Джинкс надел бухту на плечо, шатко утвердился одной ногой на ладонях Симона и схватился за указанный сук. Пальцы мальчика обвили грубую кору. Он попытался подтянуться.
Буханье все усиливалось.
– Упрись ногами в ствол и топай по нему вверх, – посоветовал Симон.
Джинкс так и сделал. Ему удалось подняться, опереться коленом о сук. Затем он обхватил ствол, насколько хватало рук, подтянул ногу…
Кер тумп, кер тумп.
…встал, прижимаясь к стволу, и забрался на дощатый помост сторожки.
Кер тумп.
– Мог бы уже и сбросить веревку-то, – рявкнул Симон.
Джинкс торопливо привязал ее конец к ветке – буханье раздавалось так близко, что он слышал сопровождавший этот звук скрип снега на тропе. Он бросил свободный конец веревки вниз. И тот зацепился за сломанный сук.
ТУМП.
Джинкс подергал за веревку, высвободил конец, и она полетела вниз. Затем натянулась…
ТУМП, ТУМП… – чем бы это ни было, сейчас оно уже находилось прямо под деревом.
Над краем помоста появилась голова Симона, Джинкс облегченно обмяк.
– Этот… эта тварь на дерево не полезет?
– Скорее всего, нет, – ответил Симон. – Вон она, видишь?
Джинкс вгляделся в сумрак, повисший между двумя огромными ветвями, и различил какую-то тень, безногую, похожую на бочку. Она скакала, отталкиваясь от земли длинной прямой палкой…
– Ведьма в маслобойке катается, – сказал Симон.
– Ох, – выдохнул Джинкс. Ему стало стыдно за свой испуг. – Ты ведь не боишься ведьм, верно?
– Ведьм только дураки не боятся, – возразил Симон.
– Я и не знал, что на деревьях бывают такие домики, – сказал Джинкс. Странно, как это деревья позволили их строить.
– Это одно из условий древнего договора.
– Никогда о нем не слышал, – сказал Джинкс. Деревья ни о каком договоре не упоминали.
– Деревья позволили людям использовать мертвые стволы как топливо и для строительства. И сооружения сторожек. А мы согласились с тем, что, если кто-то из нас погубит живое дерево, лес в отместку отнимет человеческую жизнь. – Симон покачал головой. – В этой части договора я никогда смысла не видел.
– Деревья ничью жизнь отнимать не хотят, – сказал Джинкс. – Они только боятся, что людей разведется слишком много.
Из-за холода он долго не мог заснуть. И знал, что Симон тоже не спит, – слышал тихий рокоток его мыслей. Симоном владело нетерпеливое попрыгучее чувство, потребность достичь чего-то нового, – чего-то, связанного с магией, подумал Джинкс. Он замечал это чувство и раньше, когда чародей придумывал новое заклинание или испытывал волшебство, о котором рассказывала ему одна из ведьм. Однако на сей раз возбуждение Симона по краям окружали мятые складки вины.
Может быть, ее порождали мысли о Софии, о том, как сильно не любит она магию. Но это не объясняло, почему Симон ощутил себя виноватым, отправившись именно в этот поход. Если подумать, Джинкс никогда еще в нем никакого чувства вины не замечал. Ни по поводу магии, ни по поводу того, что любит или не любит София, ни по поводу Кальвина-черепа, – ни по какому вообще.
Представить себе, что могло бы вызвать у Симона чувство вины, было трудно, но, наверное, это было нечто очень и очень скверное.
Глава седьмая
Костоправ
Было еще раннее утро, когда они пересекли ручей по сложенному из двух бревен мостику и пошли заснеженной узкой тропинкой, на которой различались следы маслобойки.
И вскоре увидели домик под тростниковой крышей. Деревянный, не пряничный, однако оставленные маслобойкой следы вели прямо к его двери, и Джинкс подумал: «Мы пришли к ведьме». Симон сказал ему, что ведьм не боятся лишь дураки, а в одном можно было не сомневаться: дураком он себя не считал. Но, с другой стороны, к нему-то домой ведьмы так и шастали.
Впрочем, самому идти в гости к ведьме – это совсем другая история.
Они еще не приблизились к двери, а та уже отворилась, и из нее выступила Дама Гламмер.
– Чародей Симон, – сказала она. – Проделал такой долгий путь по заснеженным лесам, чтобы повидаться со мной. Интересно, зачем?
– Приветствую тебя, Дама Гламмер, – с улыбкой сказал Симон.
– Смотри-ка, а милый бурундучок все еще жив, – она усмехнулась, глядя на Джинкса.
– Мы можем войти? – спросил Симон.
– Ну конечно, совсем я о приличиях позабыла, – Дама Гламмер отступила в домик. – Входите, входите. Разувайтесь. Отведайте взвару.
