Глава 5
Коли говорить не хочешь, молчи…
Очнувшись, Мечислав долго приходил в себя и не сразу понял, где он. Однако запах горелой древесины вместе с приторным мерзким духом заставили подхватиться и сесть на край топчана. Ослабевшие ноги подогнулись, не давая подняться. На полу перевёрнутого вверх дном сарая вперемежку с битыми черепками валялись обгорелые обрывки ткани, а в болтающуюся на одной петле развёрстую дверь бил яркий солнечный свет. Приступ тошноты заставил согнуться, слабость повалила на кровать. Он ощутил под периной острые края шкатулки. Какие ещё сюрпризы, кроме прозрачной девушки, спасшей его ночью от неминуемой смерти, кроются в черном, точно беззвёздная ночь нутре волшебного ларца?
– Наконец-то очнулся, Мечиславушка, – прямо над ухом, заставив рыцаря вздрогнуть, пропел уже знакомый голос. – Выпей колодезной воды, дурноту как рукой снимет.
И в тот же миг, проплыв по воздуху от двери к его иссохшим губам прильнул полный ковш. Мечислав, не на шутку испугавшись, зашептал изгоняющую демонов молитву. Серебряный смех. Невидимая девица, ласково нарёкшая его Мечиславушкой, плеснула в лицо ледяной воды. Он сморщился и сел, а она опять рассмеялась, ровно колокольчик зазвенел:
– Пей, говорю, не то до завтра выступить не сможем, а Безымянный замок ещё далеко, – Мечислав сделал судорожный глоток. Вода обожгла холодом, но в теле вдруг проснулась такая жажда, что он продолжил пить, пока не осушил весь ковш до последней капли. Дурнота отступила, он почувствовал прилив сил, утёрев влажные губы рукавом рубахи, поднялся на ноги. Ещё раз оглядел пустой сарай. Никого.
– Я тебя не вижу, – сказал в пустоту.
– Так ведь день сейчас, потому и невидная, к вечеру разглядишь, обещаю, – прошептали рядом. – А теперь поспеши, завтрак стынет. Груша!
На зов явился обгорелый шут, избегая смотреть в глаза рыцарю. Дрожа всем телом, протянул влажные полотенца. Морщинистое лицо выглядело несуразным бледным пятном. Комедиант попытался раскланяться, но, застонав сквозь зубы, неуклюже выпрямился.
– З-завтрак готов, господин, – тряся острым подбородком и громко клацая почерневшими, гнилыми зубами, прошамкал Груша.
Мечислав невольно поморщился, вздувшиеся волдырями ожоги на руках и груди старого лицедея вызвали укоризненный укол в сердце.
– Отчего дрожишь? Тебе больно? – невольно вырвался вопрос.
– Н-нет, н-нет, г-господин, от страха я, – шут опустил слезившиеся глаза и съёжился, ожидая удара. – П-прикажете уйти?
– Я тебе не хозяин, приказы раздавать, – говоря, Мечислав заметил, что Груша украдкой, словно ища пути к отступлению, поглядывает назад, в сторону двери, вспомнил, какой тарарам устроила тут ночью Агница и пожалел застывшего напротив старика, единственного из шайки, просившего Бочара не губить молодую жизнь.
– Держи бальзам, убогий, – заставив Грушу от страха козликом перескочить с ноги на ногу, встряла Агница. В руках шута, будто соткавшись из воздуха, появилась деревянная коробочка. – Боль отпустит, да и ожоги заживут, как на собаке. – Заметив мелькнувшее в глазах Мечислава сострадание, пояснила девушка из ларца. Груша, крепко сжав в крючковатых пальцах нежданное подношение, подобострастно закивал головой, отчего бубенцы на его шапке неприятно забренькали.
– Да не меня благодари, убивец. Пана Мечислава и доброе его сердце.
Губы паяца дрогнули:
– Прости, пан Мечислав. Я не желал тебе смерти, но слово Бочара у нас закон, – позабыв трястись и заикаться, скороговоркой затараторил Груша. – Когда я полумёртвым от князя бежал, они меня подобрали да по доброте душевной выходили. Вот и живу теперь среди безбожников, ведь пойти-то мне старому некуда, ни друзей не нажил, ни сродственников не осталось. Может и лучше было умереть, чем так, в волчьей шкуре, да только не из героев я. Чем старше становлюсь, тем больше жить хочется. Хоть и претит мне изуверство, а цепляюсь, изо всех сил цепляюсь… – из выцветших глаз лицедея, выкатилась крупная слеза. – Да что тут говорить, я вижу, ты из другого теста, вины за собой не знаешь, и душа чистая, точно слеза. Береги ты её, душу-то. А я… – шут махнул рукой.
– Я не держу на тебя зла, иди с миром, – когда собеседник заговорил о чистоте души, в груди заворочалось сердце. – Говоришь, не знаю вины, ох, как ты во мне ошибаешься. – Добавил он глуше, уже про себя.
– Пожалуйте завтракать, господин, – взял себя в руки расчувствовавшийся Груша. – А то, как добытое делить, всё Бочар да Буза, а как призраку страшному прислуживать – Груша. Прости и ты меня…
– Агница, – добавил нежный голос.
