невозмутимостью, что и прочие обиды. Внезапно он изменился в лице.
– Сэр? – Старшина выпрямился.
Шарп понял, что произошло, однако было уже поздно. Надо было найти Харпера раньше. До построения.
– Дежурный офицер! – проскрежетал Уиндем. – Арестуйте сержанта.
Нашли только одну вещь, но ее было более чем достаточно. В ранце, на самом верху, ничем не прикрытая, лежала серебряная рамка от портрета жены Уиндема. Стекло разбили, портрет вырезали бритвой, сама рамка была погнута. Уиндем держал рамку и трясся от злости. Он взглянул на высокого сержанта:
– Где портрет?
– Ничего не знаю, сэр. Ничего. Честное слово, сэр, я его не брал.
– Я тебя выпорю! Черт возьми! Выпорю! – Полковник круто повернулся.
Рота стояла остолбенев, дождевые струи сбегали с киверов на мундиры. Все были поражены. Остальной батальон, укрывшись чем попало от дождя, смотрел, как дежурный офицер уводит Харпера. Шарп не двигался с места.
Роте скомандовали разойтись. Люди под навесами развели костры, тщетно надеясь просушиться. Забили бычков для вечерней кормежки, над встревоженным стадом вился ружейный дым. Шарп мерз под дождем и бесился от своего бессилия.
Ноулз попытался его увести:
– Пойдемте к нам, сэр. Я вас приглашаю. Пожалуйста.
Шарп покачал головой:
– Нет. Мне надо быть на полевом суде.
Ноулз взглянул обеспокоенно:
– Что случилось с батальоном, сэр?
– С батальоном, Роберт? Ничего.
Когда-нибудь Шарп убьет мерзавца, но сейчас нужны улики, иначе Харперу не оправдаться. Шарп не знал, как доказать правду. Хейксвилл хитер, и силой признание из него не выбьешь. Он будет только смеяться. Однажды Шарп вонзит палаш в жирное брюхо и выпустит из него зловонное дерьмо.
Трубы заиграли вечернюю зорю, конец уставного дня, четвертого дня под Бадахосом.
Глава 15
Дождь шел всю ночь. Шарп почти не спал: слушал неумолкающий шум воды и ветра, редкую пальбу – французы стреляли по солдатам, рывшим окопы и траншеи на холме. Британцы не отвечали; осадные пушки, обернутые соломой и мешковиной, ждали хорошей погоды, когда телеги можно будет втащить на холм, а орудия – установить на подготовленные позиции.
Шарп сидел с Харпером на вершине холма и смотрел на тусклые городские огни. За дождем они казались совсем далекими. Шарп пытался различить собор и думал о больном ребенке.
Харперу следовало находиться совсем в другом месте, под арестом, но Шарп просто велел часовым отвернуться и повел Харпера на холм.
Шарп взглянул на ирландца:
– Извини.
– Чего тут извиняться, сэр. Вы сделали что могли.
Что, впрочем, не возымело эффекта. Шарп упрашивал, почти молил, но полковой суд счел филигранную серебряную рамку достаточной уликой. Шарп подтвердил, что Харпер был с ним всю вторую половину дня, сражался с французами и что подзорная труба пропала в то время, когда сержанта никак не могло быть рядом с ранцами. Уиндем был неумолим. Подзорную трубу, сказал он, украл кто-то другой. Харпера признали виновным, разжаловали в солдаты и приговорили к порке.
Харпер думал о предстоящей экзекуции. Голос донегольца прозвучал мягко:
– Сотня плетей, а? Могло быть хуже.
Максимальное наказание – тысяча двести.
Шарп передал ему бутылку. Они сидели под куском просмоленной холстины, по которой барабанил дождь.
– Я получил двести.
– Армия становится жалостливее, вот что, – рассмеялся Харпер. – И опять в рядовые, черт возьми! В этом чертовом полку меня даже не зовут стрелком. Рядовой Харпер, черт побери. – Он отпил. – И когда, по их мнению, я украл эти чертовы вещи?
– Во вторник.
– Боже, храни Ирландию! В День святого Патрика?
– Тебя не было в строю.
– Господи! Я ж был с вами. Пил.
– Знаю. Я им сказал.
Друзья замолчали, обоим было тоскливо. Снизу доносился звон кирок – батарея зарывалась в землю. Хорошо хоть выпивки хватает. Рота собрала все, что могла, да еще выпросила и выкрала, так что под холщовым укрытием стояло не меньше дюжины бутылок рома и вина.
– Извини, Патрик.
– Да ладно вам. Это не больно. – Харпер знал, что лжет. – Я убью мерзавца.
– После меня.
Они сидели и с удовольствием думали, как будут убивать Хейксвилла. Сержант принял меры предосторожности. Он устроил ночевку в нескольких ярдах от офицерских палаток, и Шарп понимал, что этой ночью им никак не заманить врага в укромное место.
Ирландец тихо хохотнул. Шарп поднял глаза:
– Чего?
– Я подумал о полковнике. Чей был этот чертов портрет?
– Его жены.
– Небось редкая красавица.
– Нет. – Шарп откупорил другую. – С виду нудная стерва, но по картине хрен скажешь. В любом случае наш полковник одобряет браки. Он считает, женатые надежнее.
– Может, оно и правда, – неуверенно отозвался Харпер. – Тут болтают, будто вы и мисс Тереза поженились. Кто пустил эту байку?
– Я сказал полковнику.
– Вы! – Харпер рассмеялся. – Ну вот, теперь вам придется на ней жениться. Как порядочному человеку.
– А как насчет Джейн Гиббонс?
Харпер ухмыльнулся. Он встречал белокурую девушку, сестру человека, которого убил.
– Она за вас не пойдет, – покачал головой сержант. – Чтобы на ней жениться, надо родиться в большом доме, с кучей денег и все такое прочее. А вы просто пехотинец вроде нас. Такая модная штучка к вам в постель не полезет. Во всяком случае, под венец с вами не пойдет.
Шарп усмехнулся:
– Так ты считаешь, мне надо жениться на Терезе?
– А чего бы нет? Тощая она, конечно, но, может, за вами раздобреет. – Харпер решительно не одобрял вкуса Шарпа к стройным женщинам.
Они снова помолчали, слушая, как дождь стучит по холстине, – двое друзей, которые никогда не говорили о своей дружбе. Между теми, кто мало знал Шарпа, он слыл человеком немногословным – и впрямь редко говорил, разве что с несколькими ближайшими друзьями. Харпер, Хоган, Лассау – немец-кавалерист, вот, пожалуй, и все. Бродяги, оторванные от родины, солдаты чужой армии. Шарп тоже был бродяга, чужак в офицерской гостиной.
– Знаешь, что говорит генерал?
Харпер покачал головой:
– Ну и что говорит генерал?
– Он говорит, ни один из тех, кто выслужился из низов, добром не кончает.
– Он и сейчас так думает?
– Спиваются, мол.
– А кто в этой армии не сопьется? – Харпер сунул Шарпу бутылку. – Вот, напейтесь.
Какой-то дурак в параллели открыл створку фонаря, и недремлющие французские артиллеристы увидели свет. Стены Бадахоса озарились вспышками. В траншее заорали, свет погас, но поздно – послышался тошнотворный звук бьющих в цель ядер, крики.
Харпер сплюнул.
– Нам никогда не взять этот чертов город.
– Мы не можем остаться тут навсегда.
– Вы то же самое говорили, когда впервые вошли в Ирландию.
Шарп улыбнулся:
– Уж так вы нас приветили, что не захотелось уходить. И вообще, нам понравилась погода.
– Можете оставить ее
