Крупные мурашки по коже.
Я делаю то же самое с Яриком: подхватываю на руки. Прижимаю малыша к себе. Нос щиплет, пока мы делаем эти несколько шагов вчетвером. Как бы это могло быть, будь Адам жив. Как бы это было. На Рай похоже. На настоящий Рай на земле.
Мы заходим в ресторан, и я включаюсь. Быстро бормочу кучу всякой ерунды детям: Рома, естественно не в восторге сидеть на руках у чужого дяди, и нужно его успокоить. Малыш выгибается, хнычет.
Все чужое, человек чужой, страшно.
Мне тоже чуточку.
Ярику кажется, что у брата жизнь интереснее, и он не то чтобы хочет к Давиду на руки, протестует больше для порядка. Но протестует. И Давид, усадив Ромку на коврик в детской комнате, забирает у меня Ярослава.
Ромка, оказывается, зверски испинал толстовку Литвинову. Я это внезапно замечаю и всплескиваю руками:
— Извините. Я постираю. Мы шумные и маркие. И нас всегда много!
Северянин весело хохочет, обдавая теплом и облегчением.
— Это одежда для рыбалки, оставлять ее чистой и не планировалось.
Точно. Они же на рыбалку собирались, вот почему он так рано проснулся.
Давид усаживает Ярика в детский уголок, я как раз заканчиваю раздевать Романа и принимаюсь за комбинезон его брата. В перерыве быстро расстегиваю и скидываю свою куртку.
— Фух! Как бы легко ни оделся, с детьми всегда жарко, — бормочу я с улыбкой.
— Это вы меня извините, что вам не положили воду. Я слышал про вашу жалобу.
— Положили, но мало. Нам нужно много воды. Все в порядке, надо было позвонить. Я почему-то подумала, ресторан будет открыт круглосуточно.
— Вам его откроют в любое время, это не проблема.
— Ух ты, спасибо.
Я присаживаюсь на корточки рядом с Северянином, выдыхаю. Дети, наконец, раздеты, разуты, занимаются новыми игрушками.
Мы оба молча смотрим на близнецов. Мне кажется, что это самые красивые дети на свете, а зачем Литвинов пялится, я понятия не имею.
Напряжение продолжает шкалить и в какой-то момент я просто отказываюсь составлять логические цепочки. Сколько можно жить голым разумом? И на секунду, буквально на крошечный отрезок времени, я разрешаю счастью согреть сердце. И улыбаюсь.
В груди жарко. Там так сильно колотится. Я перестаю искать объяснение поступкам Северянина, я просто живу этот момент.
Давид начинает подниматься как будто, и я хватаю за рукав. Тут же понимаю, что он доставал из кармана мобильник, мои действия максимально неуместны.
— Извините. Я хотела с вами поговорить. Можете выделить мне минуту?
Он быстро что-то пишет и убирает телефон в карман.
— О чем?
Простой вопрос заставляет чувствовать себя неадекватной, и я мешкаю.
— Роман Ростиславович и Ярослав Ростиславович… — тянет Давид, заполняя паузу. — Довольно интересное решение в выборе имен, дайте угадаю: вы любите букву «Р»?
Я опускаюсь на колени, чтобы помочь мальчикам дотянуться до машинок.
— Нет, они Владиславовичи. Ростик не их отец. У мальчиков моя фамилия и мое же отчество. Ростислав предлагал свою фамилию и имя, когда мы женились, но я пока отложила этот вопрос. Расписаться — это одно, а вот с усыновлением все же спешить не стоит.
— То есть, они Филатовы? И Владиславовичи.
Усмехаюсь.
— Да. Их биологический отец в гробу сейчас снова перевернулся. Он презирал моего отца, а теперь его дети носят его имя. Но знаете, когда твоего парня находят в море с пулей в голове и без рук, не очень-то спешишь афишировать факт беременности.
Хищно сверкаю глазами, жадно вглядываясь в профиль Северянина. Давид в ответ даже не моргает, лишь слегка улыбается.
— Какая занимательная история. Не думали написать мемуары?
— Может быть, позже. Забавно: у вас в глазах как будто нет осуждения. Вы знаете, в глазах их отца тоже никогда не было осуждения, что бы я ни делала. — Машинально играю с мальчиками. — Когда человек живет сложную жизнь, он понимает что у других все тоже не просто. Очень непросто. Поэтому, смею предположить, что вы бы тоже могли рассказать парочку душещипательных историй о себе.
