«Как говорится, отдых, который может вас омолодить, нельзя считать потерей времени. Перебирать мысли в спокойной обстановке и подбирать для них место в работе – это как раз то, чем и должен время от времени заниматься писатель. Это одна из проблем современных писателей – им не хватает возможностей и выносливости это сделать. Голсуорси, который никогда не переоценивал себя как писателя, но всегда был одним из величайших, говорил, что самая продуктивная вещь для писателя – это тихая задумчивость». Нэнси Хейл Макс прописал одно очень эффективное средство. Она провела несколько месяцев на Юго-Востоке, после чего в конце 1941 года смогла вернуться и продолжить работу. Но снова зашла в тупик. Перкинс отреагировал на это со спокойствием человека, который уже достаточно часто сталкивался с подобными ситуациями, чтобы растеряться из-за еще одной:
«Вы не можете расстроить меня новостями о вашем романе. Я прекрасно помню качество всего, что я успел прочитать в нем, и я знаю, что вы обладаете богатым, чувствительным умом и прекрасной памятью. На самом деле я был бы куда более встревожен, если бы вам ни разу не довелось пережить времена отчаяния, тревоги и неудовлетворения. Да, многим хорошим писателям не приходится этого испытать, но я думаю, что лучшим – приходится, и я не представляю, как могло бы быть иначе. Писать о том, о чем пишете вы, – ужасно тяжелая работа.
Я более чем уверен, что она увенчается успехом, если вы выдержите все тяготы. Тяготы – это часть писательского процесса. Нет никаких свидетельств того, что Джейн Остин переживала какие-то трудности, но Шарлотта Бронте – наверняка, и большинство других, достойных писательниц, за исключением, конечно же, мисс Остин, ибо она – само золото».
Нэнси Хейл справилась с творческим блоком и работала над «Блудницей» вплоть до финальной точки.
Творческий процесс Марсии Девенпорт также прерывался – в 1940 году, когда Уэнделл Уилки баллотировался в президенты, и она с мужем была вынуждена присоединиться к гастролирующей команде спичрайтеров и политологов. Она знала, как Перкинс относится к Рузвельту, и это несколько облегчило ее совесть из-за того, что пришлось отложить работу над романом. Тем не менее через несколько недель кампании Уилки она смогла вернуться к истории семьи промышленника из Питтсбурга. Она заканчивала черновик, Перкинс поддерживал с ней связь и периодически присылал короткие записки, приглашая ее на чай. На протяжении этого времени он дал ей только один совет: «Просто перенесите все это на бумагу, и мы посмотрим, что можно с этим сделать». Когда же она в конце концов доставила ему роман в 1941 году, в нем было восемьсот тысяч слов и все выглядело совершенно бессвязно. По ее словам, она не успела зайти слишком далеко, прежде чем поняла, что не видит выхода. Теперь она готова была махнуть на рукопись рукой.
«Долина выбора»[274] показалась Перкинсу самой хаотичной рукописью из всех, с которыми ему доводилось сталкиваться. Он забрал ее домой и ночи напролет ломал над ней голову. Однажды Луиза, которая не знала, чья это рукопись, но приметила, что Макс много вечеров подряд сидит над одними и теми же желтыми страницами, спросила:
– Почему ты тратишь на это так много времени?
И Перкинс ответил:
– Потому что я чертов дурак.
Позже он сказал об этом Марджори Ролингс: «Это стоило времени хотя бы потому, что не позволило Марсии провалиться. Если бы она проиграла в этом деле, это разрушило бы ее карьеру. Она так запуталась в зарослях книги, что и сама этого не поняла». После того как Перкинс провел несколько недель, пробираясь по тексту, он написал ей:
«Думаю, основную причину, которая препятствует выходу “Долины выбора”, можно выразить старой поговоркой “За деревьями леса не видно”. А деревьев здесь слишком много. Мы должны каким-то образом сделать акцент на основной схеме и полотне книги, чтобы читатель смог увидеть этот лес, несмотря на деревья. А это значит, что количество деревьев нужно по возможности сократить, хотя, на мой взгляд, это будет совсем не просто».
