— Обалдеть! — доверительно склонившись, зашептала Прилепина на ухо Мешку. — Он играет просто потрясающе!
— Что ты! Венька, он ведь настоящий профессионал! Служит в концертном камерном оркестре Санкт-Петербургской консерватории.
— Надо же, а я и не знала!
В помещении кафе висела та самая, которая звенящая, тишина. В какой-то момент внимающий музыке народ был уже на волосок близок к эстетическому экстазу, но затем случился досаднейший облом — на заднем плане, за спинами у слушателей что-то грохотнуло так, что большинство из присутствующих нервно вздрогнули. Источник радиопомех обнаружился быстро: это окончательно набравшийся Гриша Холин, задремав, уронил голову на стол. И тем самым на некоторое время завладел внимание аудитории, невольно сделавшись центровой фигурой стихийно сложившегося анекдотно-классического перформанса «морда в салате».
— …Виталя, сюда! Сюда смотри! Снимай-снимай! Уликовый момент! — возбужденно зашипел Тарас, азартно потирая руки. — Всё, теперь Гришка точно не отвертится!
Вучетич, усмехаясь, развернул камеру на сто восемьдесят градусов, захватывая видоискателем крупный план с безмятежно спящим, уморительно посапывающим Холиным. Который в очередной раз «не дожил до торта»…
— …Ну, скоро они там? Как бы нам под мостами не зависнуть! — поинтересовался Афанасьев у забирающейся в «маршрутку» Ольги.
— Сейчас, Борис Сергеевич, уже идут. Вернее, уже несут.
И действительно, через несколько секунд из дверей кабака, матерясь, выкатились Мешечко и Вучетич, поддерживая под руки не вяжущего лыка, контуженного «фугасами» бойца Холина. Они не без труда втянули потерпевшего в салон и, облегченно выдохнув, швырнули тело на диван-сиденье.
От такой встряски Григорий временно пришел в себя, приоткрыл один глаз и, постанывая, спросил:
— Виталя, а ты в курсе, что тот, кто способен разбудить спящего, способен на любую подлость?
— А ты в курсе, что у тебя завтра утром поезд, животное?
— Спокуха! — отозвался Холин и пьяно икнул. — Кондуктор, он не спешит. Потому что кондуктор, он всё понимает!
После того как было произнесено сие с немалым трудом давшееся философское изречение, силы оставили его автора окончательно: Григорий закатил глаз и мгновенно захрапел.
Вучетич брезгливо накрыл пьяное тело курткой и перехватил у сидящего рядом Тараса початую бутылку водки: снять стресс и физическое напряжение. Впрочем, Шевченко особо не возражал, ведь в данный момент на его плече мирно покоилась еще одна спящая голова — голова Наташи Северовой…
* * *
Мешок сел на первую парту, хлопнул дверцей и устало скомандовал Афанасьеву:
— Всё, концерт окончен — скрипки в печку! Давай, Сергеич: сначала отпускное тело домой доставим, а потом уже всех остальных.
— Если с Гришки начинать, большого кругаля получится.
— Нехай будут кругаля. Я хочу как можно скорее избавиться от трупа.
— Типун тебе на язык!
— Ну хорошо. Пусть будет по-толостовски. От «живого трупа». Поехали!
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЛУЧШЕЕ — ВРАГ ПРИВЫЧНОГО?
5 августа 2009 года,
среда, 6:35 мск
«Я сегодня до зари встану…»
По примеру лирического героя советской патриотической песни Мешечко заставил себя подняться неприлично рано. После бурно проведенного вечера, плавно перетекшего в такой же кусочек ночи, подвиг сей дался ему нелегко. Но то был единственный проверенный способ привести себя если не в форму, то хотя бы в подобие оной…
…Примерно с часик Андрей отмокал в ванне, умудрившись даже немного соснуть. Затем поскоблился, выдул пинту растворимого кофе и засобирался по служебным делам, коих на сегодня было запланировано великое множество. Перед уходом он осторожно заглянул в спальню: жена Лера спала в позе «зародыша», что, по версии психоаналитиков, свидетельствует о внутреннем страхе перед жизнью и стремлении укрыться от ее, жизни, трудностей и невзгод. Зная авантюрный и шебутной характер супруги, можно было с уверенностью утверждать, что психоаналитики — такие же шарлатаны от науки, как, к примеру, журналисты от творчества. Последних Андрей отчего-то не переваривал как класс. Из всей отечественной периодики своим вниманием Мешечко удостаивал лишь новостной контент Интернета, журналы «Максим» и «Эсквайр», а также еженедельную газету «Явка с повинной», специализирующуюся на городских криминальных новостях. Из постоянных авторов последней с некоторых пор он особо выделял материалы Льва Цыганова, публикации которого чаще других оказывались яркими и глубокими, вызывая неизменный резонанс. Резонанс, естественно, не общественный (газеты давно перестали быть рупором), а скорее колебательно-раздражающий. Точечно затрагивающий определенные круги. Те круги, которые в теме и к которым, в частности, принадлежал сам Мешечко. Правда, порою в своих статьях Цыганов позволял себе уж слишком неприличное ерничанье, но эта его слабость с лихвою компенсировалась отличным пером и умением четко схватывать суть. Андрей давно хотел познакомиться с этим журналистом, да всё как-то подходящего случая не было. И вот буквально на днях и случай, и повод появились. Чем он, не откладывая в долгий ящик, и собирался нынче воспользоваться.
