«Ничегошеньки не помню!» — тихонечко застонала Наташа. Очень хотелось верить, что охреневший от привалившего счастья Шевченко не забыл о презервативах. «Еще не хватало залететь от этого придурка!» Впрочем, кажется, именно сейчас у нее начинались самые безопасные в этом плане дни. И то было, пожалуй, единственным утешением. Хотя… Какое тут, к черту, утешение!
Почувствовав, что не в силах более сдерживаться, Северова выскочила из кабинета, добежала до конца коридора, заперлась в душевой и, пустив струю воды, навзрыд заревела полярным дельфином. Сиречь белугой.
Душ. Душа. На душе — душно. А слезы — душат, душат, душат…
…Дверь с шумом, похоже ударом ноги, распахнулась, и в курилку вошел Крутов. Нарочито-тщательно он раскурил сигарету, после чего отрывисто скомандовал Ивану Демидовичу:
— А ну-ка, выйди в коридор! Нам поговорить нужно.
Филиппов покорно поднялся с дивана, снял очки, аккуратно положил в книгу закладку и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.
— Послушай! — напряженно начал Крутов и запнулся, подбирая слова. — Так у вас с Наташей действительно… э-э… что-то было?
В ответ Шевченко, уже оправившийся от случившейся в оперской неприятной сцены, не удержавшись, прыснул. А затем и вовсе принялся ржать в полный голос: очень уж напыщенно-суровым предстал сейчас перед ним коллега.
— Я, кажется, задал тебе вопрос?
— Всё, Жека, хорош, расслабься, — отсмеявшись, примирительно сказал Тарас. — Не было ничего. Пошутил я. Выдал желаемое за действительное.
— Виталя подтвердил, что ночью возле Наташкиного адреса они действительно выгрузили вас обоих.
Крутов по-прежнему был напряжен и необычайно серьезен.
— Ну да, выгрузили. Северова сама попросила, чтобы я с ней поднялся… Глупая баба. Думала, что таким образом заставит Мешка ревновать, а ему, на самом деле, это всё по барабану. Он сейчас вокруг Виолы круги наматывает. Ты разве не заметил?
— Допустим… Поднялся ты к ней в квартиру, а дальше что?
— Блин, Жека, ты меня достал! Чего-чего?! Выпили немного шампанского и спать пошли — она мне на кухне постелила… А куда было деваться? Ребята уехали. Мосты к тому времени того. Да у меня, собственно, и денег не было ни копья.
— То есть ты всего лишь спал на кухне?
— Нет, ну я, конечно, попробовал к ней подкатиться. На предмет любви и ласки, — уклончиво пояснил Тарас. Прекрасно зная, что для пущего правдоподобия каждую ложь следует обязательно сдобрить крупинками правды. Для ее же, лжи, правдоподобия.
— И что?
Шевченко вздохнул натужно:
— И ничего. Закатала в бубен. Ох и тяжелая, я те скажу, у Натахи рука. А с виду и не скажешь, правда?
— И правильно сделала. Что закатала. И тогда, и сейчас, — слегка подуспокоился Крутов, гася сигарету. — Между прочим, я бы на твоем месте извинился.
— Не понял? За что?! По-моему, в данном случае потерпевшая сторона — это как раз я.
— А за то, что распускать паскудные сплетни о женщине, это… Это…
— Что такое? — ехидно ухмыльнулся Тарас. — Никак нужную цитатку подзабыл? Давай-давай, вверни че-нить из блаженного Августина.
— Тарас, ты бы за базаром следил! А то…
— А то что?
— Можешь нарваться!
— А как же толстовство, непротивление злу? А как же «подставь щеку и утрись»? — Шевченко осекся, в очередной раз поймав себя на мысли, что опасно переигрывает. — Ладно, всё. Шучу я, шучу. Не видишь, что ли?… Бли-ин, Жека, никак не перестаю удивляться: каким ветром тебя в милицию надуло? Тебе бы, с твоими принципами, настоятелем в монастыре служить. А уж если и в ментовке, то, как минимум, в учебно-воспитательном отделе Управления кадров. Вон, брошюрки для Кульчицкого составлять. О совершенствовании морально-этического облика сотрудника ГУВД… Ты, кстати, подумай. Это ведь на самом деле твое!
— Да иди ты! — злобно рявкнул Крутов и, резко развернувшись, вышел, хлопнув дверью.
Через пару секунд в курилку тихонечко возвратился Иван Демидович и, подхватив книгу, привычно занял свое насиженное место на диванчике.
— О, Демидыч, вот ты умный человек, практически профессор. Скажи, почему все умные люди такие дураки? — поинтересовался у него Шевченко. — Ладно, можешь не отвечать. Сам знаю, что вопрос этот сугубо риторический. — Тарас подошел к зеркалу, расстегнул рубашку и внимательно всмотрелся в бороздку свежих царапин, явно оставленных ногтями. — «На дурака не нужен нож, / Ему с три короба наврешь — / И делай с ним что хош», — довольно промурлыкал он, оставшись вполне себе довольным увиденным. — Э-эх, Натаха-Натаха! Знойная женщина, мечта поэта! Еще бы поменьше всех этих мазохических штучек…
* * *
…Вжик! Вжи-и-ик!
