– С тобой невозможно разговаривать, когда ты такой, – сказала София и повернулась, чтобы уйти.
– Вот и не разговаривай.
Бледная дрожь обиды прокатилась по комнате.
– Тебе кажется, что я путаюсь у тебя под ногами, – дрожащим голосом сказала София.
– Не кажется. Так и есть, – резко ответил Симон. Однако мысли его с этими словами никак не сходились. Джинкс совсем запутался. И неожиданно для себя выпалил:
– Он так вовсе не думает, София!
– Не лезь не в свое дело! – рявкнул Симон.
– Это мое дело.
– Нет, Джинкс, не твое, – сказала София. – Симон, может, мы поговорим об этом где-нибудь…
– Не о чем тут разговаривать.
– И этого он не думает! – Джинкс уже не мог остановиться. – Он ненавидит себя за эти слова. Не знаю, почему он их говорит.
Симон круто повернулся к Джинксу.
– Убирайся отсюда, сию же минуту!
– Нет, Джинкс, не уходи. Уйду я, – сказала побледневшая София.
– Вот и правильно, – согласился Симон.
Она ушла, оставив в мастерской такое ощущение, точно здесь что-то разорвалось надвое.
Джинкс чувствовал себя ужасно. Он слышал, как София дошла до конца коридора и дальше – сквозь каменную стену. Он продолжал стирать с книг пыль, хотя вся она уже перебралась на тряпку и в его ноздри. София нравилась ему, а Симон, так мерзко обошедшийся с ней, его возмущал. Джинксу хотелось побежать за Софией, сказать ей, что в голове Симона творится что-то странное, что по какой-то причине новое заклинание, над которым он работает, представляется ему очень важным… нет, не то. Тут есть какая-то связь с чувством вины, ведь так? В новом заклинании было что-то неправильное, а Симон неведомо почему не хотел, чтобы София узнала об этом.
Симона окружало унылое зеленое облако, от которого у него, похоже, заслезились глаза.
– Я же сказал – убирайся.
Джинкс бросил тряпку на пол и убрался.
* * *
В мастерской не осталось ни пятнышка. Пол и рабочий стол опустели, все вещи переместились на полки. Все было протерто и вымыто. Теперь казалось, что здесь холодно – главным образом из-за Симона. Тот больше не рявкал на Джинкса – вообще почти ничего не говорил. София, конечно, не вернулась. И Джинкс не думал, что она еще когда-нибудь вернется.
Они с Симоном расставили по углам мастерской четыре жаровни, после чего Симон принялся мелом рисовать на полу всякие знаки. Рисуя их, он то и дело заглядывал в красную книгу. Эта работа заняла несколько дней. Джинкс, было дело, случайно наступил на один из знаков – что-то вроде крылатой лисицы, – и Симон бросил на него ледяной взгляд, от которого Джинксу захотелось закутаться в куртку.
Когда с рисованием было покончено, Симон начал варить на одной из жаровен какое-то зелье. Джинкс наблюдал за ним, сидя на высоком табурете, до которого добрался, осторожно пройдя между меловыми фигурами. Сначала от зелья исходил аромат лакрицы, потом запахло чем-то сладким, вроде как яблоневым цветом. В мастерскую зашла кошка, и Симон наградил ее таким же яростным взглядом, как прежде Джинкса.
Кошка надменно встряхнула одной передней лапкой, потом другой, развернулась и, задрав хвост, удалилась в коридор.
София права, подумал Джинкс. Симон изменился. Он вспомнил, каким добрым к нему был раньше чародей: как он пек тыквенный пирог, поскольку знал, что Джинкс любит его, как не позволял ведьмам слишком уж насмехаться над ним и время от времени проверял, достаточно ли у Джинкса носков. А еще изготовил золотой авиот, ограждавший Джинкса от бед.
Может быть, когда с этим заклинанием будет покончено, прежний Симон вернется? Джинкс сделал бы ради этого все что угодно.
– Возьми вон ту бутылку и отмой ее как можно чище.
Джинкс опасливо пробрался между меловыми фигурами, прошел в кухню, поставил на огонь котелок с водой. Будь все, как обычно, он просто опустил бы бутылку в воду. Но сейчас он боялся, что бутылка треснет. Прежний Симон не так уж и сердился, когда Джинкс портил какую-нибудь вещь, а нынешний может и взъерепениться.
Когда вода нагрелась, он промыл бутылку ершиком, потом с песком, потом еще и с мылом, потом ополоснул, вытер полотенцем и вышел из дома, чтобы посмотреть сквозь нее на солнце и убедиться, что на ней не осталось ни пятен, ни разводов.
Затем возвратился в мастерскую и поставил бутылку перед Симоном. Тот и словечка не проронил.
Джинкс снова вернулся в кухню, поискать какой-нибудь еды. Он уже прикончил все, что Симон приготовил в последний раз, а сам чародей после ухода Софии почти ничего не ел.
