– Одну секунду, консул. – Шуршание и потрескивание в трубке, затем – другой голос, женский:
– Kanzlei.[56]
– Ausland Fernsprechamt, Новая Шотландия. Вы просили рейхсконсула Гуго Рейса, Сан–Франциско. Консул на линии. Подождите. – Пока длилась пауза, Рейс продолжал свободной рукой перебирать почту. Кройц фон Меере ждал с безмятежным видом.
– Простите, что отрываю вас от работы, герр консул, – прозвучало вдруг в трубке. «Мужской голос, – отметил Рейс. – Баритон. Знакомая отточенная речь. – У Рейса кровь застыла в жилах. – Доктор Геббельс!»
– Да, канцлер.
Сидевший напротив Кройц фон Меере расплылся в улыбке. Отвисшая челюсть поджалась.
– Только что ко мне обратился рейхсфюрер Гейдрих и попросил позвонить вам. В Сан–Франциско находится агент абвера. Его зовут Рудольф Вегенер. Во всем, что касается его, вы должны помогать полиции. Посвящать вас в подробности нет времени. Предоставьте здание консульства в распоряжение СД. Ich danke Ihnen sehr dabei.[57]
– Я понял вас, герр канцлер, – сказал Рейс.
– Желаю удачи, консул. – Рейхсканцлер повесил трубку.
Кройц фон Меере пристально посмотрел на Рейса.
– Я был прав?
Рейс пожал плечами.
– Что от меня требуется?
– Нужно, чтобы ты санкционировал принудительное возвращение Вегенера в Германию.
Рейс взял ручку, заполнил бланк и, подписав, вручил шефу СД.
– Спасибо, – буркнул Кройц фон Меере. – И еще: когда япошки позвонят и станут ныть…
– Если позвонят.
Кройц фон Меере бросил на него хмурый взгляд.
– Позвонят. Больше того, сами к тебе наведаются, не пройдет и четверти часа после того, как мы сцапаем Вегенера. – Он больше не острил, в голосе не было и тени юмора.
– Ни о каком струнном квинтете я и слыхом не слыхивал, – заверил Рейс.
Казалось, Кройц фон Меере пропустил его слова мимо ушей.
– Мы его обязательно возьмем, так что будь наготове. Скажешь япошкам, что он гомик или фальшивомонетчик. Что–нибудь в этом роде. Скрывается от наказания за тяжкое преступление. Не вздумай ляпнуть, что он политический. Ты же знаешь, они не признают девяноста процентов национал–социалистических законов.
– Знаю. И что делать, знаю. – В Рейсе поднялось раздражение. «Опять через мою голову! – со злостью подумал он. – Опять напрямую связался с Канцелярией, ублюдок! – У него затряслись руки. Не от звонка ли Геббельса? – Что это? Боязнь начальства или негодование? Черт бы побрал эту полицию! С каждым днем у нее все больше власти. Вот уже сам доктор Геббельс на нее работает. СД – вот настоящее правительство Рейха! Но что я могу поделать? Да и кто я такой? Лучше не ерепениться. Может, по возвращении в Берлин удастся скомпрометировать эту скотину, благо врагов у него хватает, а сейчас не время собачиться с СД».
– Вас нельзя обвинить в недооценке важности дела, герр полицайфюрер. По–видимому, от того, насколько быстро удастся обезвредить этого шпиона или предателя, зависит безопасность Германии. – Ему стало не по себе от собственных слов. Зато Кройцу фон Меере они явно пришлись по вкусу.
– Ну, спасибо, консул.
– Возможно, вы спасете нас всех.
– Погоди, мы еще его не сцапали, – проворчал шеф СД. – Я жду звонка.
– Японцев я беру на себя, – пообещал Рейс. – Вы знаете, по этой части у меня большой опыт. Их жалобы…
– Ну–ка, помолчи, – перебил его Кройц фон Меере. – Мне надо подумать.
«Видимо, и тебя взволновал звонок из Берлина. И на тебя лег груз ответственности. А что, если парню удастся уйти? Тебя выгонят? – размышлял Гуго Рейс. – Что поделаешь, такая у нас работа. В любую минуту можем оказаться на улице. Никакой уверенности в завтрашнем дне.
Вообще–то было бы нелишне разок–другой подставить вам ногу, герр полицайфюрер, но так, чтоб никто не докопался. Например, когда япошки придут жаловаться, можно намекнуть, что парня силком увозят на ракете «Люфтганзы». Или все отрицать, но с такой презрительной ухмылочкой – мол, чего вы ко мне привязались, желтопузые, кто в Рейхе всерьез станет рассматривать ваши жалобы? Ведь япошки такие обидчивые. Стоит их разозлить, могут обратиться к самому Геббельсу. Все в моих руках. Без моей помощи полиции не вывезти парня из ТША. Надо только поточнее нанести удар… Терпеть не могу, когда лезут через мою голову. Так нервничаю, что ночью не заснуть, а не выспавшись – какая работа? Значит, надо позаботиться, чтобы начальство избавило меня от этой неприятности. Если баварского чурбана отзовут домой и усадят писать объяснительные, я буду чувствовать себя куда лучше. Но сейчас – не время. Пока я придумываю, как…»
Зазвонил телефон. Трубку взял Кройц фон Меере. Рейс не осмелился его остановить.