– Пани Агница.
– Иди, старик, зализывай раны, да прощения моего не проси. Все вы так, сначала прости, не нарочно я, а потом…
В сарае повисла обидная тишина, шут спешно удалился. Оставшись наедине, Мечислав, постеснявшись раздеться в присутствии невидимой дамы, наскоро обтер полотенцами лицо и руки, прихватил с собой перемётную суму со шкатулкой и вышел из зловонного сарая. Остановился за порогом, с удовольствием вдохнул полной грудью и огляделся. Ни души. Только заготовленную для него могилу наскоро забросали землёй; глянув на нее, рыцарь невольно поморщился: если бы не защита Агницы, лежать ему здесь. Подошел к оголившейся груше. Молодое дерево, лишившись кроны, показалось больным изогнувшимся старцем, сгусток смолы на месте сломанной недавно ветви отливал на солнце пугающе багровым, будто кровяным. Руки рыцаря внезапно сделались ледяными. Гоня наваждение, он часто замотал головой и поспешил добраться до двери жилища, где сразу почувствовал запах свежеиспечённого хлеба, пробежал сени и оказался в пустой комнате. В ярком очаге, как и вчера, весело потрескивали поленья, стол ломился, кроме блюд на нем лежала заполненная доверху провизией и припасами ещё одна перемётная сума.
– Серко уже седлают, – когда он доедал последнюю лепёшку с сыром, запивая её парным молоком, шепнула Агница. – Надо спешить, солнце заходит рано, а нам через всю пустошь до заката проехать надобно.
Мечислав кивнул и поднялся, подивившись тому, как быстро он привык к серебряному голосу духа. Случись с ним подобное в замке Богдана, он счёл бы себя умалишенным, а тут и удивляться перестал вовсе. Проводить гостя никто из добрых людей не сподобился: ни слова, ни звука, будто дом и правда опустел. Взнузданный Серко, нетерпеливо рыхля копытами землю, уже поджидал во дворе, но стоило Мечиславу приблизиться, как верный конь, испуганно захрапев, встал на дыбы.
– Это он меня испугался, почуял нечистую силу. Ты езжай, Мечиславушка, я перед тобой полечу. Шкатулку открой, она укажет дорогу, – сказали откуда-то слева и тут же умолкли.
Рыцарь огляделся, по-летнему яркое солнце на чистых лазоревых небесах стояло в зените, ласковыми лучами отогревая промёрзшую за ночь почву, теплый ветерок тихонько шелестел пожухлыми травами, играя и пышной гривой Серко, и смоляными кудрями Мечислава. Рыцарь поднялся в седло и, пришпорив скакуна, направился в объятия простилавшейся вокруг долины, пусть и в безлюдные места, но подальше от проклятого воровского обиталища. Вопреки совету Агницы шкатулку открывать не стал, направление, в котором ему надлежит продвигаться, запомнил ещё вчера, да и не пожелал внове касаться колдовской древесины, которую, кабы не приказание князя, с превеликим блаженством засунул в глотку безухого карлы, попался же на дороге к шатру в тот страшный день.
Наверняка, не без его проклятого участия погиб Казимир, иначе какого лешего ему там ошиваться? Вот только зачем немчуре понадобилась смерть наследника? Вспыхнув, страшная догадка болезненной занозой засела в голове, Мечислав, не видя петляющей среди пригорков узкой тропы, вновь и вновь вспоминал тот день, и, вспоминая, всё больше утверждался в не случайности появления Удо не только возле конюшни, но и раньше, много раньше отмеченного скорбью и великой печалью дня.
Руки резко натянули поводья, Серко остановился, недовольно захрапев. Всадник застыл на месте, огляделся невидящими глазами, перед которыми внезапно очнувшаяся память вдруг показала сокрытую за ненадобностью под спудом долгих лет картину.
Тринадцатилетний отрок собравшись пообедать, присел на ступенях у входа в оружейную. Мимо проковылял нищий. Глядя на взявшегося из ниоткуда бродяжку, коих при княжеском дворе прежде не водилось, юнец удивлённо проводил прохожего взглядом. Лицо убогого скрывал дырявый капюшон, каждый шаг сопровождался хрипом. Поравнявшись с Мечиславом, нищеброд зацепился за свисающий до самой земли оборванный край одеяния и упал. Да так неловко, что покатился по пыльной тропе, теряя по дороге высыпавшиеся из тряпья бесчисленные пожитки. К ногам мальчика выпал берестяной короб цвета запёкшейся крови, разрисованный яркими драконами, который он, движимый состраданием, тут же поднял. Кора оказалась липкой, внутри шкатулки щелкнуло, она открылась, повеяло тухлятиной. Мечислава замутило; желая поскорее избавиться от находки, отрок растерянно огляделся. Нищий поднялся, каркающим гундосым голосом выкрикивал чуждые, непонятные слова, собирая рассыпавшиеся по тропинке многочисленные кошели, ладанки и мешочки. И где только под жидким рубищем для всего этого нашлось место? Рваный капюшон сполз набок. Безухая уродливая маска с чёрными щелями вместо глаз, точно такие были нарисованы у чертей на стене базилики, внезапно открылась отроку, заставив того дрогнуть.
