что, если просьба о таком перемирии будет передана союзникам через официальные и ответственные каналы, она будет принята. Дальнейшие переговоры могут затем привести к общему компромиссу, который пойдет на пользу не только тем, кого он напрямую касается, но и всем людям. Но Гиммлеру не хватило смелости заговорить о таком предложении с Гитлером. Лично поддерживая этот план, он вместо этого обратился к лидеру тех, кто окружал Гитлера, — Кальтенбруннеру, а тот дал мне такой ответ: «Вы что, с ума сошли?» Это было 3 апреля 1945 г.
Мы с Мюзи сошлись на том, что нам осталось лишь одно. Ввиду постоянного ухудшения военной ситуации Гиммлера нужно заставить издать приказ не допустить опустошения всех концлагерей, которые могли быть захвачены союзниками. После долгого обсуждения Гиммлер наконец дал свое согласие (в этом деле значительное влияние на Гиммлера оказал доктор Керстен, который тогда был в Стокгольме, и сильно помог мне), и 7 апреля 1945 г. я мог сказать Мюзи, что Гиммлер согласился не опустошать концлагеря и особенно просил как можно скорее донести об этом его решении генералу Эйзенхауэру. Несмотря на то что Мюзи было за семьдесят, он уехал в машине той же ночью и три дня спустя сообщил мне, что в Вашингтоне получили эту информацию и отреагировали благоприятно.
Затем он послал своего сына на машине, чтобы привезти несколько евреев, освободить которых из Бухенвальда ему пообещал лично Гиммлер. Младший Мюзи поехал к коменданту лагеря и был неласково принят. Он с ужасом увидел, что уже сделаны приготовления к освобождению лагеря от заключенных, и немедленно приехал ко мне в Берлин.
Я был абсолютно уверен, что изначальный приказ Гиммлера будет выполнен. Однако, выслушав рассказ Мюзи, я решил разобраться и обнаружил, что многочисленные интриги достигли своей цели и Гиммлер оказался совершенно дискредитирован в глазах Гитлера. Именно Кальтенбруннер отдал приказ освободить от заключенных все лагеря гестапо. Но я все еще не был уверен, какие распоряжения были отданы в отношении лагерей для военнопленных.
Я немедленно позвонил Гиммлеру. Он был очень смущен моими упреками и раздосадован тем, что его обошли, и пообещал мне вмешаться. Час спустя я поговорил с его секретарем Брандтом, который уверил меня, что Гиммлер делает все возможное, чтобы сдержать данное им обещание не допустить опустошения лагерей. Благодаря своему энергичному вмешательству — думаю, я прав в этом утверждении — Гиммлеру удалось отменить приказ Кальтенбруннера, что спасло жизнь бесчисленному количеству людей.
Посредством многих переговоров я к этому времени установил тесный личный контакт с господином Мюзи, который доверительно рассказал мне о своем богатом опыте в политике, а я имел возможность объяснить ему, что гнетет меня в моем собственном положении. Наши разговоры мне очень помогли, и мы приняли решение работать вместе, чтобы предотвратить как можно больше зла, которого мы должны были бояться.
Мюзи сказал, что следует освободить известного французского государственного деятеля Херриота, так как это будет настоящая услуга Франции и продемонстрирует тонкое понимание политического времени. Я обсудил этот вопрос с Гиммлером, но он резко отверг такое предложение, очевидно уже обговорив его с Кальтенбруннером.
Ввиду повторяющихся просьб различных друзей в Швейцарии я пытался также добиться освобождения другого бывшего французского министра Поля Рейно, но и эта попытка провалилась из-за противодействия Кальтенбруннера. Наконец, я попытался освободить нескольких членов семьи генерала Жиро, и, хотя сначала мои усилия ни к чему не привели, через шесть недель постоянной борьбы с Кальтенбруннером и Мюллером мне удалось получить разрешение Гиммлера. Позднее Жиро лично поблагодарил меня в письме, написанном его собственной рукой.
Г-н Мюзи установил контакт с доктором Буркхардтом — президентом Международного Красного Креста, который хотел добиться от Германии великодушного подхода к решению вопроса о политзаключенных, особенно французов и поляков, а также еврейского вопроса. Доктор Буркхардт выразил желание встретиться с Гиммлером, и несколько дней я старался получить его согласие, но он, как обычно, все откладывал обсуждение этого вопроса с Кальтенбруннером. Наконец я попросил Кальтенбруннера обратиться к Гитлеру, который, разумеется, ответил резким отказом. Затем я предложил, чтобы Кальтенбруннер встретился с доктором Буркхардтом. Он прикрыл себя, проинформировав Риббентропа, но в конце концов эта встреча состоялась.
Доктор Буркхардт уехал очень довольный результатами. Наконец, казалось, Красный Крест получит возможность вмешиваться в дела, касающиеся заключенных концлагерей и военнопленных. Доктор Буркхардт сформулировал результаты состоявшейся беседы в длинном письме. Однако Кальтенбруннер счел эти результаты слишком конкретными. Он не мог осуществить предложения доктора Буркхардта, и, чтобы сохранить лицо, он согласился позволить Красному Кресту вывезти большинство француженок, интернированных в Равенсбрюке. Я пытался еще надавить на Гиммлера и указал на серьезный подрыв веры к транспорту для вывоза евреев, но я все еще не мог достаточно сильно затронуть его чувства, чтобы побудить его совершить энергичные действия. Так эта попытка решить проблему на гуманитарной основе ни к чему не привела.
Такова была обстановка, когда в феврале 1945 г. во время моих переговоров с г-ном Мюзи пришло сообщение от посла Швеции Амтнана Томсена, в котором говорилось, что граф Бернадот желает приехать в Берлин и поговорить с Гиммлером. Риббентроп послал ко мне своего личного советника Вагнера, чтобы спросить у меня, не я ли организовал все это через свои связи в Швеции. Я совершенно правдиво ответил Вагнеру, что абсолютно ничего не знаю о предложении графа Бернадота, и немедленно уведомил Гиммлера и Кальтенбруннера. Гиммлер очень заинтересовался, но был раздосадован тем, что это дело прошло через посольство и министерство иностранных дел. Это заставило его отнестись к визиту графа официально, что означало, что обо всем будет докладываться Гитлеру. Так как Гиммлер в то время командовал группой армий «Висла» и расположил свой штаб в Пренцлау, он дал указания Кальтенбруннеру поговорить с Гитлером в удобный момент и озвучить фюреру свою позицию. Кальтенбруннер каждый день присутствовал на главном военном совете в рейхсканцелярии и часто проводил часы наедине с фюрером после него. Однако, чтобы не рисковать, он попросил группенфюрера Фегеляйна (жена которого была сестрой Евы Браун) спросить Гитлера о визите графа. Фегеляйн сообщил о реакции Гитлера на следующий день и повторил его комментарий: «Такой ерундой ничего не добьешься в тотальной войне».
Тем временем граф Бернадот уже прибыл в Берлин. Я поговорил с Гиммлером по телефону и от всего сердца просил его не упустить такую возможность и принять графа, подчеркнув, что во время их беседы обязательно возникнут различные точки соприкосновения политических интересов. После долгого досконального обсуждения Гиммлер наконец согласился на предложение, которое оставляло ему путь к отступлению: Кальтенбруннер должен поговорить с Риббентропом, а