– Алло? – спросил шеф СД.
«Как? Уже?» – подумал Рейс.
Но Кройц фон Меере протянул ему трубку.
– Тебя.
У Рейса отлегло от сердца. Он поднес трубку к уху.
– Какой–то школьный учитель, – пояснил Кройц фон Меере. – Спрашивает, не найдется ли у тебя австрийских театральных афиш для его класса.
Около одиннадцати утра Роберт Чилдэн закрыл магазин и отправился в офис Пола Казоура.
Ему повезло – Пол не был занят. Он вежливо поздоровался с Чилдэном и предложил чаю.
– Не хочу вас задерживать, – сказал Чилдэн, когда они уселись за столик.
Кабинет Пола, хотя и небольшой, был обставлен просто, современно и со вкусом. На стене висела превосходная репродукция картины Моккея «Тигр» – шедевра конца тринадцатого века.
– Роберт, я всегда рад вас видеть.
В голосе Пола, как показалось Чилдэну, сквозило равнодушие. «А может, я слишком мнителен? – Чилдэн повертел в руках чашку. – Он выглядит вполне дружелюбно».
И все же… что–то в его отношении к Чилдэну изменилось.
– Очевидно, ваша супруга разочарована моим безвкусным подарком. Наверное, мне следовало бы расстроиться, но, даря кому–нибудь необычную, ранее не встречавшуюся вещь, нельзя, как я уже говорил, не понимать, что идешь на риск. Вам с Бетти куда легче судить, чем мне.
– Бетти не разочарована. Роберт, я не показывал ей ваш подарок. – Пол вытащил из ящика белую коробочку. – Он не покидал стен моего кабинета.
«Все понял, – решил Чилдэн. – Ни слова ей не сказал. Сообразительный. Остается надеяться, что он не задушит меня. И не обвинит в попытке соблазнить его жену».
Чилдэну удалось скрыть испуг. Не меняясь в лице, он прихлебывал чай.
– Вот как? – спросил он. – Интересно.
Достав из коробочки брошь, Пол долго рассматривал ее, вертя и поднимая к свету.
– Я показал вашу вещь кое–кому из знакомых. Эти люди разделяют мои вкусы во всем, что касается американской старины и вообще предметов, имеющих художественную ценность. – Он поглядел Чилдэну в глаза. – Разумеется, прежде никто из них не встречал ничего подобного. Впрочем, вы уже объяснили, что такие вещи до недавнего времени не изготавливались. Помнится, вы сказали, будто никто, кроме вас, не располагает такими украшениями.
– Совершенно верно, – подтвердил Чилдэн.
– Хотите узнать реакцию моих знакомых?
Чилдэн кивнул.
– Они посмеялись.
Чилдэн промолчал.
– Я и сам в душе смеялся, когда вы принесли эту вещь, – сказал Пол. – Но не подал виду, чтобы вас не обидеть. Наверное, вы помните, я старался выглядеть равнодушным?
Чилдэн кивнул. Рассматривая брошь, Пол продолжал:
– Наша реакция вполне объяснима. Какие еще чувства может вызвать бесформенный кусочек расплавленного и застывшего металла? Ведь он ничего не символизирует, не олицетворяет никакой идеи, не воплощает замысла художника. Короче говоря, не имеет смысла. Аморфный предмет. Или, точнее, содержание, не имеющее формы.
Чилдэн снова кивнул.
– И все–таки сам не знаю почему, но при виде этой вещи я испытываю эмоциональную теплоту. В чем дело? Ведь я даже не пытаюсь, как в немецких психологических тестах, спроецировать на нее свою психику, не вижу в ней ни символов, ни форм. Все дело в том, что она сопричастна с Дао. Понимаете? В ней есть внутреннее равновесие. Гармония. Образно выражаясь, эта вещь пребывает в мире со Вселенной.
Чилдэн кивнул и взглянул на брошь. Пол говорил, не глядя на него:
– Она не имеет ваби и не может иметь. Но, – он коснулся броши ногтем, – Роберт, этот предмет обладает ву6.
– Да, вы правы. – Чилдэн попытался вспомнить, что такое ву. «Кажется, это не японское, а китайское слово. Наверное, мудрость, – решил он. – Или чувство истины. Как бы то ни было, это весьма неплохо».
– Руки художника, – продолжал Пол, – обладали ву и влили ву в эту вещь. Быть может, только он сам и знает, что символизирует эта брошь. Она совершенна, Роберт. Созерцая ее, мы получаем ву, испытываем благоговение, но не такое, как от произведения искусства, а, скорее, такое, как при взгляде на святыню. Я вспоминаю усыпальницу в Хиросиме, где выставлена берцовая кость средневекового святого. Там – реликвия, а это – произведение искусства. То осталось со мной навсегда, тогда как это живет, пока я смотрю на брошь. Благодаря долгой медитации я сумел понять ценность, которой она обладает, несмотря на неисторичность. Как видите, я нахожусь под большим впечатлением.