Дом изнутри выглядел маленьким, особенно для того, кто привык к жилищу Симона, однако деревянные полы его были отскоблены дочиста, а в очаге потрескивали дрова. Гости разулись, сняли куртки и уселись за настоящий деревянный стол – изготовлен он был не одно столетие назад и вряд ли мог прогневить любое из живых деревьев… во всяком случае, сильно прогневить. Дама Гламмер поставила перед ними кружки с каким-то горячим питьем. В кружках плавали листья.
Джинкс обнял свою ладонями, вдохнул отдающий листьями парок. Он слушал разговор Симона и Дамы Гламмер – о дороге сюда, о погоде, но не о цели их визита. О ней Джинкс ни малейшего представления не имел… впрочем, складчатая каемка вины, замеченная им у Симона ночью, снова была тут как тут. А в Даме Гламмер Джинкс, как ни старался, ничего различить не смог.
– Я, конечно, не стану выпытывать причину твоего прихода, Симон, – сказала Дама Гламмер. – Но, думаю, пришел ты не для того, чтобы полюбоваться на мое прекрасное лицо. А ты, бурундучок, оставь попытки прочесть мои мысли.
– Я и не пытался их прочесть, – возразил Джинкс. – Я этого не могу! И никто не может.
– Вот именно, бурундучок. Этого никто не может.
Джинкс в замешательстве склонился над кружкой, снова вдохнул пар. Потом осторожно глотнул горячей жидкости. У нее был вкус лета.
Дама Гламмер поднялась из-за стола, принесла несколько ячменных лепешек, черствых, крошившихся и даже отдаленно не похожих на любую еду, какую можно было получить в доме Симона. Пока все трое жевали их, запивая взваром, Симон и Дама Гламмер неторопливо беседовали о зельях, магии и растениях.
– Вот она, великая магия Урвальда, Симон, – сказала Дама Гламмер, кивая в сторону Джинкса. – Такую нечасто увидишь. Если хочешь изучить волшебство Урвальда, приглядись к этому мальчику.
– Мысли читать все равно никто не умеет, – сказал Симон. – И уж тем более Джинкс.
Дама Гламмер усмехнулась:
– А это ты у него спроси.
– Какое число я задумал, Джинкс?
– Семь? – наугад сказал Джинкс.
– Не-а, – и Симон повернулся к Даме Гламмер. – Если бы он умел, я это уже заметил бы.
– Трудновато заметить то, во что не веришь.
– Сходи-ка ты за дровами, Джинкс, – сказал Симон.
Джинкс опустил пустую кружку на стол, встал. Этот приказ показался ему несправедливым – он же только-только пришел сюда, а Дама Гламмер наверняка давно привыкла носить в дом дрова самостоятельно.
– Они в сарае, бурундучок, рядом с домом, как за угол завернешь, – сообщила, улыбаясь ему, Дама Гламмер.
Джинкс натянул башмаки, надел куртку и вышел. Громко потопал, старательно хрустя снегом, потом вернулся к двери и приложил к ней ухо.
– Конечно, нет, – говорила Дама Гламмер. – Или ты думаешь, что я держу такие вещи в доме?
– Всякое бывает, – сказал Симон.
– Ха! Ни для какой благой цели они не годятся.
– Я готов хорошо заплатить.
– Тебе нужны листья?
– Корешки, – ответил Симон. – Я же сказал.
– Магия корней творит то, чему вообще не следует видеть свет дня. То, что лучше оставить несотворенным, – сказала Дама Гламмер.
– И я должен поверить, что ты никогда к этой магии не прибегала? – осведомился Симон.
Дама Гламмер фыркнула.
– Я заплачу тебе золотом, – сказал Симон.
– Золотом? – усмехнулась Дама Гламмер. – Бесполезным мягким металлом, из которого не изготовишь ни инструментов, ни кастрюль? Или ты полагаешь, что я стану украшать им свои прелестные ушки?
– Ну хорошо, не золотом. Чем захочешь.
– Чем захочу? – в голосе Дамы Гламмер вдруг проступила алчность.
– В пределах разумного, – торопливо уточнил Симон. – Тем, что ты можешь получить сейчас, не требуя на будущее неназванных услуг.
– Может, отдашь мне этого милого, доверчивого бурундучка?
– Нет. Его не отдам, – ответил Симон. – Я говорил о деньгах, или пряностях, или…
– Магии? – подсказала Дама Гламмер. – Силы небесные, а не кажется тебе, что твой бурундучок уж больно долго возится с дровами?
Послышался скрежет отодвигаемого от стола кресла, и Джинкс, развернувшись, побежал к дровяному сараю.
* * *
– Вам лучше остаться на ночь, – сказала Дама Гламмер, когда Джинкс вернулся. – Самый глубокий снег уже сошел, на Пути стало людно. Боюсь, вы можете повстречаться там с кем угодно.
– Вот как? – произнес Симон. – И что это значит?
