себе. – Харпер сощурился во тьму. – Господи! Хоть бы этот дождь перестал!
– Я думал, ирландцы любят дождь.
– Любят, но это не дождь.
– А что же?
– Потоп, наводнение, конец всего этого паршивого мира.
Шарп откинулся на забытый солдатами плетеный тур, посмотрел вверх:
– Неделю не видел звезд. Больше.
– Верно.
– Люблю звезды.
– Они вне себя от счастья. – Харпер был доволен: не так часто выпивка развязывала Шарпу язык.
– Нет, правда. Ты любишь птиц, я – звезды.
– Птицы, они что-то делают. Летают, гнезда вьют. За ними можно наблюдать.
Шарп промолчал. Он вспоминал ночи под открытым небом: под головой ранец, сам в одеяле, ноги в рукавах застегнутого мундира. Так спят солдаты. Но в иные ночи он просто лежал и смотрел на звездное небо, словно усеянное бивачными кострами невообразимо огромной армии. Легионы за легионами расположились в небе, и он знал: с каждой ночью они приближаются. Картина мешалась в его голове со словами пьяных проповедников, забредавших в сиротский приют, когда он был ребенком. Звезды путались с четырьмя апокалиптическими всадниками, вторым пришествием, воскрешением мертвых, и огни в ночи были воинством конца света.
– Мир кончится не потопом, а штыками и батальонами. Большим-пребольшим сражением.
– Пока мы на передовой, я не против, сэр. – Харпер хлебнул рома. – Надо приберечь немного на утро.
Шарп сел:
– Хэгмен подкупит барабанщиков.
– Без толку.
Харпер был прав. Экзекуцию проводили барабанщики и охотно брали взятки у друзей провинившегося, но на глазах у офицеров им приходилось бить в полную силу.
Шарп взглянул на черную громаду Бадахоса. Лишь кое-где поблескивали тусклые огни. В одном из дворов цитадели горел костер. Глухой колокол на колокольне собора отбил полчаса.
– Не будь она там…
– Что?
– Не знаю.
– Не будь она там, – Харпер говорил медленно, словно осторожно прощупывал путь, – вам бы хотелось податься отсюда. Верно? В горы? К партизанам?
– Не знаю.
– Знаете. Один вы, что ли, об этом думаете? – Харпер имел в виду себя. – Таких обидчивых много.
– В ближайшее время от нас побегут.
– Ага, если Хейксвилла скоро не похоронят.
Вот уже несколько месяцев из батальона не дезертировали. Другие батальоны теряли по нескольку человек в день – те перебегали в Бадахос. Случались перебежчики и с другой стороны, включая, как рассказал Шарпу Хоган, сержанта французских инженерных войск, который вынес из крепости планы обороны. Они не содержали почти ничего неожиданного, кроме подтверждения, что восточный гласис действительно начинен порохом.
Шарп переменил тему:
– Знаешь, сколько погибло сегодня?
– Неужели сегодня? – удивился Харпер. – Кажется, неделя прошла.
– Сто наших. Французов насчитали почти три сотни. Да еще сколько-то утонули. Бедолаги.
– Французов всегда считают вдвое, – фыркнул Харпер. – А те небось хвастаются, что прикончили тысячу наших.
– Они не много напортили.
– Да.
Если бы французам удалось разрушить параллель и британцам пришлось рыть заново, осада затянулась бы по меньшей мере на неделю. Выигрыш в неделю означал бы, что у идущих на подмогу французских войск будет больше шансов успеть.
Харпер откупорил новую бутылку.
– Штурм будет не из легких.
– Да.
Дождь громко хлестал по размокшей земле, мерно барабанил по холстине. Холод пробирал до костей. Харпер протянул бутылку Шарпу:
– У меня мысль.
– Выкладывай. – Шарп зевнул.
– Я вас задерживаю?
– Что за мысль?
– Я вызовусь в «Отчаянную надежду».
Шарп фыркнул:
– Не будь дураком. Жить, что ли, надоело?
