Странно, но, казалось, Пола это не обрадовало. Он что–то пробормотал и вернулся к столу. «Скрывает эмоции, – решил Чилдэн. – Воистину, сдержанность у них в крови».
– Большое вам спасибо за помощь. Я не забуду и постараюсь отблагодарить, – сказал Чилдэн.
Но Казоура оставался бесстрастным. «Да, они непроницаемы», – подумал Чилдэн.
У двери Пол внезапно спросил:
– Американские художники сделали эту вещь сами, верно?
– Да, от эскиза до окончательной шлифовки.
– Сэр, а согласятся ли они с вашим решением? Мне кажется, они мечтают о другой участи для своих изделий.
– Уверен, их можно убедить. – Эта проблема казалась Чилдэну пустяковой.
– Да, – вздохнул Пол. – Видимо, вы правы.
Что–то в его тоне заставило Чилдэна насторожиться. И вдруг до него дошло. «Это уже не двусмысленность, – понял он. – Ну конечно! Это предложение направлено на искоренение американской культуры. Проклятие! Я с такой легкостью проглотил крючок вместе с леской и грузилом… Шаг за шагом он подвел меня к согласию, провел по мощеной дорожке к решению: предметы американского искусства не годны ни на что иное, кроме как на образцы для дешевых амулетов. Вот как правят нами японцы – не жестокостью, а тонким, расчетливым коварством. Господи, мы действительно варвары по сравнению с ними! Мы теряемся перед их витийством. Пол не сказал – он никогда не скажет, – что наше искусство ничего не стоит. Он сделал так, что я сказал это сам. А под конец он еще и пожурил меня за недомыслие. Едва заметный жест сожаления цивилизованного человека. Он сломал меня! – Чилдэн едва не произнес это вслух. – Унизил меня и мою расу. И я ничего не могу поделать. Я беспомощен. Нас унижают так тонко, что мы едва понимаем это. По сути, нам необходим еще один виток эволюции, чтобы осознать, насколько мы унижены. Какие еще нужны доказательства превосходства японцев? – Теперь его подмывало рассмеяться. – Да, – язвительно думал он, усмехаясь про себя, словно услышал остроумный анекдот. – Это надо запомнить, намотать на ус, чтобы потом рассказать кому–нибудь. Но кому? Вот вопрос. Это слишком личное».
В углу кабинета стояла корзина для мусора. «Туда, – подумал Чилдэн. – Вот самое подходящее место для изделий «Эдфрэнк“. Смогу ли я это сделать? Выбросить у Пола на глазах? Раз и навсегда покончить с проблемой?
Нет, я даже выбросить не смогу, – понял он, сжимая коробочку. – Иначе – конец приятельским отношениям с высокопоставленным японцем. – Его порыв угас. – …Будьте вы прокляты! Даже поддавшись порыву, я не в силах избавиться от навязанных вами привычек».
Пол молча смотрел на него, не дожидаясь ответа. Да и зачем ответ? Человек и без слов достаточно выразителен.
«Он поймал меня в западню, – с горечью подумал Чилдэн. – Невидимой цепью приковал безделушку к моей душе. Наверно, я слишком долго живу среди них. Поздно рваться на свободу, поздно пытаться жить, как подобает белому человеку».
Вслух он сказал:
– Пол… – Голос его был глух и невыразителен.
– Да, Роберт.
– Пол, я… Я глубоко оскорблен.
Комната поплыла у него перед глазами.
– Почему, Роберт? – Участливый, но отчужденный тон. По ту сторону добра и зла.
– Сейчас, Пол… – Чилдэн вытащил брошь, мгновенно ставшую скользкой от пота. – Я… я горжусь этим произведением искусства. Мне и в голову не пришло бы отдать его для штамповки дешевых амулетов. Я отказываюсь.
И снова он не смог определить, как воспринял его слова Казоура – на лице японца все то же бесстрастие.
– Благодарю за предложение, – говорил Чилдэн, – но я вынужден отказаться. – Он поклонился. – Эти вещи сделали гордые американские художники. И я с ними заодно. Вашу идею – использовать эти творения для массового производства амулетов – я считаю оскорбительной. И прошу вас принести извинения. – Чилдэн внутренне похолодел.
Последовала невыносимо долгая пауза.
Пол не сводил с него глаз. Одна бровь приподнялась, тонкие губы скривились. В улыбке?
– Я требую, – произнес Чилдэн. Больше говорить ему было нечего. Оставалось ждать.
«Ну пожалуйста! – мысленно взмолился он. – Попроси прощения!»
– Простите мне высокомерный тон, – сказал Пол, протягивая руку.
– Хорошо, – кивнул Роберт Чилдэн. Он пожал руку японца, и в сердце его пришел покой. «Я все переживу, – сказал он себе. – Все–все. Благодарение Богу – Он наставил меня в миг выбора. Он приходит к каждому в трудную минуту. Будет ли мне дарован еще один шанс разбогатеть? Вряд ли».
