В этом отношении 1946 год оказался наиболее продуктивным. Во-первых, Черчилль сообщил миру об опасности, которую таило в себе настоящее. Во-вторых, он предложил грандиозный план на будущее. О грозящей миру опасности «Вестминстерский мудрец» заявил 5 марта, выступая в полумраке Вестминстерского колледжа, что в Фултоне, штат Миссури, в присутствии президента Соединенных Штатов Трумэна. Тогда Черчилль впервые заговорил о «железном занавесе» (это выражение в один миг облетело весь мир), пугая слушателей тем, что через некоторое время пол-Европы окажется во власти тоталитаризма. В полутемной аудитории колледжа Черчилль вещал наподобие ветхозаветного пророка о том, что на землю вновь может вернуться «каменный век на сверкающих крылах науки».
В действительности же Черчилль рассчитывал одним махом укрепить англо-американский союз и воздвигнуть надежный барьер между Западом и Советским Союзом. Поэтому его речь можно было разделить на две логически взаимосвязанные части.
«Нельзя, — начал он, — ни предотвратить войну, ни объединить нации без того, что я называю братским союзом англоязычных народов. А это подразумевает особые отношения между Британским Содружеством Наций, Британской империей и Соединенными Штатами Америки». Затем Черчилль принялся загадывать на будущее: «Быть может, настанет день, когда в англоязычных странах будет единое гражданство». После чего он перешел в лобовую атаку захватнической политики сталинского режима: «Сумрак опустился на международную политическую арену, некогда освещенную лучами общей победы. Никто не ведает ни намерений советской России, ни захватнических планов международных коммунистических организаций (...). От Щецина на Балтийском море до Триеста на Адриатическом „железный занавес“ разделил европейский континент. По ту сторону этого барьера оказались древние столицы Центральной и Восточной Европы — Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Население всех этих знаменитых городов перешло в советский лагерь и находится не только под сильным влиянием Москвы, но и под ее жестким контролем»[375]. Надо заметить, что выражение «железный занавес» было не новым. О «железном занавесе» говорили делегаты партии лейбористов, приглашенные в Советский Союз еще в двадцатые годы. Сам Черчилль также не раз прибегал к нему — в двух адресованных Трумэну телеграммах — от 12 мая и 4 июня 1945 года, а также 16 августа, во время жарких дебатов в палате общин. Любопытно, что и Геббельс в своей статье «Рейх», написанной 24 февраля 1945 года, предупреждал немецкий народ о том, что в случае дальнейшего продвижения Красной армии «железный занавес» упадет и на завоеванные территории[376]. Однако очевидно, что именно выступление Черчилля в Фултоне, получившее широкий резонанс, «подарило» этому выражению мировую известность.
Тем не менее мировая общественность в основном отнеслась к речи Черчилля неодобрительно. Разумеется, о реакции коммунистического лагеря и говорить не приходится. Там в очередной раз сочли неугомонного аристократа забиякой, которому не давала покоя его застарелая ненависть к Советскому Союзу. Даже в Англии выступление лидера оппозиции восприняли крайне отрицательно. Прежде всего потому, что Черчилль не предупредил о резком содержании своей речи ни Эттли, премьер-министра, ни министерство иностранных дел, один только лорд Галифакс, посол Британии в Вашингтоне, был посвящен в эту тайну. Кроме того, не только лейбористы, но и некоторые консерваторы, игравшие в партии далеко не последнюю роль, — такие, как Иден, Макмиллан, Батлер, посчитали, что Уинстон зашел слишком, слишком далеко. Большинство граждан Британии разделяли это мнение. В Соединенных Штатах акцент, сделанный Черчиллем на англо-американском сотрудничестве, многие истолковали как неуместное давление на американские власти с целью вынудить их к заключению военного альянса, а также как тактический ход лицемерного британца, не желавшего подчиняться правилам ООН. Американские руководители не захотели против воли вставать под знамена бывшего премьер-министра Британии, которому вздумалось начать антисоветский крестовый поход, хотя кое-кто в мировой общественности задавался вопросом: а может быть, он и прав, как десять лет назад, справедливо предупреждая о Гитлере?
* * *
Относительно Европы у Черчилля, мечтателя и превосходного знатока истории, уже давно сложилась своя, оригинальная точка зрения, противоречившая общепринятым представлениям. Еще в межвоенный период, проникнувшись идеями Аристида Бриана, «Вестминстерский мудрец» мечтал о союзе европейских государств. Он посвятил этому вопросу целую статью, в которой расписывал достоинства «Соединенных Штатов Европы». «Этот проект, — утверждал он, — правильный. Любую инициативу в этом направлении следует поддерживать, поскольку она направлена на сглаживание былой ненависти и забвение канувшей в Лету тирании, она направлена на облегчение процесса взаимообмена в сфере товаров и услуг. Все, что побуждает разные страны отказаться от бесчисленных превентивных мер, хорошо для них и для всех». Тем не менее Великобритании в этой перспективной схеме Черчилль отводил одно из самых скромных мест: «Мы с Европой заодно, но мы не являемся ее частью (with Europe, but not of it). У нас общие интересы, но мы не хотим раствориться в ней и потерять свое лицо». После чего Черчилль привел слова Суламифи из «Песни песней» Соломона: «Я останусь с моим народом»[377].
Теперь, когда ужасы Второй мировой войны миновали, европейцы столкнулись с новой, гораздо более серьезной опасностью. Вот почему 19 сентября, на этот раз в Цюрихском университете, Черчилль призвал Францию и Германию к примирению, от которого зависело будущее Европы. Оратор раскрыл свой грандиозный план, начав с торжественного заявления и продолжив пророческим предположением: «Этот благородный континент, приютивший самые красивые и просвещенные страны мира, этот континент с умеренным и ровным климатом — колыбель и пристанище всех великих братских народов западного мира, очаг христианской веры и морали. Именно в Европе, начиная с Античности и до Нового времени, зарождалось большинство культур, искусств, наук, философских течений. Если бы страны Европы в один прекрасный день объединились и по-братски разделили это общее наследие, не было бы границ счастью, процветанию и славе трехсот или даже четырехсот миллионов ее обитателей».
Как этого достичь? Нет ничего проще! Надо всего лишь «воссоздать европейскую семью и по мере возможности придать ей структуру, позволяющую жить в мире и наслаждаться свободой. Для этого нужно создать нечто вроде Соединенных Штатов Европы». Затем Черчилль перешел к насущной проблеме, волновавшей его больше всего, — примирению и достижению взаимопонимания между Францией и Германией. «Позвольте мне, — продолжал он, — сказать вам нечто такое, что вас удивит. Первый шаг к воссозданию европейской семьи — это примирение и заключение партнерских отношений между Францией и Германией. Только так Франция вновь станет духовным светочем Европы. Возрождение Европы невозможно без духовного возрождения Франции и Германии»[378].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
