– Спасибо, моряки! Это… это… вы даже не представляете, что вы совершили!
А Чаговец, смущённо принимая поздравления, шепчет Стребыкину:
– Сейчас бы придавить… минут по шестьсот на глаз! Братишко, однако, расслышал реплику:
– Спать! Конечно, спать! Заслужили!
– Запевай! – командует мичман Лосев. И строй, уже набрав нужный темп на каменистой дороге, усеянной желтоватыми лужами, дружно грянул любимую: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…»
«Дивизия» шла, не пряча лиц ни от дождевых струй, летевших со стороны колючих скалистых сопок, ни встречных армейских машин, то и дело норовивших обдать из-под колёс фонтанами грязи, ни жителей, удивлённо или восторженно застывавших при виде громкоголосой «чёрногривой» команды.
«Партизанские отряды занимали города» – летело над головами, и в какой-то момент Анатолию Стребыкину стало смешно:
– Ещё подумают – правда! А всего-то в баню идём…
– А чего они всё едят? – донёсся из середины строя приглушённый голос Миши Богачёва.
– Резину жуют! – глотнув слова песни, объяснил Юра Нуждин.
– А зачем?
Казимир Вашкевич, как парторг, посчитал нужным внести в диспут политическую нотку:
– Не видишь – с голоду опухли. Вот и жуют!
– Придётся тебе с ними котлетами делиться, – бросил Богачёву Сергей Чаговец.
Строй сдавленно чмыхнул, и мичман тут же отреагировал:
– Р-разговорчики!.. Раз, раз, раз-два левой!
…Баня оказалась совсем не такой, как ждали, а лишь просторной армейской душевой. Но какой! Сверкая кафельной плиткой и никелированными кранами, она окутала подводников уютным, густым парком, с давно забытой щедростью окатила горячей водой, до восковой мягкости растапливая их задубевшие в море тела. Чаговец не стерпел этой нежнейшей «диверсии» и, повинуясь давней привычке, забасил во всю мощь:
Ревела буря, дождь шумел,Во мраке молнии блистали,И беспрерывно гром греме-е-ел,И ветры в дебрях бушевали-и…
Команда почти в сорок глоток подхватила: «греме-е-ел… бушева-ли-и».
– Эх, а всё ж сибирская банька позабористей будет! – заметил омич Павел Плоцкий.
– Сейчас бы веничек берёзовый! – мечтательно поддакнул Коля Фадеев.
– А мне б покрепче полок да Маруську под бок! – отозвался его тёзка Семенчинский.
С сожалением покидая душевой рай, моряки в раздевалке попали под овации. Так их встретили нежданные слушатели – американские моряки и солдаты. Но аплодисментами дело не ограничилось. Союзники бесцеремонно подходили к полуголым братьям по оружию, угощали сигаретами и жвачкой, дружески хлопали по плечам. Особенно досталось великанам – Виктору Бурлаченко и Сергею Колуканову.
– Рашен, гуд! Вери найс! О-кей! – эти возгласы раздавались до тех пор, пока Бурлаченко в сердцах не рявкнул:
– Идите к чертям, камрады! Что я вам, лошадь? Хлопают, как цыгане на базаре…
– А они у тебя хвост ищут. И рога! – опять «разгадал» тайный замысел Вашкевич. – У «красных» они обязательно должны быть…
Но Юра Нуждин, включив свой английский, пришел богатырям на помощь объяснил окружающим, что ребята стесняются. У него завязалась с американцами довольно дружелюбная беседа, и вдруг он воскликнул:
– Братцы, вы послушайте, что он говорит!.. Зыс неви, – обнял он за плечи коренастого военного моряка.
– Джон Тимбери, – с готовностью подсказал тот.
– Вот… Джон говорит, что две недели назад здесь были еще две советские подводные лодки!
– Какие? Не может быть! – раздались голоса.
– Йес, йес! – закивал Джон. – Ту рашен сабмаринз. Эл-фифтин энд эл-сикстин…
– Ну! – стал переводить Нуждин. – Две лодки – Л-15 и Л-16. И якобы тоже пошли курсом на Сан-Франциско, а потом – к Панамскому каналу.
– Слушай, – насупился мичман Лосев. – Кончай эту болтовню. Были б тут наши лодки – неужто мы бы не знали?.. Провокатор какой-то…
– Ноу провокатор, ноу! – горячо заговорил Джон.
– О-кей, – наскоро скомкал беседу Юра Нуждин. – Гуд бай, май френд, гуд лаки…
Ситуация прояснилась по возвращении на корабль.
– Это правда, – ответил на расспросы экипажа политрук Шаповалов. – Действительно, два наших минных заградителя – Л-15 и Л-16 идут впереди тем же маршрутом. А что нас не поставили об этом в известность – на то и есть военная тайна.
– Хороша тайна, – не сдержался неисправимый одессит Виктор Нищенко, – если о ней весь Привоз базарит!
