На следующий день после выхода журнала, редактируемого Пальма, шеф британской контрразведки генерал Гортон пригласил на завтрак Гэса Петериса, переведенного из Индии в здешнее латышское посольство советником. Гортон, имевший визитную карточку генерала в отставке, часто завтракал с дипломатами - он предпочитал личные контакты и в серьезных делах, особенно поначалу, когда они только завязывались, никогда не доверял сотрудникам, особенно молодым. <Своим чрезмерным старанием, подозрительностью и желанием принести мне в зубах информацию, - говаривал Гортон, - и не просто информацию, а обязательно написанную и подписанную собеседником, они крушат все окрест себя, как слоны, в лавке. Агент должен быть окружен уважительной любовью и доверием, а они сверлят его глазами и пытаются ловить на мелочах: не перевербован ли. Я пять лет лелеял одного актера, это очень ценная находка - известный актер, который дружит с нами. Стоило мне поручить во время каникул беседу с ним моим мальчикам - и я потерял агента. Он мне потом объяснил, что его заставили писать свои впечатления и требовали назвать имена тех леди, с которыми он спит...>
С Петерисом генерал познакомился через полгода после того, как тот перевелся в Лондон. Неторопливо присматривался к нему; понял здоровое честолюбие умного молодого дипломата и сошелся с ним легко, чувствуя, что Петерис относится к числу тех, кто никогда не изменит присяге, но всегда поможет тем, кто - встречно - может оказать содействие: не столько в карьере, сколько в деле, ибо Петерис понимал, что лишь дело может выдвинуть его в первые ряды, дело, а никак не попытки <сделать карьеру>.
- Послушайте, Гэс, - спросил Гортон, - вы хорошо помните Яна Пальма?
- Да, генерал. Мы вместе учились в университете.
- Что вы можете сказать об этом человеке?
- Ничего плохого, кроме того, что мы вместе учились.
Гортон улыбнулся:
- Хороший ответ. Я бы просил, если это не противоречит вашему пониманию чести, проанализировать его пламенную дружбу с германским посольством, с Уго Лерстом и с мистером Риббентропом.
- Надеюсь, никаких конкретных подозрений у вас нет?
- А как вам кажется?
- Мне кажется, их не должно быть. Мы, во всяком случае, верим ему.
- Я рад... Ну а если?
- Я хотел бы отвести возможные <если>.
- Это похвально, - кивнул головой генерал, - мне нравится, как вы оберегаете честь вашего друга.
- Товарища, - поправил его Петерис.
Генерал внимательно посмотрел на Петериса:
- Да, товарища. Я понимаю. Простите мою неточность. Впрочем, кто знает, где грань между понятиями товарищества и дружбы?
- Грань очевидна, - ответил Петерис, - она зрима. Я не мог быть другом мистера Пальма, потому что он играл в оппозицию, посещал дискуссионный кружок, а мне это всегда претило.
- Я знаю об этом. Нет ничего дурного во внимательном изучении марксизма. Правда, лучше это делать в индивидуальном порядке, нежели коллективно.
- Я тоже так думаю. Я читал и Маркса, и Энгельса, и Ленина. Должен сказать, что манера их мышления кажется мне чересчур прямолинейной, с одной стороны, и слишком заумной - с другой.
Гортон улыбнулся:
- Вы оригинальны в своем воззрении, потому что миллионов восемьсот, симпатизирующих марксизму и Ленину, сейчас придерживаются противоположной точки зрения. Это учение кажется им понятным, перспективным и подсказывающим выход вашему поколению.
- Мистер Гитлер занят этой же проблемой...
- Как вам ответить? - закурив, протянул Гортон. - Мистер Гитлер, по-моему, значительно больший прагматик, и он совершенно не интеллектуален в нашем понимании этого слова. Это и хорошо и плохо... Так вот, я попросил бы вас каким-нибудь образом ознакомиться с той работой, которую Ян Пальма проводит в журнале <Англо-германское ревю>. Журнал стал, если вы заметили, популярным, его охотно покупают. Продумайте, пожалуйста, какова - я бы сформулировал так - подкладка дружбы Пальма с Лерстом и Риббентропом.
- Хорошо, генерал, - ответил Петерис. - Я выполню вашу просьбу, но если результаты будут в какой-либо мере противоречить моему пониманию товарищества, я резервирую за собой право больше к этой теме в разговоре не возвращаться.
- Бесспорно, - согласился Гортон. - Бесспорно. Вы сделаете выводы для себя, как человек, представляющий интересы Латвии на острове... Как долго Пальма будет жить в Лондоне, я, естественно, не знаю, но, если он в Риге откроет филиал своего нацистского журнала, вам следует быть осведомленным о причинах, побудивших его к этому, не так ли?