Сейчас, приняв столь трудное решение, он испытывал полное безразличие ко всему окружающему. «Я словно поднялся на поверхность и созерцаю рябь на воде, – пришла вялая мысль. – Жизнь коротка. А искусство и все то, что над жизнью, – бессмертно, почти вечно. Я стою перед бетонной стеной, и ни прохода, ни лестницы, чтобы перебраться на ту сторону. Хватит. Больше не буду стоять».
Взяв коробочку с ювелирным изделием «Компании Эдфрэнк», он опустил ее в карман пальто.
Глава 12
– Мистер Тагоми, это мистер Ятабе. – Рамсей отошел к двери кабинета, а к столу Тагоми направился подтянутый пожилой человек.
Хозяин кабинета поднялся из–за стола и подал руку:
– Рад нашей встрече, сэр.
Легкие, хрупкие пальцы скользнули в его ладонь. Тагоми осторожно пожал руку гостя и сразу отпустил, подумав при этом: «Надеюсь, я ничего не сломал?» Старик вызывал симпатию. Какая твердость, уверенность во взгляде! Чувствуется ясный, цепкий ум. Не человек, а само воплощение суровых традиций. И тут до Тагоми дошло, что перед ним генерал Тедеки, бывший начальник Императорского генштаба собственной персоной.
– Генерал. – Тагоми низко поклонился.
– А где третий участник переговоров? – спросил Тедеки.
– Вот–вот должен появиться, – заверил Тагоми. – Я лично звонил ему в гостиницу.
Мысли путались. Как был, в поклоне, он отступил на несколько шагов и застыл. Да и вряд ли он смог бы выпрямиться в эту минуту.
Рамсей, очевидно, не понял, кто их гость, и, не выказывая робости, помог генералу сесть в кресло. Помедлив, Тагоми опустился в кресло напротив.
– Теряем время, – заметил Тедеки. – Жаль, конечно, но ничего не поделаешь.
– Вы правы, – согласился Тагоми.
Прошло минут десять. Все молчали.
– Простите, сэр, – забеспокоился Рамсей. – Если я не нужен, нельзя ли мне уйти?
Тагоми кивнул, и Рамсей удалился.
– Чаю, генерал? – спросил Тагоми.
– Нет, сэр.
– Сэр, – сказал Тагоми, – признаюсь, мне не по себе. Я чувствую, что узнаю сейчас нечто особенное.
Генерал кивнул.
– Прибывший сюда по делам мистер Бэйнс выдает себя за шведа. Но, приглядевшись внимательнее, я решил, что он скорее всего высокопоставленный немец. Я говорю вам об этом потому, что… – Тагоми замялся.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Благодарю. Генерал, его беспокойство говорит о том, что наша встреча связана с политическими изменениями в Рейхе. – Тагоми утаил от генерала, что догадывается о причине его задержки.
– Все это предположения, сэр, – сказал генерал, – а не информация. – В глазах Тедеки не было ничего, кроме отеческой доброты.
Тагоми проглотил упрек.
– Скажите, сэр, мое присутствие на этой встрече – простая формальность? Конспиративный прием?
– Естественно, мы заинтересованы в соблюдении конспирации. Мистер Бэйнс – обыкновенный бизнесмен, представитель стокгольмской фирмы «Тор–Ам». А я – Синьиро Ятабе.
«А я – Тагоми, – подумал Тагоми. – Играю самого себя».
– Несомненно, нацисты следят за перемещениями мистера Бэйнса, – продолжал генерал. Он сидел, расправив плечи, положив руки на колени. «Словно принюхивается к невесть откуда доносящемуся запаху бульона», – мелькнула мысль у Тагоми. – Но разоблачить его могут только законными путями. В этом–то и состоит его задача: не играть с ними в кошки–мышки, а соблюдать формальности на тот случай, если его засекут. Если это случится, у него надежная «крыша».
– Понимаю, – сказал Тагоми.
«Все–таки это плохая игра, – подумал он. – Хотя, наверное, она не лишена смысла. Наши штабисты хорошо разбираются в психологии наци».
На столе загудел селектор. Раздался голос Рамсея:
– Сэр, пришел мистер Бэйнс. Пригласить?
– Да! – воскликнул Тагоми.
Вошел Бэйнс в безукоризненно модном костюме. Он был совершенно спокоен.
Навстречу ему поднялся генерал Тедеки. Тагоми тоже встал. Они раскланялись.
– Сэр, – обратился к генералу Бэйнс, – я – капитан Рудольф Вегенер из военно–морской разведки. Хочу заявить, что я не представляю здесь никого, кроме себя и нескольких частных лиц, пожелавших остаться неизвестными. Никакие службы или учреждения Рейха к моему визиту не причастны.
