Колумб. Молчи!
Нервно расхаживает. Слышатся шаги, лязг дверей и появляются пышно одетый чернобородый и графиня.
Чернобородый. Эй, дон Кристобаль, с добрым утром! А, и ты здесь, ослиный капитан!
Погонщик. А, бородатый! Ты, я вижу, разбогател?
Чернобородый. Повезло. Я теперь верный слуга их величеств. Потому что я умен. А не был бы умен, быть бы мне не придворным, а висельником. Не так-то уж просто, дружок, найти миг, когда следует перейти к тем, кто затягивает петлю, вместо того чтобы повиснуть в ней самому.
Погонщик. На мой взгляд, тут большой хитрости не надо.
Чернобородый. Врешь, врешь. Если захочешь переметнуться слишком рано, может оказаться, что судьи еще не поняли, что ты им нужен. Если поздно – тебя все равно повесят: снимать с человека петлю, когда она уже надета, считается в суде плохой приметой.
Колумб (бормочет). Снимать петлю, когда она надета, считается в суде плохой приметой. Недурной ямб. Придумать бы еще хоть две строки…
Погонщик. О чем вы, ваша милость?
Чернобородый. Все стишки! Беда с поэтами: пытаются предсказывать будущее, а сами не знают, что с ними произойдет в ближайшем времени.
Графиня. Вот самое время попросить его.
Чернобородый. Верно. Послушай-ка, дон Кристо…
Колумб. Не слышу. Ни одной строки не возникает. Только и осталось в памяти слов, что команды да возгласы палачей.
Графиня. Бедный Кристобаль! Тебе не суждено было заслужить славу: у тебя для этого слишком много таланта и слишком мало всего остального.
Колумб. А, это вы, Амелия. Зато вы достойны славы, воистину. Не я ли спас вас от позора? А этот, с бородой, он продал бы вас и повесил, лишь бы спасти свою шкуру. И все же вы с ним, а не со мной.
Графиня. Здесь слишком сыро. И потом, именно его готовность продать меня свидетельствует о том, что он – человек дела. А вы, Кристобаль, достойны самой лучшей судьбы, но на нашей грешной земле не бывает такого. Зато вам воздастся, я надеюсь, в раю, где ликуют праведники.
Колумб. Я признателен вам, Амелия, за то, что вы пришли утешить меня, обрадовать этим известием. Я угостил бы вас вином, но мне не дают его.
Чернобородый. Оно тебе полагается, старина, оно тебе полагается. Как-никак, ты адмирал, хотя и в королевских браслетах. Будь спокоен, старина, вино тебе полагается.
Погонщик. Он, сколько сидит, его и в глаза не видал.
Чернобородый. Что за вздор? Конечно, он его не видал: до него на пути вина оказывается слишком много любителей. Но тем не менее оно ему полагается. А когда тебе что-то полагается, возвышаешься в собственных глазах: это показатель достоинства почище, чем титул.
Графиня. Не грустите, дон Кристобаль: мы принесли вам вина.
Чернобородый. Вот именно. Не думай, мы не забываем тебя. Вот славная бутылочка…
Погонщик. Не худо бы пропустить стаканчик.
Чернобородый. Может, и тебе перепадет. Дон Кристобаль! Как же насчет выпить?
Колумб. Не хочу. Угости этого беднягу.
Чернобородый. Как бы не так. Мне ведь вино не даром достается. Мы больше не грабим, и приходится все покупать за свои деньги. Я еще не возвысился настолько, чтобы получить право грабить безнаказанно.
Колумб. Прими мои сожаления.
Чернобородый. Ну, не так уж все плохо. Не другим чета.
Графиня. Мой супруг дон Педро добился признания как один из лучших мастеров исполнения воли их величеств.
Погонщик. Замысловато сказано. Но не слишком понятно.
Колумб. Очень просто, друг мой. Это означает всего лишь, что наш приятель вешает людей, попавших в немилость.
Погонщик. Он, значит, палач – раньше это так называлось.
Графиня. Так говорят разве что среди простонародья. А Педро теперь мой муж и должен появляться в свете. Он даже при дворе бывает.
Чернобородый. Надо же приглядываться к будущей клиентуре. Каждая шея требует своего приема. Если вас, дон Кристобаль, решат в конце концов повесить – а оно так и случится, если наших с вами земель не окажется на месте, попомните мои слова, – и вам удастся попасть ко мне, то увидите, как нежно я работаю. Запишитесь-ка заблаговременно в очередь, а? Когда настанет миг, вы даже и не заметите, как начнете давать пинка ветру.
Графиня. Но, дон Педро! Этот лексикон!