<Умен, дьявол, - удовлетворенно отметил Петерис, - у него есть чему поучиться - у этого <отставника>. Не я ему должен помочь, а он мне помогает - так его следует понимать... Ай да отставник...>
- Спасибо, генерал, - улыбнулся Петерис, - мне всегда очень приятно встречаться с вами...
- Мы с вами завтракаем, - заметил Гортон, - а не встречаемся. Мясо прожарено великолепно, торопитесь, оно остынет.
...В этой маленькой радиостудии было полутемно. Джаз-оркестр, с которым выступала Мэри Пейдж, еще не собрался. Только контрабасист осторожно притрагивался к витым струнам. Возле рояля сидел молодой парень и наигрывал тихую мелодию.
Мэри сидела с Яном на высоких стульях в самом темном углу маленького зала радиостудии.
- Ты плохо выглядишь, - сказала Мэри, - замучился в своем журнале?
- Нет.
- Или тебя замучила расовая теория мистера Гитлера?
Ян пожал плечами, ничего не ответил.
- Ты довольно лихо пропагандируешь его расовую теорию.
- А почему бы нет?
- Не боишься, что мы станем фашистами?
- Не боюсь.
- Слушай, - спросила Мэри, - зачем ты согласился на все это?
- На что?
- На должность главного редактора журнала, на почетный пост члена правления Англо-германского общества?
- Во-первых, - ответил Ян, - ты мне сама подмаргивала, когда я смотрел на тебя в посольстве. Помнишь? Риббентроп мне предложил работу в журнале, а я посмотрел на тебя. А ты мне стала моргать. Я решил, что ты велишь мне стать главным редактором.
Мэри закурила.
- Правом давать такие советы обладают жены, а я - любовница. Вообще это неплохо звучит: Мэри Пейдж, любовница фашиста.
- Между прочим, - медленно ответил Ян, - если мы не хотим стать фашистами, то надо хотя бы знать, что же такое фашизм.
- Ого! - засмеялась Мэри. - Значит, ты сидишь у них с секретной миссией?
- Почему? Почему я должен сидеть с секретной миссией? Если нацизм это так плохо, как все говорят, я должен в этом сам убедиться. А если нацизм в общем-то не так уж плохо - то почему бы мне не убедить тебя в этом? Тебя и всех?
- Вены тебе было недостаточно?
- Не совсем.
- По-моему, до Вены ты был ярым антифашистом.
- У тебя неплохая память...
- Иначе я бы не запоминала ноты...
- Только из столкновения двух полярных мнений рождается истина. А истина - это интересная книга...
- Думаешь написать об этом книгу?
- Такая книга пригодится во всех смыслах. - Ян постучал по дереву. Я бы очень хотел написать такую книгу. Как думаешь, получится?
- А почему нет?
- Потому что я лентяй и мне скучно писать книги. Да и с талантом жидковато. Я завидую поэтам - они быстры на реакцию. Прозаики чрезвычайно медлительны... Серьезные журналисты - тоже. Я репортер, и мне весело, несмотря на то что меня сделали редактором.
В это время пришли саксофонисты и трубач. Они заиграли песенку, веселую французскую песенку.
- Мэри, - сказал пианист. - Давай порепетируем. Через полчаса запись.
- Я готова, - ответила Мэри, - зачем репетировать?
- На всякий случай, - сказал пианист. - Давай ту, цыганскую, которую инструментовал Дэйвид.
- Пожалуйста, предупреди меня заранее. Когда твои друзья национал-социалисты уничтожат всех цыган, евреев и славян. Мне нужно вовремя изменить репертуар, - сказала Мэри, приминая сигарету в пепельнице.
- Хорошо, - ответил Ян, - я буду тебя держать в курсе нашей с мистером Гитлером расовой политики. Тем более что я собираюсь завтра в Берлин.
- Ты зачастил в Берлин...
- Там любопытно.
- Летишь один?
- Нет...
- А с кем?
- С чемоданом.
- Говорят, в Берлине интересная ночная жизнь и масса толстых немок, которые обожают длинных и надменных латышей, вроде тебя.
- Я слышал об этом, - ответил Ян, - и я очень напряженно готовлюсь к тамошней ночной жизни.
Берлин, 1936 __________________________________________________________________________
Пальма медленно шел по пустынной - в этом час - Шенезеештрассе, размахивая клетчатым баулом. Проходя мимо литой чугунной изгороди, он увидел нарисованный белым мелом скрипичный ключ.
Пальма достал из кармана свой мелок, зачеркнул скрипичный ключ и на следующей металлической трубе нарисовал басовый ключ. Он прошагал еще метров пятнадцать, завернул в маленькую вайнштубе и попросил хозяина:
- Пожалуйста, двойной <якоби>.
- Да, господин, - ответил хозяин, стремительно и ловко наливая ему коньяк, - прошу вас.
- Спасибо, - сказал Пальма. - Почему у вас так сумрачно? Хорошо бы включить свет.
