class="p1">— Имею к вам разговор, господин Бугров, — сухо начал гауптман. — Вам известно, ради чего гауляйтер Украины разрешил многим русским военнопленным свободно поселиться в Таврии? Причем немецкие власти закрыли глаза на тот немаловажный факт, что вы служили в большевистской армии и наверняка убивали наших соотечественников.
— Мне пока ничего неизвестно, — спокойно ответил Гнат Петрович. — Как вы сами понимаете, господин гауляйтер лично мне ничего о своих целях не сообщал.
— В этом нет никакого секрета. — Альсен прищурился. — Таврия должна кормить армию фюрера. Ваше дело — растить хлеб: сеять, жать, молотить... Мне доложили, что вы отказались выйти в поле. Выходит, вы не хотите помогать армии фюрера?
— Как можно, господин комендант! — с притворным испугом воскликнул Бугров. — Это было бы неблагодарностью немецкой армии, которая даровала мне жизнь, отпустив из концлагеря. Однако по профессии я столяр, ко мне часто обращаются с просьбами помочь по дому. Те же сеятели просят, кто выходит в поле. Кому стол, кому табурет...
— Мне, господин Бугров, нужен хлеб, а не табуреты. Зарубите это себе на носу. А еще хочу вам напомнить: немецкие власти умеют не только миловать за прежние грехи, но и наказать, если необходимо.
— Власть — палка о двух концах, — как бы рассуждая вслух, сказал Гнат Петрович, понимающе покачав головой. — Гуманность необходима, а необходимость гуманна. Такие вот дела... Но при освобождении из лагеря мне сказали, что я могу поселиться в любом районе Херсонщины, на выбор. К сожалению, в Черной Кринице мне не понравилось, да и нет у меня здесь родственников... Придется искать другое место.
Комендант нахмурился.
— Много позволяете себе, господин Бугров! Несмотря на дарованную вам свободу, вы остаетесь военнопленным. Мне тоже нужна рабочая сила. Понимаете? Ра‑бо-ча‑я си‑ла! А если вы и дальше будете отлынивать от полевых работ, придется вам кое о чем напомнить. — Альсен сделал неопределенный жест пальцами.
«Ого, господин фельдкомендант, или как там ты называешься, ненадолго тебя хватило, ненадолго, — усмехнулся мысленно Гнат Петрович. — Куда и девалась твоя маска вежливости. На простачков рассчитываешь». Умышленно не торопясь, Бугров извлек из кармана листок бумаги с гербовой печатью, подал Альсену.
— Подписано господином Эрлихом, — сказал Бугров. — Вам, возможно, знакомо это имя?
Имя Эрлиха конечно же было известно Альсену, он тут же сменил гнев на милость. Знал, что оберштурмбанфюрер СС Эрлих за спасибо таких документов не раздает.
— О, господин Эрлих! Это совсем другой разговор! Совсем-совсем другой. Какое имеете задание?.. Впрочем, можете не говорить. Я понимаю, я все понимаю.
Гауптман похлопал Гната Петровича по плечу, перевел разговор на вишни, которые обещают хороший урожай, сорт, мол, чудесный, у себя дома, в Тюрингии, он такого не знал.
— Как там у вашего Шевченко: «Садок вишневый коло хаты, хрущи над вишнями гудут...»
Гната Петровича передернуло, он едва сдержался, чтобы не бросить в лицо коменданта что-то гневное, такое, чтобы судорогой свело его холеное лицо, окончательно сорвало напускную маску. «Шевченко, гад, трогает! Да он бы тебя...» Сцепил зубы, промолчал.
Выйдя из комендатуры, Бугров напряженно обдумывал свой разговор с Альсеном, припоминал каждое слово. Не переиграл ли? Этот гауптман — штучка, пальца в рот не клади.
Большие капли дождя падали в пыль, подпрыгивали шариками ртути. Радостно зашелестели деревья, травы, за один миг обновились заборы, будто окропил их дождь свежей краской.
Спрятавшись под крышу разваленной хаты, Бугров корил себя на все лады. Ну почему, почему ни разу не вышел в поле? Вот и получай теперь! Вел бы себя как все, не потребовалась бы эта встреча. Документы сделаны на совесть, и все же козырять ими без крайней нужды не полагается. Вряд ли этой жерди взбредет в голову послать запрос к Эрлиху, которого, к слову сказать, Гнат Петрович и в глаза не видел. Побоится. А если не пересилит любопытства?.. Как бы то ни было, надолго задерживаться в Черной Кринице опасно.
16
Грицко запер хату на замок и совсем переселился в сарай. Так посоветовала Маруся. Будет там — и у нее причина почаще наведываться. Да и лейтенанту пособит мальчонка.
Раненый быстро набирал силы. Крепким оказался человек! Не тело — ствол дерева, мышцы на руках выпирают узлами. Глядя на него, Маруся не раз вспоминала и своего Миколу: шутя крестился двухпудовой гирей. Надо же — и этого зовут Миколой. Или, может, все Миколы похожи друг на друга? Только характер у этого оказался на редкость мягкий, покладистый, не в пример мужу. Грицка и того слушается, будто взрослого!
Гнат Петрович больше не появлялся, зато Маковей забегал часто, подолгу сидел, расспрашивал.
Вот и сегодня пришел.
Достал из кармана кисет, послюнив клочок газеты, скрутил козью ножку.
— Курнем, Коля?
— Не уважаю. Не глянулось мне как-то курево, не соблазнился, да и вред от этого зелья нашему брату летчику.
Сидели в темноте. Лишь самокрутка мерцала.
— Скоро ноги на плечи?
— Терпения нет! Бока отлежал... Всю ночь глазами хлопаю — ребята из эскадрильи мерещатся. Где они сейчас? Кто патрулирует над аэродромом, кто на дальнем задании, кому ждать приказа... Меня, наверное, в списки погибших занесли, упаду им как снег на голову: «Здорово, орлы!» Случалось и такое у нас.
Николай сладко потянулся.
— Эх, завидую тем, кто в небе! — пробормотал Маковей. — Там все ясно: впереди цель, силуэт вражеского самолета. А здесь... Только и дела, что жди!
— А ты и жди, если так приказано, — осуждающе сказал лейтенант. — Помнишь, Суворов говорил: научись подчиняться, прежде чем повелевать другими... Если ты и перед своими товарищами вот так, извини за крутое слово, хнычешь.
Василь затянулся дымом, проговорил глухо, обрывая фразы:
— С товарищами я — как ты вот со мной. А самого тем временем червь подтачивает. Может, прав Матюшка? Оружие добыли бы. Кое-что и сейчас имеется. Собираем понемногу. В самый раз пора настала соли на хвост фашистам подсыпать. Да холуев ихних к праотцам в гости... Этих тварей я не меньше, чем немцев, ненавижу. Бил бы смертным боем!
— Понимаю тебя, парень, ох как понимаю, — почти с нежностью сказал лейтенант. — Всем сердцем. А
