Чернобородый. Адмирал? Он такой адмирал, как я епископ. Он только и умеет, что марать бумагу, да и то без толку. Своим ремеслом он и мараведиса не заработает.
Графиня. Но там, в трюме…
Чернобородый. Это я. Один я! И ваш так называемый адмирал не получит ни реала даже в том случае, если ему удастся выжить. Это я вам обещаю!
Графиня. Не понимаю. По-вашему, он не распоряжается этими богатствами?
Чернобородый. Распоряжается! Да он и не знает вовсе, что они существуют.
Графиня. Что же мне делать?
Чернобородый. Я вам скажу, что делать. Отправляйтесь прямым курсом ко мне в каюту. Я скоро приду, и мы с вами познакомимся поближе. И, думаю, понравимся друг другу. Потом так называемый адмирал в два счета отправится вслед за вашим кораблем, а мы переедем на ют, в его апартаменты, как нам и полагается. И вот тогда вы станете здесь действительно хозяйкой.
Графиня молчит, колеблясь.
Думаете, я надую? У меня слово крепкое. Знаете что? Обещаю и клянусь: если только мы благополучно ускользнем, вы получите четвертую часть всего, что видели, да еще и того, что за это время может прибавиться. Вы мне так понравились, что я пойду и на такой расход.
Графиня. А остальные – согласятся ли они?
Чернобородый. Пусть попробуют не согласиться! Они знают, что без меня им не то что не взять ни одного корабля – без меня они в два счета повиснут на рее.
Графиня. Решительности вам не занимать.
Чернобородый. Уж будьте покойны. У меня всего вволю.
Графиня. И все же адмирал мне чем-то больше по сердцу.
Чернобородый. Рифмоплеты всегда нравятся женщинам. Но ведь он уже и не рифмоплет больше; он только и может еще, что писать свои дневники, где все высосано из пальца. Да и вообще, он без малого покойник. Как если бы у него была оспа.
Графиня. Вы произнесли страшное слово. Был такой пират, которого звали Черная Оспа.
Чернобородый. Ну да, это я и есть. У меня просто одно время не было корабля, но уж теперь мне и черт не брат. А у пиратов я все равно что адмирал, даже выше.
Графиня. Дайте мне время подумать.
Чернобородый. Я и забыл, что женщины никогда не могут решить сразу. Я уж не говорю о том, что они ни в жизнь не могут решить правильно. Ладно, подумайте, пока я пройду по кораблю. Вам надо только лечь на правильный курс. А там только мигните, и ветер сразу наполнит ваши паруса.
Чернобородый уходит к носу корабля. Графиня в задумчивости опирается на планшир.
Графиня. Адмирал – и разбойник. Поэт – или Черная Оспа. Слава потом – или деньги сейчас. Трудно устоять перед поэтом. Пусть он сейчас и не пишет стихов – я добьюсь… Он поэт, я женщина – что еще нужно для стихов? Он – туча, я – земля; понятно же: ударит молния, а значит, будет и гром. Пусть он только откроет эти свои острова. Для этого он должен и в самом деле быть адмиралом. Я сделаю его таким! Другого выхода нет: пребыванием здесь я безнадежно скомпрометирована. Господи, чего только нам не приходится лепить из этой глины, называемой мужчинами! Богу было легче: он сделал это один раз, мы же занимаемся этим повседневно… Впрочем, я подозреваю, что бог на самом деле женщина, хотя это и скрывают; будь он мужчиной, он создал бы женщину в первую очередь. Да, вне сомнений: не «слава или деньги», а и то, и другое. Дон Кристобаль Колон, вице-король, и его высокорожденная супруга Амелия!
Из адмиральской каюты выходят монах и Колумб.
Монах. Теперь вам осталось только вызубрить все это наизусть, да так, чтобы не растеряться в момент, когда вы предстанете перед их величествами.
Колумб. Мне было бы легче запомнить, если бы изложить доклад стихами. Как вы думаете!
Монах. Боже вас сохрани! Наоборот, всякий отчет или доклад должен быть составлен погрубее, топорнее, неграмотнее. Чем хуже испанский язык, которым это будет изложено, чем дальше стоит он от благородного кастильского наречия, тем больше ему веры: ясно ведь, что человек, до такой степени не умеющий объясняться, неспособен и ничего присочинить и излагает одну лишь правду. Нет, сеньор адмирал, наоборот – причешите-ка доклад против шерсти, чтобы каждое слово в нем торчало в свою сторону. Вот тогда дело будет сделано по всем правилам. Если же вы напишете лучше, чем пишут сами их величества, вас примут за гордеца, таящего вредные мысли, и отнесутся к вам соответственно.
