стародавние имения наведали великое разорение и доходов он от них не имеет.
— Брешет, — сказал со смехом Богун Артамону Матвееву. — Он больше торгаш, чем воин. Сам видишь, воевода, не нужно было давать.
— Поздно! — развел руками Матвеев. — Сам Бутурлин царю докладывал. Он с Выговским в приязни и дружбе.
Новые маетности отписаны были, по повелению царя, полковнику Золотаренку, Пушкарю, Тетере, Носачу, Богдановичу-Зарудному, Сулиме, Полуботку, Богуну, Глуху, Лесницкому, Мужиловскому, Капусте. На булаву гетману отписано было староство Черниговское, помимо всех тех маетностей, кои уже подтверждены были ранее.
Думные бояре договорились с послами и записали в переяславские акты: коли государевы люди, независимо от чина и звания, а особливо черносошные, учнут бегать в государевы черкасские города и села или на Сечь — таких людей, разыскавши, на Москву немедля возвращать.
Городовому атаману Лаврину Капусте передана была жалоба стрелецкого полковника Цыклера, что солдат Степка, по прозвищу Чуйков, его шляхетскую честь оскорбил рукоприкладством и что оного злодея и вора укрывает низовой курень Гуляй-Дня. И чтоб того беглого задержать и отослать на Москву, в Стрелецкий приказ.
Приходил к Лаврину Капусте на посольский двор сам Цыклер. Сидел, багровый, на скамье, тяжело переводил дух, уставя выпуклые глаза на Капусту, точно хотел, чтобы Капуста из кармана вытащил ему этого солдата Чуйкова.
Капуста пообещал беглого солдата разыскать; ежели он вправду находится в каком-нибудь из черкасских городов, то немедля будет доставлен на Москву, но если он бежал на Низ Днепра, то сделать это будет трудно…
Когда Капуста рассказал Артамону Матвееву о том, что Цыклер приходил к нему, Матвеев отмахнулся:
— Дьявол с ним! Теперь не до солдата. Таких беглых много будет и у вас и у пас. С ними после войны разберемся. А Цыклеру я вовсе не верю и не уважаю его. На войну его не пошлем: прознали, что он к свейскому послу зачастил… Вот какой пес!
Послы получили обещание, что вскоре отправлены будут на Украину сорок новых пушек с ядрами и запасом пороха и что несколько новых стрелецких полков выступят как можно скорее на юг для усиления войска стрелецкого, которое стоит уже под Охматовом и Фастовом.
Перед отъездом была у послов приватная беседа с Ордын-Нащокиным и Прозоровским.
Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин сказал прямо:
— Сношения со шведами — игра опасная. Оно, конечно, разведать от них об их умыслах — дело славное, но и самому можно обжечься.
Помолчал многозначительно, как бы желая подчеркнуть важность сказанного, и добавил:
— Всяческим наветам и кляузам веры не даем. Но прошу принять во внимание: капля и камень точит…
Послы переглянулись. Кому отвечать? Мужиловский понял — приходится ему. Начал неторопливо:
— Ведомо нам, что шведы хотят Яна-Казимира погромить. Сие теперь не худо.
— Только теперь, господин посол, — перебил князь Прозоровский.
— Верно, — согласился Мужиловский. — А что дальше будет и как станется, о том думать будем для нашей общей корысти.
— У шведов одно намерение, я его как на ладони вижу, — сказал решительно Ордын-Нащокин. — На севере им не повезло — хотят попробовать на юге. Будут через Речь Посгюлптую пробиваться на Украипу, а оттуда на Москву. Сие хорошо вижу.
Мужиловский откинулся на спинку кресла, с удивлением взглянул на боярина. Проницательность и дальновидность Ордын-Нащокина поразили его. А ведь и гетман не раз говаривал такое… И он поспешил сказать:
— Великий боярин, гетман Богдан такие же мысли недавно высказывал и говорил, что, зная об этом, мы должны стараться, чтобы все помыслы свейского короля были нам доподлинно известны.
— Ежели бы свейские послы к вам прибыли, не должны вы переговоры с ними вести, а на Москву отправить, — заявил князь Прозоровский.
Ордын-Нащокин подтвердил:
— Да, господа послы. А ежели удастся вам разведать умыслы свейские, это весьма полезно будет.
— Думаю, что удастся, — отозвался Капуста. — Есть у нас в Стокгольме свой человек.
— Господа послы, — заговорил важно Ордын-Нащокин, — вижу, вы люди государственного ума, ясной мысли и доброжелательны к царству нашему великому, к вере родной православной, а потому хочу, чтобы вы знали: если шведы начнут Речь Посиолитую покорять, сие не совсем на руку царству нашему, всем людям русским.
Богун едва не вскрикнул удивленно: «Почему?» Так и замер вопрос на губах. Мужиловский уже кое-что сообразил, а Лаврин Капуста уже мог, хотя бы и сию минуту, продолжить мысль боярина.
— Заглянем вперед! Сие не помешает, а лишь облегчит нам уразумение политики европейской. Чем больше земель захватит свейское королевство, тем больше солдат и денег добудет для разбоя и войны. Отрезав Русь от Балтийского моря, они хотят и на Черном стать. С турками одна коварная игра у них. Ни тем, ни другим верить нельзя. Польскому народу, господа послы, немецкие курфюрсты да и сами короли из рода Ваза давно опостылели. Если народ польский захочет шведов воевать, зачем нам мешать ему в том?
— Спрошу тебя прямо, — сказал Мужиловский, — а ежели король польский и сенаторы начнут мира просить у государя, у бояр думных, не отступитесь вы от нас?
— Как можно о том думать даже? — Ордын-Нащокин с кресла встал. — Подумай, царь со дня Рады в Переяславе свой титул пишет во все края иноземные: «Царь Московский, Великия и Малыя Руси самодержец»… Никогда не дождутся враги, чтобы Москва от своих братьев по вере и крови отступилась! Никогда! А если кто такие слухи у вас ширит — это вражья уловка. Многие в чужих землях хотели бы нас поссорить. Воссоединение наше для них — смерть, а всем русским людям на наших землях — жизнь!
… И все же, распрощавшись по-братски, отбыв прощальную аудиенцию у царя и патриарха, провожаемые с великим почетом, послы гетманские отъезжали, чувствуя, что в отношении дел шведских у думных бояр посеяно зерно недоверия к Чигирину. Если Богун и Мужиловский готовы были допустить, что это недоверие временное и развеется, то Лаврин Капуста понимал — кто-то хорошо постарался, чтобы заверить бояр в двоемыслии гетмана.
С такими беспокойными мыслями воротился Капуста с товарищами в Чигирин.
