– Да, – проговорили его губы. – наша раса была такой. Ни на одной планете людей мы не могли обойтись без маски. Не могли пройти рядом, так, что б нам не стали поклоняться или проклинать. Но и это не все. Мы не желали людям зла. Наши женщины были лекарками, целительницами, они лечили и учили, отдавая знания, что доставались нам легко. Легче, чем ты думаешь. Но мужчины, – этот дар, как проклятье, – не каждый способен вынести присутствие Аюми рядом. И не умереть. Мы – оружие, – прошептал он, – оружие, созданное мечтой об абсолютной власти. Оружие, что некогда выковала Эрмэ. Мечта и боль, любовь и смерть – вот что способны были Аюми принести в мир. Накал чувств, шквал безумия, захлестывающий разум. Ты можешь это понять?
Гресс слабо кивнула.
– Но ты же – Аюми, – возразила так же слабо, – почему ты не таков...?
– Я – ребенок, вечное дитя, – улыбнулся Имри. – как ни скажет отец. Я боюсь этого дара, и предпочел бы никогда не взрослеть. Никогда. Потому, что, я не рожден для одиночества, а только оно и будет, стоит мне повзрослеть, и принять этот дар. – он вздохнул, стерев улыбку с лица, пожал кончиками пальцев ее руку. Пожатие было слабым и теплым.
Гресс посмотрела в черты лица, прикрытые темнотой, покрытые тонкой пленкой воды, стекавшей с его волос, текущей по щекам и подбородку. Глядя на него, чуть, снизу вверх отмечала совершенную гармонию черт, взгляда, жестов.
– Знаешь, – проговорил он тихо, – но все, что мы несли людям, есть только отражение. Отражение людских страстей, пороков, надежд и любви. Мы – зеркало. Только зеркало, что показывает человеку его самого, возвращает мысли и чувства. Что может получить человек, если в нем только ненависть? Если недоверие и страх живут в душе?
– А если Любовь? – проговорила Гресс, упрямо.
Имрэн промолчал, прислонившись к ветвям дерева. В воздухе повисло молчание, и только раскаты грома нарушали тишину. Гресс смотрела на мальчишку, чувствуя замешательство.
– Перестань лгать самой себе, – попросил Имри, проигнорировав ее вопрос, – так будет лучше.
– Это и есть то главное, что ты хотел мне сказать?
– Да, – ответил он, – мир Аюми не терпит людской лжи. И если вы хотите уйти отсюда, то вам всем придется измениться. Иначе никто и никогда не найдет отсюда выхода. Перестаньте себе лгать, это единственное, что требуется. – он помолчал несколько мгновений, – Возможно, – проговорил, решившись, – я не смогу тебе объяснить всего, но попытаюсь. Эти миры – отчасти виртуальны, Гресс. Они откликаются на любое движение разума, считывая узор мысли, они достраивают из памяти и желания то, что ты хочешь увидеть, поэтому здесь столько меняющихся черт. Тысячи лет назад, когда погибла наша цивилизация, эти миры умерли тоже, застыли, законсервировались, и не было никого, кто их бы разбудил. Я бы мог, но я их не искал. Повторюсь, я не искал одиночества, лучше жить не понятому, чем жить в одиночестве. По-видимому, корабли проснулись, ожили, когда их вновь нашли люди.
– Ордо?
– Да. Но и это не все. Я удивлен, но ты сама знаешь, у этого мира есть Хозяин. Тот человек, которого ты видела.
– Ты знаешь кто он?
Имрэн отрицательно покачал головой.
– Я, – признался он, – никак не могу его найти. Он – телепат, как и я, и чувствует, когда к нему приближаются люди. Бесполезно бегать за ним. И мне его жаль.
– Ты думаешь, он одинок? – спросила Гресс, внезапно поняв, что гложет мальчишку, разглядев лицо, освещенное близкой вспышкой.
– Да, – проговорил Имри, едва слышно, – Да, – повторил чуть громче, – он одинок. Он бесконечно одинок, а тебе не понять что такое, – одиночество для Аюми. И, он ощутил все прелести своего дара, потому и таится от всех. И, знаешь, ему нужна помощь, больше чем вам. Я ухожу, Гресс, – добавил Имрэн после короткой паузы. – К нему. Я ему нужнее. И это – тоже истина, как и все, что я тебе сказал.
– Думаешь, он позволит тебе подойти? – спросила, чувствуя, как к глазам подступают слезы.
– Да, – откликнулся Имри, – и ты все поняла, он позволит мне подойти, лишь, когда поймет, что мы – одной крови. Что я, как и он, отмечен теми же дарами. Другой возможности не будет.
– Останься. – попросила женщина, понимая, что эти слова напрасны.
– Нельзя, – отозвался Имрэн, – да, в общем, разделенное одиночество – это не то, чего я всю жизнь боялся, от чего бежал. Я не смогу жить, став подлецом и трусом в своих собственных глазах, а лгать себе, я не умею. Да, и никчемное это занятие – заниматься самообманом. Так что я ухожу, – подытожил он. – Так будет лучше для всех. А тебя, тебя и всех остальных я прошу об одном, выбирайтесь отсюда.