Прочитав рукопись еще несколько раз, Макс смог организовать все советы в форме длинной цепочки писем, каждое – в тридцать страниц. Его подход к материалу был таким же упорядоченным, как ветви генеалогического древа. Он начал с начала, вытягивая самые важные сюжетные линии, те, которые, как он чувствовал, можно пропустить через весь роман. Все, что могло их ослабить, не покидало повествования. Проигнорировав план самой миссис Девенпорт, он разделил роман на три основные части и рассказал Марсии, в чем цель каждой из них. Затем он представил ей обширный поглавный план с подробными комментариями. В конце он классифицировал для автора всех персонажей, обточив их до коротких перечислений черт характеров – и все это ради романа, в публикации которого и сам не был до конца уверен. Позже Марсия Девенпорт сказала Малкольму Коули:
«Все, что делает Макс, направлено на общий эффект, который производит книга… Он верит в ваших героев, для него они становятся совершенно реальными. Он может взять абсолютный хаос и соорудить из него эшафот, на котором вы затем построите себе дом. Его основное блюдо – огромная куча времени, полная агонии и замешательства».
Как и многие другие авторы, когда она вернулась к работе, обнаружила, насколько эффективными были все советы Макса. Он подбрасывал их осторожно, словно камешки в пруд, так, чтобы новые значения расходились, точно круги, становясь все больше, до тех пор, пока не касались сознания автора.
С письмом Макса по одну сторону печатной машинки и черновиком рукописи – по другую миссис Девенпорт занялась переделкой книги в соответствии с предложенным им планом. Эта работа отняла у нее пять месяцев. Перкинс предполагал, что результат будет довольно небрежным, но она его удивила. Она практически полностью переписала всю книгу, перестроила ее и стянула, проявив огромную скорость и мастерство, урезав текст почти что вполовину.
«Она очень решительная и волевая женщина», – сказал Перкинс Марджори Ролингс. Что касается Марсии Девенпорт, то она, куда бы ни пошла, всюду расхваливала Макса. Она полностью отдавала ему должное за его помощь, называя их работу «делом Трилби и Свенгали».[275] В 1942 году Макс уже готовил роман к печати, едва ли рассчитывая, что его ждет большой успех.
После бомбардировки Перл-Харбора одержимость Перкинса войной усилилась, и он читал о ней все, что мог найти. Элизабет Леммон, как всегда, стала его отдушиной.
«Нет смысла говорить о войне», – написал он ей 23 декабря, после почти года молчания. «Вам всегда удавалось оставаться в пределах своего дома, более или менее, – отмечал он. – На мой взгляд, это самое мудрое и счастливое решение, которое только можно принять».
Сам Макс был теперь привязан к дому и офису и постепенно сокращал собственные социальные контакты. Теперь даже Виндзор его печалил.
«Мне не нравится ездить туда, – признавал он. – Тяжело наблюдать, как, по мере того как поколения накапливают воспоминания, люди веками остаются на одном и том же месте. Полагаю, прошлое стало для них невыносимо. Можно хотеть вернуться туда, но невозможно это осуществить. Домой возврата нет».
В последние месяцы 1941 года переписка Перкинса и Хемингуэя заметно истощилась. Макс подумывал о своего рода антологии коротких работ Хемингуэя. Но идея, как сказал он Эрнесту в сентябре, была такой расплывчатой даже для него, что он никак не мог с ней определиться и уж тем более не мог уговаривать на нее самого автора. Перкинс рассказал Хэму, что он услышал от поэта и романиста Роберта Пенна Уоррена,[276] который как раз готовил материал для сборника художественной литературы для колледжа. Уоррен хотел включить в нее «Убийц» Хемингуэя и сопроводить исторической справкой. Перкинс представлял эту статью «одновременно замысловатой и умозрительной», но, как он сказал Эрнесту, «нет лучшего способа увековечить писателя, чем сделать его предметом изучения в школах». Хемингуэй согласился с тем, как важно пронести его творчество в школьные классы, «и не важно, как тяжело с ним придется бедным ученикам». Что касается наследия Скотта Фицджеральда, Макс молился, чтобы «Последний магнат» укрепил позиции автора. «Магнат» был опубликован в ноябре 1941 года, и надежды Макса в некотором роде оправдались. Число отзывов говорило о том, что роман дал ясно понять, что Фицджеральд больше, чем просто летописец эпохи джаза. Газета «The New York Times» напечатала положительные отзывы на книгу, и Стивен Винсент Бене[277] в статье для «Saturday Review» объявил: «Снимайте шляпы, господа, и я надеюсь, у вас найдутся уборы получше. Это не легенда, это репутация – в перспективе, возможно, одна из самых надежных репутаций нашего времени».
