я — с Вагнером. Мы оба должны постараться убедить Риббентропа принять Бернадота, но не информировать об этом Гитлера, и Риббентропу не следовало говорить, что Гитлер уже высказал свое возражение против этого визита. Если Риббентроп согласится, тогда мы с Кальтенбруннером могли немедленно после этого принять графа. Гиммлер таким образом получал время, чтобы посмотреть, как развивается это дело, прежде чем приехать официально самому. Однако на деле вышло, что граф Бернадот позвонил мне из посольства Швеции. Сначала его приняли Кальтенбруннер и я и немедленно после этого отправились к Риббентропу.
И хотя я был очень сдержан во время этого первого разговора, я чувствовал, что установил хорошие отношения с графом. В этом визите я увидел возможность выполнения своего изначального плана — положить конец войне для Германии. В этой связи контакт со Швецией мог оказаться чрезвычайно важным, так как она была особенно заинтересована в установлении мира в Северной Европе. Таким образом, мои изначальные усилия сделать что-нибудь для Дании и Норвегии согласовывались с целями графа. Следующим шагом было превращение Швеции в посредника для заключения компромиссного мира. В завершение нашего разговора граф снова сказал Кальтенбруннеру, что он хотел бы увидеться с Гиммлером, чтобы сказать ему кое-что лично и наедине.
Я решил сделать смелый шаг и попытаться перетянуть на свою сторону Кальтенбруннера, несмотря на его личную неприязнь ко мне. Как только Бернадот уехал, я похвалил Кальтенбруннера за уступчивость и ловкость, с которыми он отвечал на вопросы графа, и сказал ему, что он справился с этой деликатной ситуацией в лучших традициях старой австрийской школы дипломатии. Все это прошло прекрасно, и я продолжил, сказав, что решил предложить Гиммлеру сместить Риббентропа — что давно пора уже сделать — и назначить его, Кальтенбруннера, министром иностранных дел. Тугодум Кальтенбруннер заглотил эту наживку с такой готовностью, что я едва мог удержать его. В последующем телефонном разговоре с Гиммлером он стал самым горячим сторонником предложенной встречи Гиммлера с Бернадотом, несмотря на запрещающий ее приказ Гитлера. Гиммлер заявил, что готов принять графа при условии, что Кальтенбруннер не будет присутствовать на этой встрече. Кальтенбруннер был разочарован и обозлен этим категорическим отказом, и к нему вскоре вернулась вся его неприязнь ко мне.
Встреча между графом Бернадотом и Гиммлером состоялась в Хоэнлихене два дня спустя. Во время поездки туда на автомобиле я сумел дать ему некоторые советы по части предстоящего разговора и подготовить его к некоторым особенностям Гиммлера. Изначальный план графа состоял в том, чтобы перевезти всех датских и норвежских пленных в Швецию и интернировать их там, пока длится война. Я знал, что на это никогда не дадут согласие, и сделал компромиссное предложение: чтобы этих военнопленных собрали в одном лагере на северо-западе Германии. Фактически это стало основой договоренности, достигнутой между графом Бернадотом и Гиммлером на этой встрече.
У меня была возможность поговорить с Гиммлером сразу же после его беседы с графом. У Гиммлера сложилось очень благоприятное мнение о нем, и он собирался поддерживать с графом связь. Он хотел, чтобы я контролировал выполнение их договоренности, которое, как он прекрасно знал, встретит серьезные препятствия со стороны Кальтенбруннера и Мюллера, а возможно, и Риббентропа тоже. Я должен был проинформировать Риббентропа о важных темах разговора и достигнутых договоренностях, чтобы он представил их графу официально.
Во-первых, я сообщил Кальтенбруннеру о результате беседы. Он сразу же начал упрекать меня за то, что я оказал неуместное влияние на Гиммлера. Мюллер, которого он привлек к обсуждению, немедленно перечислил непреодолимые технические трудности: сама такая идея — абсолютная утопия; он не в том положении, чтобы предоставлять грузовики и бензин для разбросанных по разным лагерям датских и норвежских пленных; лагерь Нойенгамме (который был предложен) не подойдет для этих целей, так как он уже заполнен. «Всегда одно и то же, — проворчал он, — когда господа, считающие себя государственными деятелями, вытягивают из Гиммлера согласие на одну из своих идей…»
На его довод в отношении грузовиков и бензина я ответил, что их могут предоставить шведы. Быстрота моего встречного предложения застала Мюллера врасплох, и он согласился на него, не до конца сознавая его последствия. Но на следующий день он выдвинул новые возражения: все дороги Германии запружены беженцами, и на немцев произведет сильное впечатление, когда мимо них будут ехать грузовики Красного Креста, полные военнопленных. На это я ответил, что их можно перевозить ночью, и предложил выделить сотрудников своего собственного департамента для этой операции. Так вмешательство моего верного персонала спасло много жизней. Они работали совместно со шведским Красным Крестом, организуя транспортировку датских, норвежских, польских и еврейских заключенных, и их общая деятельность вызвала такую нерешительность у комендантов лагерей, что многочисленные противоречивые приказы, исходившие от Кальтенбруннера и других начальников, потерялись в общей сумятице.
Глава 36
Гиммлер увиливает от решения вопроса
Борьба за душу Гиммлера. — Я пытаюсь уговорить его действовать. — Его страх перед Гитлером. — Его личная охрана унижена. — Давление на Гиммлера с целью закончить войну
После встречи с графом Бернадотом я очень серьезно поговорил с Гиммлером и ясно сказал ему, что крах Германии неизбежен. Я просил его воспользоваться добрыми услугами шведов и попытаться вывести потерпевший крушение государственный корабль Германии в мирную гавань, прежде чем он опрокинется. Я предложил, чтобы он попросил графа Бернадота полететь к генералу Эйзенхауэру и передать ему предложение о капитуляции.
Я также пытался внушить ему, что его место как командующего группой армий — в Берлине, а не в Пренцлау. Ему следовало бы понять, что удалить его из окружения фюрера уже во второй раз удалось именно советникам Гитлера. Ему следует немедленно вернуться в Берлин и заняться приготовлениями к миру. В случае необходимости он должен применять силу. Это был очень бурный разговор, но в его конце Гиммлер уступил и дал мне широчайшие полномочия для ведения переговоров с графом Бернадотом. А на следующий день он их отозвал. Он позволил мне сохранить лишь поверхностные контакты с графом и, возможно, уговорить его полететь к Эйзенхауэру по его собственной инициативе. И начиная с того дня — а это было начало марта 1945 г. — почти каждый день между мной и Гиммлером происходила борьба, в которой я вел бой за его душу.
Я уже рассказывал графу Бернадоту об этой борьбе. Во время наших разговоров мы договорились, что я уведомлю его, как только Гиммлер примет
