…Еще быстрее, чем можно представить, ваша светлость!
Колумб. Хвалю вас за усердие, капитан. Зло в этом мире надо искоренять беспощадно. Откровенно говоря, следовало бы все-таки нагнать разбойников! Освободив от них море, мы совершили бы благой поступок, помогли добрым купцам путешествовать без страха и опасения и наказали бы невежд за неуважение к адмиральскому флагу и ко мне, адмиралу их величеств.
Монах. Воистину, свет не видал другого такого адмирала!
Колумб. Далеко они сейчас, капитан?
Чернобородый. Скрылись из виду, ваша светлость. Даже кончиков мачт не видать.
Колумб. Вот видите! Подозрительно быстро они скрылись, не правда ли?
Монах. Воистину, ваша светлость: как в воду канули!
Чернобородый. Видать, лихие были моряки!
Картина третья
Обстановка второй картины; на палубе чернобородый и матросы, снова грузящие в трюм тюки и ящики, которые стоящий у люка монах считает, перебирая четки.
Монах. Тринадцать… Четырнадцать…
Чернобородый (кричит). Быстрее опустошайте трюмы! Да заберите все, что у них есть, из припасов. И – на дно его!
Монах. Очень своевременное указание. Если и на этом корабле, как на последних трех, припасы окажутся на исходе, нам придется положить зубы на полку. Солонина съедена, остались только сухари, да и те заплесневели.
Слышно, как топором прорубают дно. Матросы все еще несут трофеи.
Чернобородый. В трюм… В трюм… И это тоже. Тысяча дьяволов, неужели здесь нет ничего съестного?
Слышен крик женщины. Чернобородый прислушивается.
Нет, кое-что, кажется, все же есть!
Чернобородый уходит. Из своих апартаментов показывается Колумб.
Колумб. Все несчастья на голову того, кто так шумит! Только что я ел великолепного цыпленка на вертеле, и меня разбудили как раз в тот момент, когда я принялся за крылышко. Что здесь происходит?
Монах. Ничего, ваша светлость. Обычная приборка. Наш корабль должен иметь образцовый вид в тот миг, когда мы достигнем предсказанных вами новых земель.
Колумб (после паузы, мрачно). По моим расчетам, новые земли должны были бы уже показаться, а их все нет, и припасы на исходе…
Монах. Ну что же, вы могли допустить небольшую ошибку в счислении. Это случается и с лучшими мореплавателями.
Колумб. В счислении? Разве я занимался этим? Разве я ученый? Нет, отец мой, я ведь руководствовался не логикой, как делают мужи науки; я не пробирался в мгле с фонарем, как они, – я увидел эти земли при блеске молнии, всего на миг.
Монах. И поверили. А вера, сказано, движет горами.
Колумб. Поверил. Поэтам свойственно верить и доверять. Поэтам. Но вера должна чем-то питаться. Ах, почему здесь нет Хуаны!
Колумб отходит к борту и погружается в размышления. Монах качает головой.
Монах. Не только вера должна питаться, но и грешное тело…
Появляется чернобородый, за ним двое матросов тащат молодую женщину.
Вот те на! Это пошло бы на закуску, только сперва не мешало бы пообедать. Не будь это тяжким грехом, я стал бы подумывать о людоедстве… (Прикасается к руке женщины.)
Женщина. Прочь, презренный разбойник!
Монах. Не грешите, дочь моя. Я всего лишь священнослужитель.
Женщина. Подлый пират, вот ты кто! Не смей прикасаться к графине Мендоса-и-Фуэгос!
Чернобородый. Справедливо. Думаю, что первым прикоснусь к ней я, и не пальцем, клянусь богородицей.
Графиня. Скорее я брошусь в воду!
Выведенный из задумчивости Колумб оборачивается.
Колумб. Все святые! Что это за чудо? Откуда вы?
Графиня. Меня схватили…
Монах (прерывает ее). Графиня Мендоса-и-Фуэгос намеревалась сказать вашей светлости, что лишь только она узнала о вашем небывалом путешествии, ее охватило – именно охватило…
Чернобородый. И охватит еще покрепче, как только…
Монах. Охватило горячее желание сопутствовать вам в этом предприятии.
Чернобородый. Куда это он клонит?
Монах. Поэтому она села на первый же корабль и, как видите, догнала нас.
Не выпуская руки графини, монах торжественно подводит ее к Колумбу, стоящему в немом восхищении.