Чернобородый. Ну да, сеньор адмирал, в том и беда: в своем деле я мастер, и если бы наши состязания устраивались публично, как, например, у вашего брата трубадура, я тоже мог бы заработать лавровый венок. Но нас не знают. Мы – опора трона их величеств, их фундамент; а фундамент находится в земле и не виден снаружи.
Графиня. Вот это и печалит меня, дон Кристобаль, и вы, человек тонко чувствующий, меня поймете. Педро заслуживает славы не менее, чем какой-нибудь менестрель. Но нравы нашего света таковы, что стоит ему заговорить о своем деле всерьез, как отношение к нему меняется. Не из-за того, что он делает: мы, хвала всевышнему, не лицемеры. Но из-за того, как он об этом говорит: такие слова и в самом деле приличествуют бродягам и разбойникам, но не идальго.
Чернобородый. Все они с удовольствием смотрят, как ты вздергиваешь их приятеля с такой быстротой, что он даже «Отче наш» не успевает пробормотать. Но стоит тебе при каком-нибудь маркизе произнести слово «петля», как он воротит нос.
Графиня. Согласитесь, «петля» – это звучит грубо и мрачно.
Чернобородый. Попробовал бы ваш свет хоть два часа просуществовать без этого мрака.
Колумб. Не понимаю, почему вы объясняете это мне.
Графиня. Но, мой милый, это же так очевидно! Вы были поэтом, дон Кристобаль; поэты, как известно, умеют выражаться гладко, говорить обиняками – но так, что все понятно. С другой стороны, никакой пользы трону они не приносят. Педро приносит пользу, но говорить не умеет. Так вот, было бы очень хорошо, если бы он усвоил кое-что из вашего искусства, чтобы свои рассказы передавать поэтическим языком.
Колумб. Палач идет в поэты?
Чернобородый. А почему бы и нет, черт возьми! Палачи нужны не только с топором. Но пока что я хочу только научиться этакому разговору… Ну, ты понимаешь, старина. Если «петля» звучит плохо, то как мне сказать, чтобы звучало благопристойно – дьявол бы унес их условности!
Колумб. Ну что ж – вместо петли скажите «рондо». Это означает не что иное, как круг. А круг…
Чернобородый. Это и есть петля, правильно. Рондо? Ха! Похоже, это сгодится. Теперь я буду надевать им на шею рондо! Давай дальше, сеньор поэт!
Колумб не отвечает. Отвернувшись, он снова устраивается на соломе, что-то бормоча под нос.
Клянусь мощами святого Евстахия, он не хочет с нами разговаривать. Человек, провалиться бы ему, не всегда способен порадоваться удаче другого. Эй, дон Кристобаль! Сеньор адмирал, черт побери! Свистать всех наверх!
Слышно, как отворяется дверь; появляется монах.
Монах. Вот уж не совсем подходящее место для того, чтобы поминать нечистого.
Чернобородый. Ваше преподобие! Вот неожиданная встреча! Давненько я вас не видал. Вы словно заперлись в своем монастыре, вот как наш друг адмирал – в этом замке.
Монах. С той разницей, что я заперся сам и не бездельничаю, как он.
Чернобородый. Ну ясно, кто же и трудится, если не монахи.
Монах. В ваших словах можно при желании уловить неуважение к церкви. Но я и впрямь серьезно работаю.
Графиня. Надеюсь, преподобный отец, вы не пишете воспоминаний о нашем путешествии?
Монах. Нет, дочь моя. Они уже написаны сеньором Кристобалем, и, бог свидетель, никто не мог бы написать лучше. Правда, он не изложил там всего…
Графиня. Все было бы излишним.
Монах. Я не имел в виду ваших, скажем, ошибок молодости.
Графиня. Остальное меня не интересует.
Монах. Обычная женская недальновидность. Итак, вы слушаете меня, дон Кристобаль?
Колумб. Что бы вы ни говорили, я не стану выдумывать кровопролития. Мне претит даже мысль об этом.
Монах. Боже упаси. Напротив, спаситель учит нас быть кроткими, как голуби. Не хотите описывать драку – не описывайте, господь вам судья.
Колумб. Чего же вы от меня хотите?
Монах. Помнится, когда мы с вами были на новых землях…
Чернобородый. Мы с вами были! Вот именно! Ха!
Графиня. Помолчи, милый.
Колумб. Что вам нужно?
Монах. Всего лишь, чтобы вы припомнили, сколько огнедышащих гор мы там видели.
Колумб. Огнедышащих гор?
Монах. Вот именно. И чтобы вы вспомнили, что видели их много.
