Ощущение вдруг пропало, будто сосновник принял, наконец, решение пустить рыцаря и отвернулся, утратив всякий интерес – в тот же миг, открывая перед Мечиславом свободную, устланную ковром из пожелтелых сосновых иголок поляну, расступились дерева. Агница легко выпорхнула из седла, обошла лужайку, приникла к одному из стволов и прислушалась, затем, уверившись что всё тихо, вновь подняла руку. Прежде освещавшие тропинку огоньки, рассыпавшись вокруг, повисли на шершавых стволах. Их призрачного света оказалось достаточно, чтобы Мечислав смог разглядеть каждую иголку.
Сквозь прозрачное струящееся одеяние Агницы проглядывали очертания изящного нагого тела. У Мечислава только теперь узревшего красоту девичью, вмиг перехватило дух.
– Вот и до ночлега добрались, – обернувшись, вывела залившегося краской спутника из столбняка берегиня. – Вижу, чистоту свою Мечиславушка утратить не успел. Да ты не прячь стыдливо взоры, на меня глядеть не грех, всё одно глаз видит, а зуб неймет. – И засмеялась заливисто, повергнув новика в ещё пущее стеснение. А, насмеявшись, сразу замолчала. Мечислав спешился, не зная куда прятать глаза, наклонился стреножить Серко.
– Дай коню волю, всё одно от Ласточки моей теперь никуда не денется, – остановила его Агница.
Рыцарь согласно кивнул, разложив на земле свои нехитрые пожитки, и обошёл поляну в поисках подходящего для костра места, всё так же избегая глядеть в сторону нагой своей обережницы. Нашел, нагрёб кучку из сухих иголок, достал из-за пояса кресало, опустился на колени, а костерок возьми да и вспыхни сам собой, да так ярко, что чуть было не опалил отпрянувшего новика. Смех разлился, разбежался по лесу во все стороны, волшебным эхом перекликаясь и вторя самому себе.
– Надо же, опять испугался, – прыснула в рукав неведомым образом оказавшаяся прямо перед ним Агница.
– Не испугался вовсе, – будто ребенок насупился Мечислав и, устыдившись, стал усердно разделывать зайца.
– Знаю, ты у нас бесстрашный, а на меня все одно глядеть боишься, – шепнула берегиня на ухо и внове рассыпалась бисерным хохотком.
– Не боюсь, – сквозь зубы процедил задетый за живое рыцарь и уверенно поднял глаза, да только Агница уселась напротив. Сокрытая пламенем, принялась расчёсывать свои длинные тяжёлые локоны алмазным гребнем. Мечислав, с трудом отводя от неё взгляд, почти на ощупь освежевал тушку, засыпал солью шкурку, остро зачистил конец валявшейся неподалёку ветки, насадил зайца, затем всё так же молча стал искать рогатины, чтобы изжарить добычу на вертеле. Агница молчала, да всё расчёсывалась, не взглянув в его сторону даже тогда, когда он, закончив приготовления, сел у костра и воззрился прямо на неё.
Ему вдруг остро захотелось снова услышать нежный серебряный голос, ласково, как никто прежде называвший его Мечиславушкой, поговорить с ней о чём угодно, лишь бы слышать, да только нарушить тишину первым никак не решался. Агница спрятала гребень, прилегла напротив, на локоток опершись, и стала смотреть на лижущие бочок поджаривавшейся ароматной тушки язычки пламени. Молчание становилось всё мучительнее. Поворачивая добычу над костром, Мечислав то краснел, то бледнел, корил себя за никчёмную стыдливость, впиваясь глазами в ромашки, венчавшие склонённую к огню прекрасную голову. Наконец, когда ужин был готов, рыцарь стал на колени, прося благословения Спасителя, а когда повернулся к костру, на прежнем месте девушки не нашел. Не было её и на поляне, а светившие ранее белым пламенем огоньки исчезли со стволов. Неужто обиделась, ушла?
Сердце новика сжалось, он открыл флягу, сделал большой глоток сливовицы и вновь обошел поляну. Тишина обуяла бор: ветер стих, а с ним стихли все звуки, только тихонько переговаривались меж собой две лошади. Костёр дотлевал, луна одиноким глазом застыла в зените, как бы намекая: пора дать отдых усталому телу. Рыцарь, не чувствуя вкуса, быстро расправился с зайцем, постелил себе плащ и еще раз обернувшись, смежил налившиеся усталостью после долгого перехода веки, для успокоения силясь представить лицо Иоанны. Вместо этого видел Агницу невыразимо прекрасную в своей первозданной, прикрытой лишь прозрачным одеянием наготе, и оттого без конца ворочался. Потом, не выдержав, вскочил, вытащил ларец, открыл его:
– Агница, – позвал едва слышно. Ларец остался безответным. – Прости, если обидел.
Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда поляна засветилась, точно дерева и иглы под ногами обсели сонмы светлячков. Поднялся лёгкий ветерок, застывший с ларцом в руках Мечислав услышал, нет, невозможно подобрать сравнения, то была тихая, проникающая под кожу своей неизбывной тоской, чарующая мелодия. Музыка лилась отовсюду, будто пело всё: земля и небеса, да и сосны вокруг, изливалась в уши волшебной амброзией, завораживала, заставляя вибрировать вместе с каждым звуком измученную душу не находящего отдохновения путника, что мог лишь внимать с разинутым ртом, боясь пошевелиться и тем самым спугнуть очарование. Из его глаз вдруг брызнули и потекли по щекам слёзы. Верно потому размытым белым пятном показалась ему явившаяся вновь в самой середине поляны Агница, упреждая каждый новый звук, ритмично взмахивающая рукавами. Он смотрел на гибкое тело, до боли напрягая глаза, и сам не понял, как приблизился к сказочной деве и попытался прикоснуться к руке, но пальцы прошли насквозь. Агница вздрогнула, музыка прекратилась.
– Как же ты играешь! – едва слышно прошептал Мечислав.
– Тебе понравилось?
Он часто закивал.
– Это так, игрушки. Не могу без музыки жить, вот и изловчилась играть ветром в сосновых иголках, а если правду говорить, то просто шалость, а не настоящая мелодия. Вот, если бы у меня была моя…
– Что? – сочувственно переспросил захлебнувшуюся последним словом Агницу.
– Не важно, нечего теперь об этом, тебе выспаться надо, а тут я со своими разговорами, – Мечислав заметил, что Агница прячет слезу. И снова ком встал в горле, захотелось обнять ее, прижать к себе и плакать.
– Расскажи, всё легче будет.
– Не сейчас, Мечиславушка, – заставив душу рыцаря на этом слове запеть звенящей струной, взмолилась берегиня. – Говорить об этом больно, да и не к чему. Разве словами горю подсобить можно?
– Кто посмел тебя обидеть? – он настойчиво потребовал ответа, будто и вправду сейчас отправился бы в новый поход мстить обидчику.
– Ну что ты, это я сама, сама себя обидела, и… хватит. Ночь впереди долгая, тебе нужен отдых, утром снова в путь. Ты ложись, а я тебя баюкать стану, и будет тебе тепло и уютно. Спи.
Земля вдруг сделалась мягкой, будто он лёг на облако. Агница села рядом и стала едва слышно петь, Мечислав ощутил тепло и спокойствие, давно его не посещавшее. Вздохнул тихонько, как в далеком детстве, и скоро забылся лёгким, прозрачным, точно кисейное покрывало, сном.
Вот только долго спать ему не пришлось. Где-то на средине ночи кисейное покрывало его берегини чуть приподнялось, он услышал сквозь сон нервный всхрап Серко. Еще один всхрап, кажется, конь почуял чужого.
Глава 6
Сейчас или никогда…
Горизонт скрылся в туманной дымке. Слабый зефир, лениво трепля паруса, подгонял когг в сторону ливонских земель. Прошло уже три дня с момента отплытия, а Анджей все никак не мог привыкнуть к новому своему имени и к башмакам, да ко всему происходящему на судне. Рвался назад в ту самую рощу, где он так часто виделся с Габриэлей. Ведь он не пришел на свидание, девушка, наверное, ждет. А, может, уже перестала ждать, ведь столько поклонников было до него, и после будут.
Сердце кольнуло, как у давно не вспоминаемого Комы. Анджей поморщился и обернулся на когг. Вагант стоял на носу, у самого бушприта, неторопливо покачивающегося в такт лениво перекатывающимся волнам, над головой трепыхался рейковый парус фок-мачты. Палуба пустовала, только в «вороньем гнезде» находился матрос, невесть что выглядывавший в синем мареве, впрочем, он там едва не ночевал. У тяжелого румпеля8 на кормовой надстройке недвижно стоял рулевой.
И тишина. Будто на корабле-призраке. Единственный раз Анджей слышал голоса матросов, когда когг выходил из Купеческой гавани и на Балтике разыгралось волнение. Менестрель, не привыкший к морским прогулкам, повис на леерах, склоняясь над пучиной, чувствуя, как содержимое желудка неудержимо просится на волю. Матросы, не обращая на него внимания, взбегали по вантам на реи, стягивали паруса, оставили лишь латинский на бизани, для лучшего управления против упрямого встречного ветра, норовящего загнать когг обратно – уж лучше бы так и случилось! Румпель рвало из рук рулевого, не выдержав напора разгневавшейся стихии, он подозвал помощника; вдвоем навалившись на тяжелый деревянный руль, они равняли корабль по заданному курсу – Кудор оказался еще и лоцманом – переговариваясь на неведомом Анджею гортанном лающем языке. Несколько коротких фраз – вот и все, что услышал менестрель. Когда волнение утихло, матросы разбрелись, приводя потрепавшийся такелаж в порядок, подняли паруса и снова исчезли. Потом появлялись то здесь, то там, словно тени, поправляя вооружение, стягивая и отпуская леера, безмолвно сменяя друг друга.