Высокородная графиня, прошу вас: сеньор адмирал их католических величеств, дон Кристобаль Колон.
Графиня. Адмирал! Не слыхала…
Монах. Графиня поражена: она, разумеется, не слыхала еще столь благозвучного имени в сочетании с высоким званием.
Колумб (растерянно). Я рад… счастлив… преклоняюсь перед вашим мужеством, графиня.
Чернобородый (мрачно). Покусала двух матросов, пока удалось скрутить ее.
Колумб. Прошу же, прошу вашу милость в салон. Я воистину счастлив видеть вас своей гостьей, большей награды я не мог бы получить, будь даже Новый Свет уже открыт и нанесен на карту.
Он жестом предлагает графине войти в его апартаменты. Она, колеблясь, оглядывает присутствующих. Чернобородый мрачно смотрит на нее, монах, любезно улыбаясь, выразительным жестом указывает за борт. Решившись, графиня подает Колумбу руку и проходит в салон.
Чернобородый. Нечего сказать, услужили вы мне. Может, вы и давали обет воздержания, но я-то его не давал!
Монах. Воздержимся говорить о воздержании. Я полагаю, что мы сделали великое дело. Теперь адмирал вновь обрел источник веры.
Чернобородый. Вот уж о чем я не стал бы беспокоиться.
Монах. И напрасно, сын мой. Потеряв веру в себя и новые земли, адмирал приказал бы повернуть назад.
Чернобородый. Он мог бы вернуться один, вплавь.
Монах. Не торопитесь с выводами. Не кажется ли вам, любезный капитан, что наши развлечения рано или поздно приведут к печальному концу?
Чернобородый. Рано же вы собрались каяться.
Монах. Я думаю не о покаянии, напротив.
Чернобородый. Если вы не верите, что я жив и здоров, я могу дать вам возможность убедиться в этом. А жив и здоров я потому, что всегда умел вовремя закончить игру.
Монах. Все от бога. И если ему заблагорассудится прекратить наши игры раньше, чем захотим мы, то это будет концом уже в самом полном смысле слова. Но именно в таком случае небезвыгодно укрыться за широкой адмиральской спиной.
Чернобородый. Станет он нас укрывать, как же!
Монах. Если он поймет, что его водили за нос – конечно, нет. Но теперь ему придется выгораживать себя, ее, а с нею и нас.
Чернобородый. Не очень-то верится. Я знаю, как происходит суд, когда ловят пиратов.
Монах. Пусть воспоминания вас не терзают. Достаточно и голода.
Чернобородый. Кстати, в последний раз мы взяли целый ящик яиц. Не знаете ли вы, куда он девался?
Монах. Понятия не имею. Я соблюдаю посты, и сейчас мысли о скоромном не могут получить доступ ко мне.
Чернобородый. Сейчас пойду, и горе тому, у кого я найду хоть скорлупку!
Чернобородый уходит. Оставшись один, монах извлекает из кармана яйцо. Но едва лишь он вознамерился разбить скорлупу, как на палубе показывается Колумб.
Колумб. Как хорошо, святой отец, что вы здесь. Графиня проголодалась. Она ничего не имела бы против легкого завтрака.
Монах (пряча яйцо в рукав). Увы, ваша светлость, остались лишь сухари. Сомневаюсь, чтобы ее светлость…
Колумб. Какая досада!
Монах. Господь ниспошлет ей силы. Ваша светлость, быть может, сумеет отвлечь ее внимание стихами?
Колумб. Стихи… Зачем вы напомнили о том, о чем мне уже совсем было удалось забыть? Стихи, святой отец, не любят, когда к ним не обращаются. Стихи не могут лежать мертвым грузом. Они, как женщины: находятся с вами, пока вы их любите, преследуют, если от них отворачиваетесь; но если вы их оскорбляете – уходят, и вернуть их куда труднее, чем завоевать впервые. А я оскорбил: променял на другое.
Монах. Но графиню вы не оскорбляли. И завоевать ее сердце вам предстоит впервые. Решившись быть адмиралом, ваша светлость, будьте им до конца. Графиня из очень знатной фамилии, родство с ее семьей весьма помогло бы вам в будущем.
Колумб. Но полюбит ли она меня?
Монах. У нее нет другого выхода – в том смысле, разумеется, что вы – самый достойный мужчина из всех, кого она может найти в этом мире.
Колумб (после паузы). Итак, позавтракать нечем?
Монах разводит руками, и при этом неосторожном движении Колумб замечает яйцо в его руке.