Северянин улыбается шире. Вот сейчас, вблизи, я вижу, что аккуратная борода как будто неравномерная в том месте, где у Адама был шрам. Хотя… нет, с другой стороны также.
— Вполне. Под стакан виски только если. Себе. И бутылку тому, кто согласится послушать.
Сердце так колотится, что больно. Северянин говорит:
— Что случилось с отцом мальчиков?
— Он погиб, когда я была беременна. Он их даже не видел, к сожалению.
Мы смотрим на то, как дети разбирают коробку игрушек.
— Мои соболезнования.
— Спасибо. Я долго не могла это принять, все ждала, ждала. Но потом до меня дошло: он бы нас не бросил. Если бы был жив, нашел способ вернуться откуда угодно. Разве что из ада не смог бы. Оттуда нет выхода, так часто говорит один мой друг. Поэтому я смирилась и стала его жалеть.
Северянин усаживается на пол, и я делаю то же самое. Силы как-то резко покидают. Пора бы готовить детям завтрак, но они заняты, и я даю себе минуту. Одну минуту. Я закрываю глаза и пытаюсь представить, что это мы с Адамом в какой-то параллельной реальности. Нас разбудили голодные дети. И мы пришли сюда в поисках еды. И что у нас впереди этот день, и следующий, и еще… И я могу уткнуться ему в шею, вдохнуть его запах. Что я могу расслабиться, зная, что именно он мой муж.
— Вы думаете, он в аду? Почему не в Раю? — говорит Северянин.
— Из Рая он бы вернулся за мной, я же сказала, — улыбаюсь, отдавая себе отчет, что вполне тяну на сумасшедшую. — А у вас есть дети?
Он качает головой.
— Почему?
— Не хочу.
— Уверены? — киваю на своих мальчишек. — Их отец тоже не хотел детей. Но это только потому, что он сам был несчастливым ребенком. И не понимал, как правильно. Я тоже не понимала. Раньше.
— И как же нужно?
— Просто любить их изо всех сил. Когда любишь, все становится очевидно.
— Ваш муж знает о вашем прошлом?
— Да. Он меня очень поддерживает. Отец близнецов был бы в бешенстве, если бы я связалась с бандитом. А Ростислав хороший человек.
— Где же он тогда? Я как вас ни увижу, вы сами со всем справляетесь.
— Он сова, не любит вставать рано. И это не его дети. Я не хочу, чтобы они его раздражали. Когда-то я очень раздражала свою мачеху. Это закончилось так себе. — А потом я резко меняю тему: — Вы мне напоминаете одного человека. Можно мне на вас посмотреть? Просто посмотреть немного.
Снова в дребезги.
— Кого?
Я поворачиваюсь к нему и смотрю в глаза.
— В последнее время я так сильно по нему скучаю, что он мне всюду мерещится. В разных людях. Как будто живой, здоровый.
Это уже слишком. Я опускаю глаза. Напрягаюсь. Мешкаю.
— И что бы вы сделали, если бы он оказался вдруг жив?
Меня мгновенно швыряет в пот, и хватаюсь за горловину своей футболки. Тяну в сторону. Какая же жара.
Невыносимо.
Давид касается пальцами моего подбородка. Неожиданно. Как-то особенно резко и навязчиво.
Я сильно вздрагиваю всем телом.
Каждую клетку пронзает током, в мозг, как кинжал врезается мысль: «Адам делал точно также». Никто в мире больше не считает эрогенной зоной подбородок, самая идея этого какая-то чушь.
При этом на целую секунду я откликаюсь каждой клеточкой.
Задерживаю дыхание, резко вскидываю глаза, чтобы увидеть голод в глазах Северянина.
Глава 13
Голод, выжигающий клеймо на душе. Жажда тепла, близости. Буквально требование.
Сейчас.
Давид смотрит в упор, и я отчетливо вижу тонкие окружности вокруг его карих, мать его, зрачков.
Гребаные линзы.
БОЖЕ МОЙ! Я была права!
Счастье взрывается в каждой клетке! Но Адам не шевелится. И я… как будто тускнею тоже.
Застываю статуей. Подо мной будто тонкая корка льда, одно неверное движение, и провалюсь в ледяную бездну. Захлебнусь насмерть в этом озере, которое в нескольких шагах.