Колумб. Никогда не подумал бы, что это так сложно. Благодарю вас, ваше преподобие.
Монах. Не бойтесь, я вас не подведу. (Уходит.)
Колумб (подходит к графине). Ну, как вам понравился корабль, милая Амелия? Не правда ли, он может сойти за небольшую усадьбу, хотя и недостойную вас, разумеется, но все же…
Графиня. Мне все очень понравилось. Особенно погреб, или, как это называется у вас, – трюм.
Колумб. А я как-то еще и не собрался туда заглянуть. Надеюсь, там чисто? Следует отдать должное нашему капитану: моряк он опытный и на корабле у него порядок.
Графиня. Охотно верю. А каков он как человек?
Колумб. Он чудесный человек. Должен вам сказать, здесь все – прекрасные люди. Они вам понравятся и будут относиться к вам с большим уважением. А что касается капитана, то он человек, разумеется, простой и не утонченный, но искренний, чистосердечный и преданный.
Графиня (решившись после колебаний). Дон Кристобаль, но знаете ли вы, что трюм, в котором я была, набит драгоценностями?
Колумб. Драгоценностями… Бедняжка, от недоедания ваш разум помутился. Трюм пуст, там нет даже сухарей. Но вот как только мы откроем земли…
Графиня. Бедный мой адмирал, знаете ли вы, что мы никогда их не достигнем? Мы все время находимся вблизи большой морской дороги и поджидаем корабли, чтобы ограбить их! Ваш корабль, сеньор адмирал, – пиратский корабль, а капитан и есть главный разбойник!
Колумб. Полно, полно. Вам совсем плохо. Позвольте, я посмотрю, нет ли у вас жара… Кажется, есть.
Графиня (резко отбрасывает его руку). Сеньор Кристобаль, больной из нас двоих – вы! Вы не понимаете, что вас обманывают и в любой момент вам грозит опасность быть выброшенным за борт.
Колумб. Не могу поверить вам, графиня.
Графиня. Загляните в трюм, дон Кристобаль. И вы убедитесь в том, что я права.
Колумб. Я не хочу убеждаться в том, что вы правы!
Графиня в отчаянии всплескивает руками.
Не хочу. Не могу. Нельзя совместить размышления о светлом предназначении мира с догадками о заговорах и изменах. Нет людей, способных одновременно на то и другое. Но насколько же мир огромнее, чем все, что может совершить горсточка злодеев! А если я лишусь Вселенной, что у меня останется?
Графиня. Останусь я. Но вы будете, обещаю вам, тем, кто совместит и то, и другое. Пусть этого еще не бывало в Кастилии, пусть не было нигде – вы станете первым! Если Платон говорил, что государством должны управлять философы, то почему бы поэту не командовать флотом?
Колумб. Потому, бедная моя Амелия, что флот этот стоит в гаванях государства Платона; но где оно?
Графиня. Не туда ли вы ведете корабль?
Колумб. Я веду? Друг мой, да полно – есть ли эти земли? Поэт верил в них, но я – имею ли право? А корабль, если вы говорите правду, ведет капитан, может быть, его поведете вы, но не я. А мне остается лишь дописывать дневник, утеху отставного стихотворца.
Графиня. Опомнитесь, дон Кристобаль! То, что вы говорите, недостойно ни поэта, ни адмирала.
Колумб. Я перестал быть одним и не смог стать другим.
Графиня. Вы родились поэтом.
Колумб. Но поэт во мне умер – умер от голода. Я уморил его. Поэт и сановник – совсем разные звери, олень и барс. Один питается травой, другой – мясом, олень не может есть мяса, барс – траву. Там, где один процветает, другой неизбежно умрет. Боюсь, что бедняга поэт скончался.
Графиня. Тогда вы обречены, дон Кристобаль.
Колумб (после паузы). Вовсе нет. Это ведь мы рассуждали о том случае, если бы капитан действительно оказался пиратом. Но он – достойнейший человек.
Графиня. Он разбойник!
Колумб. В таком случае… Я испытываю к вам самые нежные чувства, графиня, но чем вы лучше этого разбойника – вы, пытающаяся отнять у меня самое дорогое: мир, каким он видится мне!
Резко повернувшись, Колумб уходит в салон.
Графиня. Странный человек. Заставил всех поверить в то, во что никто не верил, – и вдруг разуверился сам. Вера движет горами – или наглость; он потерял одно и не приобрел другого. Бедный мой неудавшийся адмирал, страна, где стоит твой флот, и в самом деле лежит в стороне от нашего пути, не на западе, и никто не знает – где. Ты ошибся, и я тоже. Но ведь чтобы ошибаться даже всю жизнь, надо эту жизнь как-то прожить! А ошибаться лучше всего без свидетелей…