24-й день похода
Тихий океан
И снова поход. В рубке несёт вахту штурман лодки лейтенант Константин Тихонов, наверху – зенитчик Иван Грушин.
Этой ночью погода, кажется, дала океану отдохнуть от штормов и бурь. В небе – новолуние, поэтому звёзды сияют во всю свою красу, а лодка будто опоясана голубым ореолом – так фосфоресцируют мелкие морские моллюски. Таким же голубым мерцанием светится впереди С-55, в кильватер за которой, как и раньше, идёт 54-я.
– Сверху глянуть – как два глаза, наверное… Грушин не заметил, что произнёс это вслух.
– Что вы сказали, Грушин? – переспрашивает снизу Тихонов.
– Это я так, – смущается моряк. – Красиво очень…
– Да, море всегда красиво. Я на Амуре вырос… там теперь целый город построили – Комсомольск… так в детстве любил в лодке по ночам плавать. Выгребу на середину реки, вёсла опущу и смотрю, смотрю на воду, на небо, на берега вокруг. Красота!
– Ой, товарищ лейтенант! Впереди…
– Что случилось?
– Справа, пятнадцать! Вижу артиллерийский бой подводных лодок!
Тихонов прильнул к окуляру перископа, впился взглядом в окрестное пространство. Далеко в матово-чёрном блеске то всплывали, то исчезали в воде продолговатые тёмные силуэты, а вокруг них время от времени взлетали едва заметные водяные фонтаны – словно всплески от артиллерийских снарядов. Тихонов уже готов был играть боевую тревогу, но, помня приказ в бой не вступать, помедлил – и тут же сообразил, что происходит.
– Ну, Грушин, – сказал он облегчённо, – в бдительности вам не откажешь. А вот китов с подводными лодками перепутать – этого бы нам с вами не простили.
– Киты?! – удивился Грушин. – А разве они тут водятся?
– Ещё как водятся! Для японцев и американцев это самый доходный промысел. Кончится война – я и сам бы в китобои пошёл.
Утром, когда Грушин спускается в отсек, там уже идёт привычная, будничная жизнь. Анатолий Стребыкин как бачковой убирает посуду после завтрака, Юра Нуждин готовит стол к занятиям английским языком, Александр Морозов – «штурман по карте» прокладывает по ней пройденный за ночь путь.
– Спасибо американцам, – говорит он, – дали карты, лоции… Теперь хоть не будем ползать как слепые кутята.
– Где мы сейчас? – интересуется Пётр Грудин.
– Вот: 52 градуса 14 минут северной широты и 163 градуса 42 минуты западной долготы.
Тем временем Грушин усаживается за свой завтрак.
– Как вахта прошла? – спрашивает Казимир Вашкевич. – Какой-то ты… скучный вернулся. Что-нибудь случилось? Или заболел?
– Да нет, – отмахивается тот. – Всё нормально.
– Точно? – не унимается Вашкевич, прикладывая ладонь ко лбу товарища.
– Устал он! – подал голос Вася Глушенко. – Расскажи, Вань, як с китами сражался.
Грушин, сверкнув глазами, тут же сам расплывается в улыбке:
– А ты откуда знаешь?
Глушенко раскрывает тайну:
– А я, колы на камбуз ходив, чув, як Тихонов командиру докладав: так, мовляв, и так – ночью ниякых происшествий не було, крим одного…
Теперь уже весь отсек пристаёт к Грушину:
– Вань, расскажи!
– Да ну вас! – Грушин укладывается в койку, натягивая на себя, чтобы согреться, не только одеяло, но и бушлат, и плащ.
– Ну, если уж накрылся полным аттестатом, теперь его не кантовать… – разочарованно отходит от него Сергей Чаговец, снимая общий ажиотаж.
В углу, примостившись на рундуке, Яков Лемперт колдует над своими ботинками. Приглядевшись, Николай Семенчинский издаёт восторженный клич:
– Слушай, ты же классный мастер! А заказы принимаешь? На моих тоже каблуки стёрлись, по палубе скользят. Набойки бы, а?
– Набойки – дело нехитрое, – мычит Яков, закусив суровую нитку. – Жаль, припасу мало – клею, гвоздиков… Не додумался в Петропавловске запастись.
Народ в отсеке окружил новоиспечённого сапожника, нахваливает работу, уже и очередь на починку вот-вот составится…
– Молодец, Лемперт! – пробился сквозь общий гам голос Виктора Нищенко. – Зря на флот подался – сейчас где-нибудь в Чугуеве, знаешь, сколько бы заколачивал! А то… Еврей-подводник… Самый короткий анекдот!
Внезапно в отсеке повисает острая тишина. Сквозь мерный гул двигателей слышен даже плеск воды за бортом. Почуяв неладное, Нищенко подавил родившийся было смешок, потом заговорил озираясь:
– Вы чего?.. Братцы… Я же ничего такого… Яков, ты что, обиделся?
Молчание, тяжело заполнившее отсек, не рассеивалось.