Он замолчал. Гресс подошла к нему совсем близко, прижалась лбом к плечу.
– Имри... – прошептала она, чувствуя, как от излишка чувств, от шквала эмоций, к горлу подступает ком.
Он погладил мокрые волосы, остановив руку на плече, заглянул в ее глаза. В свете огненных шаров и вспышек молний его лицо заострилось, стало резче и тверже, и только взгляд остался доброжелательным и теплым, как золотистый свет.
– Выход где-то на границе, – сказал он, – там, где кончается этот мир, там, где только пустота, где рождается от дуновения мысли то, что ты хочешь увидеть. Сияние звезд, чудовища или путь домой. Ну, я думаю, ты меня понимаешь....
И Гресси пошла, не понимая почему, не понимая куда, не понимая зачем, не разбирая дороги, шлепая по лужам. Хотелось обернуться и, посмотрев на него, вновь заглянув в медовые, янтарные глаза, ухватить за плечи, встряхнуть, заставить передумать.
Она ему верила. Она ему верила, несмотря на то, что все, известное ей о мире, восставало против того, что говорил он. Она ему верила, и, потому, не могла остановиться.
Я смотрел ей вслед. Она уходила, уходила прочь, унося свои сомнения с собой. Ну, что я еще мог сказать ей? Я мог многое сказать. У меня же тоже были сомнения. И страшно не хотелось оставаться под дождем, в саду, одному. Я не чувствовал как по моей коже, омывая тело, пропитав насквозь водой тунику льются струи воды.
Да, я плакал, непростительная слабость, ну так, что ж. Под дождем слез не видно. Я не сказал ей об этом, но к чему? Что б она уговорила меня? Но это мой, не ее, выбор. Выбор, который каждый делает сам.
Что еще я ей не сказал? То, что, в том мире где-то бродит певец, которого мне так хотелось увидеть? (Друг мой, Аретт, видно стоит попрощаться с мыслью, увидеть тебя вновь.) Что еще меня грызло? Да много разного. И ощущение неизбежности конца, и жалость и грусть.
Но, что поделать, если в этом мире нет места Аюми? Я понимаю, что, видимо, мне не придется больше, без маски бродить по мирам Лиги. Тогда, когда я на самом деле стану Аюми. А это не заставит себя долго ждать.
Я уже чувствую, как меняется мое тело, как просыпаются силы, до этого мне неведомые. Пусть. Я не стану об этом жалеть. Пусть будет так.
Иногда мне кажется, что Эрмэ, создавая Аюми, ковала не оружие, а капкан для себя самой. Только такой романтик как Аретт мог предположить, что Аюми – совершенство. Только Аретт мог верить в то, что Аюми вернутся.
Аретт, где он? Эта мысль тоже точит мой разум. Я думаю, пытается ли остановить Империю? И знаю, что скорее – да, чем нет. Я не поверю, что б он мог стать Лиге врагом. Не смотря ни на что, ни на какие испытания. Потому, что Аретт – это Аретт....
Заметив, как фигурка Гресс скрылась в замке, я медленно пошел к берегу моря. Я знал, – в этот час Он там. И я знал, – он, почувствовав меня, с той минуты, как я перестал сдерживать свою суть в плену, ждет. Пусть время сдвинулось во мне всего на несколько секунд. И его мысли потоком окутывают меня, окружают мой разум. Его мысли содержали сотни вопросов и ответов. Его разум проникает в мое сознание, вопрошая. Его разум? Мой? И где пролегает граница?
Я нашел его. Он был высок, ошеломляюще красив, глаза, неправдоподобно синие, искристые, как камни Аюми, посмотрели в мои глаза. Он был молод. Он был юн. Он был неопытен. Но это был тот, кого мне так не хватало в мире людей. Аюми.
– Здравствуй, брат, – проговорил я, по привычке, заимствованной у людей, протягивая ладонь, чувствуя как кончается мое вынужденное одиночество, от которого все эти тысячи лет я хотел убежать и пытался уйти. И он ответил мне пожатием.
Мы вместе стояли на вершине замка, глядя, как небольшая группа людей покидает этот мир, наш мир, наш Дом. Они уходили, туда, за границу степи, в, почти что, нарисованные горы.
Я видел Гресс, что, оборачиваясь, бросала на замок взгляды, словно пытаясь найти меня. Я видел Рокше, с его эрмийским кинжалом в ножнах. Рэя – здорового, забывшего обо всех своих болячках. Его здоровью мог бы позавидовать буйвол. Как молодости всех, покидавших этот мир, мог позавидовать любой, искусно омоложенный Властитель Эрмэ.
Позавидовать....
Я вспомнил тела, которых касались язычки пламени там, в прозрачных саркофагах лаборатории. Кто б мог сказать, что большинство из этого отряда были раз, несомненно, мертвы? Впрочем, какая разница? Они никогда не узнают об этом. Гресси смолчит, и Рокше тоже.
