об этом разговоре в Житомире, я вступил в непрямой контакт с русскими через Швейцарию и Швецию, и мне показалось, что они действительно заинтересовались переговорами, которые могли бы положить конец войне с нами. Но все мои усилия пошли прахом из-за близорукости и неповоротливости Риббентропа и его невероятных заносчивости и оптимизма, несмотря на все наши неудачи. Например, прежде чем согласиться на встречу с русскими, он потребовал представить доказательства того, что их представители нееврейского происхождения. Разумеется, вполне могло быть и так, что готовность русских к переговорам была просто маневром с целью надавить на союзников, чтобы они открыли второй фронт. Но какова бы ни была причина, мы находились не в том положении, чтобы отвергать их.
Как только я узнал от доктора Керстена, что некий американский дипломат по имени Хьюитт находится в Стокгольме и готов разговаривать о возможности начала переговоров о мире, я спецбортом полетел в Швецию. Г-н Хьюитт был специальным представителем Рузвельта по европейским делам. Принимая все возможные меры предосторожности для соблюдения секретности, я встретился с ним в его номере люкс в одной из крупнейших гостиниц Стокгольма. Потом я попросил некоторых своих информированных шведских друзей рассказать мне об степени влияния Хьюитта. Они дали мне о нем отличные отзывы. Очевидно, он имел решающее влияние на Рузвельта во всех вопросах, касающихся Европы. Поэтому под свою ответственность и без утайки я рассказал ему, насколько жизненно важен для Германии этот компромиссный мир. Он согласился организовать официальные переговоры, как только я дам ему отмашку. Когда наша беседа закончилась, я вылетел в Берлин и всю ночь готовил отчет для Гиммлера.
В три часа следующего дня я увиделся с ним и полностью изложил содержание своего разговора с Хьюиттом. Он был ошеломлен и озадачен, узнав о моих самостоятельных действиях, он все качал головой и буквально ловил ртом воздух. Потом он заговорил и постепенно привел себя в ярость. По счастью, когда он дошел до пика эмоций, ему нужно было принять участие в какой-то церемонии, но позже он снова вызвал меня к себе в кабинет, чтобы продолжить разговор. Между нами продолжилась горячая дискуссия. Мне повезло, что меня не арестовали, но все мои планы рухнули. Моя сила убеждения, мои старания представить анализ ситуации в Германии в форме, понятной Гиммлеру, не имели успеха; ничто не могло разрушить чары, которыми Гитлер все еще окутывал свое окружение.
Когда летом 1944 г. Риббентроп попросил меня приехать к нему в его летнюю резиденцию — замок Фушль, я был полон мрачных предчувствий. От него не было никаких вестей несколько месяцев, и я был уверен, что он размышляет над одной из своих «интуиций», которые помогут решить все проблемы и выиграть войну одним ударом. Я объединил эту поездку с визитом к Гиммлеру, который устроил свою штаб-квартиру в специальном поезде неподалеку от Берхтесгадена — горного убежища Гитлера. В то время я был просто завален работой, так как именно в то время я принимал на себя руководство военным участком разведки Канариса.
Риббентроп жил в Фушле в очень красивом дворце с великолепным парком, который государство передало в его распоряжение, чтобы там он мог принимать важных гостей и при этом находиться недалеко от Гитлера. Вопреки заведенному им обычаю он принял меня очень сердечно, спросил, как идет моя работа, и подчеркнул, как важен стал для него мой департамент. Не знаю, было ли это откровенным лицемерием, или у него был какой-то особый мотив. Я спокойно переждал, когда закончится поток его слов.
После заявления о своем искреннем признании важности разведслужбы он сказал, что хочет получать подробные отчеты о Соединенных Штатах, а особенно о шансах Рузвельта на переизбрание. Он также хотел, чтобы я организовал доставку на подводной лодке особых агентов для работы в Америке с тамошними немецкими общинами. Он мысленно видел большую радиокампанию, направленную на различные национальные меньшинства в Соединенных Штатах, для настройки людей против переизбрания Рузвельта. Мы обсудили подробности этого плана, и я спросил, почему у этих меньшинств возникнут причины помешать переизбранию Рузвельта. Он с удивлением посмотрел на меня. «У них необязательно должны быть такие причины, — сказал он. — Для нас важно найти способ говорить с этими меньшинствами с помощью радиопередач из Европы. Причины будут придуманы позже».
Я заметил, что есть определенные технические трудности, среди которых огромная нагрузка ложится на наш подводный флот, которая не позволит предоставить какую-либо из наших крупных подводных лодок для выполнения такой операции. Я вдруг вспомнил свой давний разговор с Риббентропом и его странные теории о работе разведывательной службы и не мог удержаться, чтобы не добавить: «Вы немного опоздали, господин министр. В конце концов, горстка суперагентов не может сделать для мира все». Риббентроп напрягся. «Мой дорогой Шелленберг, — сказал он обиженным тоном, — это просто несправедливо. Вам следовало бы понимать, что я сделал все, что было в моих силах, чтобы помогать и поощрять разведку». Это настолько противоречило истине, что я не нашелся с ответом. Я повернулся, собираясь выйти из кабинета, когда Риббентроп поднялся и с самым серьезным выражением лица отвел меня в угол: «Минутку, Шелленберг. Я хочу обсудить с вами дело немалой важности. Необходима крайняя секретность — об этом никто не знает, кроме фюрера, Бормана и Гиммлера. — И он продолжил, пристально глядя на меня: — Сталина нужно убрать». Я кивнул, не зная, что должен сказать. Он объяснил, что вся сила власти русских сосредоточена в таланте одного человека и государственного деятеля — Сталина. Потом он повернулся и отошел к окну. «Я намекнул фюреру, что готов пожертвовать собой ради Германии. Со Сталиным будет организована встреча, на которой моей задачей будет застрелить его».
«В одиночку?» — поинтересовался я. Внезапно он обернулся ко мне: «Именно это и сказал фюрер: один человек не сможет сделать это. Фюрер попросил меня назвать имя возможного сообщника. — Здесь он впился в меня взглядом. — И я назвал вас». По его словам, Гитлер велел ему обсудить этот вопрос со мной наедине и выразил уверенность, что я увижу практическую сторону этого плана в реальном свете. И Риббентроп заключил: «Так что вот в чем настоящая причина вашего приезда ко мне».
Не знаю, какое выражение лица у меня было, но вряд ли оно было умное. Я чувствовал себя в полной растерянности и был более чем немного озадачен.
Риббентроп все очень тщательно продумал и начал объяснять мне подробности. Несомненно, будет чрезвычайно тщательная проверка службы безопасности, так что едва ли будет возможно пронести в конференц-зал ручную