Джинкс порезал кабачок, тыкву, несколько луковиц и свалил все в кипевшую воду. Поварил немного. Вкус у супчика получился никакой. Он добавил соли. Горстку корицы.
Попробовал. Не так чтобы вкусно. Плеснул клеверного сиропа.
Вкус у варева стал кошмарным, однако Джинкс все равно немного похлебал.
После чего налил порцию для Симона. Но тот, когда Джинкс поставил ее на рабочий стол, на тарелку даже не взглянул. Джинкс пододвинул ее поближе к нему.
– Думаю, мы можем начать, – сказал Симон. – Первым делом нужно развести огонь под каждой жаровней.
До сих пор, начиная творить заклинание, он никогда не говорил «мы». Джинксу вроде бы следовало почувствовать себя польщенным, однако он ничего такого не почувствовал. В этом заклинании было что-то неправильное.
– М-может, мне уйти на кухню, чтобы не мешать?
– Нет, мне понадобится твоя помощь, – сказал Симон. – Возьми щипцами горящий уголь и разожги жаровни.
Джинкс бронзовыми щипцами вынул из стоявшей на столе миски рдеющий уголек. Переходя комнату, он видел только сверкание уголька, обонял его горячий запах. Жаровни были заправлены углем вперемешку с готовой вспыхнуть растопкой. На каждой стояла кастрюлька с сухими травами, сваренным Симоном зельем и дурно пахнувшими черными корешками – теми самыми, из косынки Дамы Гламмер.
Пока Джинкс очень медленно и осторожно, чтобы не наступать на меловые фигуры, переходил от жаровни к жаровне, пар и дым свивались в центре комнаты, образуя над ним две перекрещенные арки. Ноги его отяжелели – Джинксу стало трудно справляться с ними, не наступать на мел. Ему начинало казаться, что на самом деле он не здесь, а где-то еще. Он понемногу выплывал из своего тела. И уже видел самого себя, маленького и глупого, сверху. Вот он разжег последнюю жаровню. Щипцы с угольком выпали из его рук.
Теперь он направлялся к центру комнаты – зачем? Ну да, должно быть, так велел Симон. По мастерской прокатывались громовые, тяжкие, точно камень, волны звуков – должно быть, то был голос Симона. Слов Джинкс не различал, но знал, что должен оказаться в самой середине комнаты, там, где сходились линии зубчатой диаграммы…
Он увидел, как его тело повалилось на пол. Оно лежало, точно тряпичная кукла, бессмысленно раскинув руки и ноги.
Снова грянул голос Симона, а затем чародей подпрыгнул – собственно говоря, это движение длилось лет сто, так что прыжком его назвать было нельзя, – и побежал к телу Джинкса, медленно, как будто проталкиваясь сквозь сплошной камень.
Джинкса происходившее почти не занимало. Он всплыл к потолку и хотел лететь дальше, но что-то его останавливало. Какая досада! Он глянул вверх, полагая, что ему помешал каменный потолок, однако потолок исчез. Вместо него над Джинксом простирался огромный купол черного неба, осыпанный огненно-яркими звездами, миллионами звезд.
Такого неба Джинкс никогда еще не видел. Да в Урвальде это и невозможно. Он различил тусклую серебристую полоску, огромный круг, где небо сходилось с землей, и почувствовал неодолимое желание подняться к полоске и притронуться к ней. Он отчаянно пытался взмыть еще выше. Но не мог. Что-то не пускало его. Может быть, собственное тело. А может быть, Симон.
Не особенно желая того, он снова посмотрел вниз. Симон стоял на коленях у его словно бы скомканного тела. Ладони чародея лежали на груди Джинкса. Он весь трясся от сосредоточенного напряжения.
Наконец, он выпрямился, держа в чаше ладоней золотистый шарик света. Джинкс не без любопытства наблюдал, как Симон встает, как подходит, неся шарик, к рабочему столу.
Зеленая бутылка, которую отмывал Джинкс – он ли это был? теперь уж и не вспомнишь – согревалась над пламенем свечи. Симон бережно-бережно опустил золотистый шарик на ее открытое горлышко. Шарик с минуту покачался, подрагивая, и с тихим хлопком – твуп – плюхнулся в бутылку.
Симон быстро заткнул ее пробкой и вернулся к лежавшему в центре комнаты телу мальчика.
Джинкс обернулся, чтобы еще раз взглянуть на огромный купол ночного неба, чувствуя, что мог бы взлететь туда, если бы только Симон ему позволил.
Симон же опустился на колени и мягко положил ладонь на лоб Джинкса. Это было ужасно – Джинкс почувствовал, как тело неодолимо тянет его вниз, к себе. Он пытался сопротивляться, но без толку. Над ним снова объявился потолок – каменный, непроницаемый, – а небо исчезло. И Джинкс начал падать. Он вскользнул в свое пустое тело и лишился чувств.