Отвратительное металлическое сверло вошло в правый висок и закрутилось там в нескончаемом фуэте. Шеф-редактор еженедельной городской газеты «Явка с повинной», он же — глава петербургского отделения Союза журналистов, Андрей Викторович Обнорский инстинктивно прижал пальцы к пульсирующей вене на лбу. Боль не отпускала.
— Да-ша!
Дверь распахнулась почти одновременно с окончанием его вопля. Дарья, как всегда легко, даром что на высоченной шпильке, впорхнула в кабинет с блокнотиком в руках и с вопросительным взглядом во взоре:
— Андрей Викторович, я же газеты вам на стол положила!
Вжи-и-и-и-и-и-и-и-и-ик!..
— Что это? — Словно бы металлические тиски намертво стянули лоб Обнорского. Вообще-то к головной боли он всегда был терпелив, но именно сейчас казалось, что еще чуть-чуть — и голову просто разнесет на части.
«Вжик! Вжик! Вжик! — Уноси готовенького».
Даша внимательно осмотрела редакторский стол и не нашла на нем предмета утреннего раздражения начальства.
— «Это» — это что?…
— Что за звуки идиотские у нас в редакции?
Вообще-то Даша была хорошим и преданным секретарем, но иногда Обнорского страшно бесило, насколько та умела быть непонятливой.
— Так ведь… Дрель… Строители пришли. Они с сегодняшнего дня туалеты ремонтируют. Вы же сами в пятницу смету подписывали.
«Ах, да, туалеты…»
Действительно, Андрей Викторович давно мечтал о том, чтобы в редакции «Явки с повинной» наконец-то появились цивильные ватерклозеты — с плиткой на полу, зеркалами, с красивыми бра на стенках. А то ведь срамотища просто: люди приличные в гости приходят, менее приличные — тоже. Да и просто посетители захаживают. И прям — хоть на улицу води по нужде. Так что, когда газете по случаю предложили дурно пахнущую, но при этом щедро оплачиваемую заказуху, терзался Обнорский недолго: две полосы позора в обмен на финскую сантехнику — расклад приемлемый.
«В конце концов, где же еще отмывать грязные деньги, как не в туалете?»
— А они что? Не могут жужжать в нерабочее время? — зажимая голову одной рукой, второй Обнорский пытался нащупать в ящике стола упаковку с пенталгином.
— Так у них такой же рабочий день, как и у нас, — пояснила Даша и неожиданно хихикнула.
— Ну и что здесь смешного?
«Вот, действительно, чему она все время радуется?»
— Да это я «Служебный роман» вспомнила, — уже в открытую веселилась секретарь редакции. — Фильм рязановский. Помните, там тоже средь бела дня в кабинете рабочие инвентаризацией занимались? Мымра еще тогда возмущалась?
— Нет, не помню, — огрызнулся Андрей Викторович. — Так и что теперь? У нас отныне и в сортир не сходить?
— Почему? Все по очереди будем ходить. Сначала — в мужской. Я уже и объявление повесила. А через неделю — в женский.
— Неделю?!! А что, быстрее они не могут работать?
— Не-а. Там сложный монтаж оборудования… Ой, Андрей Викторович, там та-а-ки-е унитазы привезли! С та-а-кими сливами! Смотреть будете?
Вжи-и-и-ик!
— Нет-нет! — поспешно открестился от подобной перспективы Обнорский. — Давайте хотя бы это без меня! Мне над номером думать надо: ни одной статьи в запасе нет, а в «консервах», подготовленных службой расследований, сплошь одни консерванты. Выкатываться с такими текстами — себя не уважать.
— А, ерунда! — беззаботно махнула с порога Дарья. — Машка в последний момент все равно какую-нибудь сенсацию в клюве приволокет. Сколько раз так бывало: в среду пусто, а к пятнице — раз и густо. И в следующий понедельник — хоп, газета нарасхват. Цыганкова, кстати, в приемной сидит, к вам просится. Впускать?
Напоминание о Цыганковой неприятно царапнуло шеф-редактора. Ибо всё, что сейчас должно было произойти в этом кабинете, просчитывалось и предсказывалось с точностью до мельчайших интонационных нюансов.
Обнорский тяжело вздохнул, морально настраиваясь на неприятный разговор. Сейчас Цыганкова заявится и устроит очередную «цыганочку с выходом»: сначала будет требовать от него ответа за слетевший из номера материал, потом демонстративно сядет писать заявление об уходе. Он, в свою очередь, начнет орать и рвать эти заявления. Потом станет просить войти в его, редакторское, положение. Затем предложит ей занять его кресло, раз она такая умная и честная, а он — ступор на пути демократии. От всей этой дешевой мелодрамы, неизменно переходящей в еще более дешевый фарс, в правом виске Обнорского снова что-то перемкнуло и зарокотало.