На пути к парковке, расположенной у соседнего с их домом универсама, Мешка застиг звонок начальства.
— Слушаю, Павел Андреевич.
— Голос бодрый, похвально. А вот у меня, если честно, после вчерашнего головка немного того, побаливает. Долго там еще без меня сидели?
— Не очень, — из деликатности не стал уточнять Мешок.
— Холин небось снова нажрался как свинья?
— Нажрался. Но всё было в рамках приличия. Почти, — соврал Андрей.
— Ну-ну, дай-то бог… Ты во сколько планируешь быть в конторе?
— Скорее всего, только во второй половине дня. Мне сейчас нужно в Управление «Р» заехать, к Генке Певзнеру. Они нам направленный радиомикрофон обещали по дружбе уступить. А потом планировал на Зодчего Росси, в редакцию газеты проскочить. Надо бы там с одним журом познакомиться-пошептаться. Это всё по теме судьи Зимина.
— Во-во. Как раз по поводу судьи я и хотел с тобой поговорить.
— А что такое?
— Да всё никак из головы история эта не выходит. Гришкой поведанная.
— Про Бузу и заказчика, который негр?
— Она самая, — громко и тяжло вздохнул Жмых. — У меня сегодня в одиннадцать часов заслушивание в Главке. Вот я и гадаю: то ли слить тему, от греха, то ли повременить. Сам-то как мыслишь?
— Даже не знаю, что и сказать, Пал Андреич, — честно признался Андрей. — Уж больно инфа стремная. И не то беда, что при неподтверждении застебут. А то, что в другой раз — не прислушаются.
— То-то и оно. Ладно, я эту тему докладывать пока не буду. А то прокукарекаем, на уши всех поставим, а потом выяснится, что Буза просто поиздеваться над нами решил. С негром с этим. Или того хуже: собрался с кем-то счеты свести, а нас втемную попользовать… Но судью охранять продолжайте. И охранять вживую, а не с вашими чертовыми брелочками-кнопочками!
— Больно накладно получается, — проворчал в ответ Мешок. — Люди по двенадцать часов попеременно Зимина караулят. Практически день через день. Скоро выть начнут.
— Им только на пользу. А то совсем обленились со всеми этими GPS-ами, КТС-ами, SMS-ами. В нашем мире ничего лучше старого доброго наружного наблюдения еще никто не придумал… Напомни, когда начинаются судебные слушания?
— В следующий понедельник.
— Еще раз, как там в последнем письме было сказано?
— «У вас остается совсем немного времени для того, чтобы придумать внятную причину отказа от председательствования на процессе Панова. В противном случае первый день этих слушаний может стать персонально для вас последним днем», — по памяти процитировал Андрей.
— Ч-черт! Очень хреново. И сам текст, и то, что у нас фактически считаные дни остались. В общем, так: давай езжай, решай свои дела, а когда у меня уборочная страда закончится, я тебе отзвонюсь. Ближе к вечеру засядем да померкуем, как до вторника дотянуть. Так чтобы и судью сохранить, и собственные жопы уберечь.
— Договорились. Я только не понял: чего должно закончиться? Какая страда?
— Уборочная, — хмыкнул в трубку начальник. — Генерал Пиотровский, как всегда, станет сеять идеи. А мы их, соответственно, пожинать…
Забегая вперед, скажем, что сегодня Павел Андреевич так и не сможет добраться до конторы и обсудить с Андреем план подготовительных мероприятий в связи с предстоящим вывозом в свет судьи Зимина. Сперва Жмых в течение полутора часов будет отплевываться на заслушиваниях в Главке. Затем его срочно высвистают в прокуратуру, где Павел Андреевич с большим трудом отобьется от втюхивания «гоблинам» очередного клиента. Ну а потом придет пора выдвигаться в ДК милиции, на банкет по случаю проводов на пенсию очередного заслуженного деятеля милицейских искусств. Деятеля сего персонально Павел Андреевич никогда не уважал. Более того, сугубо по-человечески был он Жмыху неприятен. Вот только корпоративный этикет таких оценок не понимал и не предусматривал. Так что придется начальнику «гоблинов» поехать и поторговать физиономией. Кроме того, не мешало освежить в памяти процедуру сего церемониала, потому как не за горами маячило и его, полковника Жмыха, выстраданное «с вещами на выход».