– Я не дурак и хочу снова стать сержантом. Попро́сите за меня?
Шарп пожал плечами:
– Меня никто больше не слушает.
– Я спрашиваю, вы попросите? – упрямо повторил Харпер.
Шарп не мог представить, что Харпера убьют. Покачал головой:
– Нет.
– Для себя приберегаете? – резко спросил Харпер.
Шарп повернулся и взглянул на рослого друга. Отнекиваться было бесполезно.
– Как ты узнал?
Харпер рассмеялся:
– Сколько мы вместе? Мария, Матерь Божья, вы что, за дурака меня держите? Вас понизили в чине, и как вы поступите? Броситесь очертя голову в какую-нибудь паршивую брешь, потому что лучше сдохнете, чем поступитесь вашей паршивой гордостью.
Шарп понимал, что это правда.
– А тебе зачем?
– Хочу вернуть нашивки.
– Гордость?
– Почему бы и нет? Говорят, ирландцы – олухи, но я заметил, что надо мной смеются не часто.
– Это из-за роста, не из-за нашивок.
– Может быть, но я не хочу, чтобы меня считали неудачником. Так вы вызвались?
Шарп кивнул:
– Да. Пока никого не выбрали, до штурма еще далеко.
– А если выберут вас, возьмете меня с собой?
– Ладно, – неохотно ответил Шарп.
Ирландец кивнул:
– Будем надеяться, что выберут вас.
– Молись о чуде.
Харпер засмеялся:
– Ну их, чудеса. Вечно они боком выходят. – Он глотнул рома. – Святой Патрик выгнал из Ирландии змей, и что? Мы так соскучились, что пустили вместо них англичан. Бедняга небось извертелся в гробу. Лучше бы змеи оставались.
Шарп покачал головой:
– Будь Ирландия в пять раз больше, Англия – в пять раз меньше, вы бы с нами поступили так же.
Харпер снова рассмеялся:
– Вот это – чудо, о котором стоит помолиться.
Слева, за рекой, загремели пушки – форт Сан-Кристобаль стрелял через Гвадиану по параллели. Длинный плевок пламени отразился в темной воде. Канониры на городской стене, не желая отставать, тоже выстрелили. Ночь наполнилась грохотом.
Харпер поежился от холода:
– Я молюсь еще об одном чуде.
– О каком?
– О том, чтоб встретить Хейксвилла. – Он кивнул на город. – В одном из тамошних закоулков. Я оторву ему чертову башку.
– А с чего ты взял, что мы туда доберемся?
Харпер невесело улыбнулся:
– Вы ведь не думаете, что мы взаправду не возьмем крепость?
– Не думаю. – Но Шарп не верил, что взаправду лишится чина и роты, и даже в страшном сне не мог увидеть, что присутствует при порке Патрика Харпера.
Холодная ночь мокла под дождем, и дурные сны все явственней обретали плоть.
Глава 16
Дождь, и опять дождь, еще пуще прежнего. К рассвету река разлилась, запенилась высоко под арками древнего моста и, что гораздо хуже, снесла понтонный мост.
– Ро-та-а! – Последний слог прозвучал протяжно, мешаясь с выкриками других сержантов. – Стройсь! Смирно! Равнение на середину!
Зазвенели уздечки, и на открытое пространство между ротами выехали старшие офицеры батальона. Вдоль двух коротких сторон прямоугольника стояли по три роты, вдоль одной длинной – четыре, лицом к одинокому деревянному треугольнику.
– К ноге!
Ладони хлопали по мокрому дереву, окованные медью приклады упирались в жидкую грязь. Дождь хлестал по шеренгам.
Сержанты как деревянные прошагали по мокрой глине, щелкнули каблуками, козырнули.
– Рота построена, сэр!
Верховые капитаны, мокрые и жалкие, отдали честь.
– Батальон для присутствия при экзекуции выстроен, сэр!
– Очень хорошо, майор. Вольно.
– Батальон! – Голос Коллета перекрыл шум ветра и
