Тем временем, хозяева поднялись навстречу вошедшему для вступительного рукопожатия.
Ритуал приветствия прошел с деловой поспешностью, после чего все уселись за стол. Либерзон, директор и совладельцы с одной стороны, Васильев и Холодковский – с другой. Обмен визитками, и вот перед Максимом лежат четыре карточки с именами собеседников в том же порядке, что и сами собеседники напротив.
ЗАО «Энерго» – гласил заголовок все четырех визиток.
«Бенсион Абрамович Либерзон, финансовый директор», – начал внутреннее знакомство Максим, – «этого мы знаем, хитрый еврей. Такое впечатление, что последнее время стало модно назначать на ключевые должности сотрудников с ярко выраженными еврейскими именами. Шик, что ли, это такой, типа как официантка-китаянка в суши-баре? С этим все ясно – ведет финансы, в другие дела не лезет, в данном случае функционал полностью описывается названием должности.
Канатов Владимир Алексеевич – тот, который коммунист. Должность не указана, следовательно, в компании никакими делами не занимается, только приезжает деньги из сейфа забирать, а визитки – для представительства. Наверняка, бывший партийный функционер. Тип под названием «из народа». Был весь такой из себя, за простых людей, ходил по кабинетам, тряс патриотически кулаком, не замолкал на собраниях». Холодковский таких сильно не любил, слишком много натерпелся он от них на своем пути наверх и именно из-за таких этот путь был таким поганым. На подобных кретинах и держался весь советский строй, малообразованных тугодумах, возомнивших себя чем-то значительным среди еще больших тупиц.
С другой стороны, приятно, что в данном случае, Максим – главный персонаж всего мероприятия. «По возможности нужно будет поддать негодяю «за всех униженных и оскорбленных», – промелькнула у Холодковского мстительная мысль.
Следующий: Буров Валерий Александрович – тот, что бандит. Опять без должности, оно и понятно. Досье на этого человека, подготовленное службой безопасности Холодковского, было в несколько раз толще, чем у коммуниста. Примечательный персонаж. В детстве был примерным мальчиком, учился хорошо, поступил в какой-то заборостроительный институт, на больший у родителей денег не хватило. Отучился на красный диплом и пошел после института честно торговать каким-то импортным мусором. Типичный рабочий класс и потребитель примитивной отечественной рекламы. Ан нет, случился в судьбе поворот – ушли из жизни родители, отец, кажется, в аварии, мать, вроде как, от болезни, но сразу после отца. Тут парня как сдуло из рядов приличных обывателей. Занимался всем, от фарцовки до рэкета, завязался с ментами, потом с администрацией – поднялся на каких-то бюджетных махинациях, после чего ушел в серый бизнес, то есть в официальный, по российским понятиям. Теперь солидный человек, хотя физиономия и телосложение все равно выдают прошлый род занятий, а уж для такого опытного физиогномиста, как Максим, вообще все ясно и без досье.
Даже на счет такой резкой смены жизненных приоритетов в столь зрелом возрасте у Холодковского было предположение, граничащее с уверенностью. Метаморфоза из ботаника в бандита легко объяснима, если посмотреть на случившееся с психологической точки зрения. Внутри Буров всегда был сильным и безрассудным бойцом. Единственной его слабостью было то, что из-за роли единственного сына в семье и соответствующего воспитания он был «родительским подкаблучником». Он не мог жить, как ему хотелось, потому, что просто боялся расстроить родителей. Внутренне он ненавидел их, для него они были тюрьмой, мешали развитию его как полноценного человека, но это чувство не могло выплыть на уровень осознанного. Наверняка, когда родителей не стало, сразу после короткого приступа непреодолимого горя, а возможно – и вместе с ним, Буров испытал облегчение. Через несколько месяцев облегчение переросло в ликование, которое не могло сдержать даже чувство утраты. Он ощутил себя самым свободным человеком на планете, а значит – самым сильным. С хищным оскалом и чувством вседозволенности и неуязвимости в душе он вклинился в криминальные зачатки тогдашней экономики, делая все то, что недавно было запрещено родителями. Запрет закона по сравнению с контролем родителей, сброшенным с плеч, был неощутим и неубедителен. Его психологический перелом был похож на перелом, который произошел много лет назад с Холодковским, когда того перестала волновать и страшить окружающая действительность. Отличались только причины и следствия, механизм же был аналогичен. Другими словами, Максим чувствовал, что перед ним сидит практически родственная душа, и, несмотря на типаж такого родственника, испытывал к нему симпатию.
Последняя, крайняя справа визитка гласила: Сахаров Анатолий Борисович, генеральный директор. Долговязый мужчина средней внешности. «И наверняка средних умственных способностей», – продолжил анализ присутствующих Максим. Пару-тройку бестолковых, но престижных образований, типа МГУ, ЭмБиЭй, какая-то кандидатская на нейтральную тему, два иностранных языка, стажировка там да сям – классический топ-менеджер: грамотный, исполнительный, лояльный, без закидонов. Не такой талантливый, конечно, как Васильев, но дело поручить можно, будет действовать в строгом соответствии с линией партии. Надо с ним потом будет пообщаться наедине, может, оставить на том же окладе, но с должностью попроще. Он всю местную кухню знает, будет хороший помощник Васильеву. Главное, чтобы зло не затаил, тут аккуратно нужно, а то можно пригреть на груди змею. По-хорошему-то, конечно, надо бы попереть, вместе с Либерзоном этим, ну да видно будет.
– Ну что, господа, – нарушил ожидательное молчание Холодковский, – насколько мне известно, все документы готовы, условия сделки согласованы, остались юридические формальности. Я прав?
– Да, именно так, – ответил бандит. – Договора согласованы полностью, осталось только подписать высокому собранию, – Буров вопросительно посмотрел на коммуниста.
– Да-да, господа, именно так, – пробасил Канатов. – Остались рабочие, так сказать, формальности. Что называется, утвердить наши намерения документально, что, несмотря ни на что, все-таки самое главное, и я бы даже не побоялся этого слова – практически, основное. Со своей стороны хочу отметить…
– Вова, не митингуй, – поморщился бандит.
«Вот-вот, именно», – сказал про себя Холодковский, – «заткни фонтан, уже наслушались таких уродов за семьдесят лет», а вслух добавил: – Вот договор, подписанный с нашей стороны, и все прочие документы, – Васильев выложил кожаную папку с бумагами на стол.
– Вот наш, – взглядом показал бандит на лежащую на столе папку попроще. Васильев пододвинул документы к себе и углубился в их изучение. То же самое сделал Либерзон, только, в отличие от Васильева, он только делал вид, что проверяет состав и содержание документации.
Воспользовавшись вынужденной паузой, мысли Максима, помимо его воли, снова вернулись к девушке в оранжевом платье. Действительно ли она была настолько необыкновенна, как ему показалось, или это просто был эффект, вызванный несоответствием ее вида и офисного пространства? Но чем бы ни было вызвано произведенное впечатление, отголосок его до сих пор теплился в душе Холодковского. И не только не думал затихать, а разрастался еще больше, захватывая все потаенные ее уголки.
Максиму снова начало казаться, что он видел пришельца из своего самого желанного мира. Перед его мысленным взором поплыли непривычные образы и ассоциации. Он представил дачу, где-нибудь за сто километров от столицы, не свой особняк с несколькими гектарами земли, в котором он проводил в общей сложности пару недель в год, а именно дачу, обычную советскую дачу на легендарных шести сотках. Маленький летний домик, участок, заваленный всяким мусором и обнесенный символическим заборчиком. Весна, сквозь ветки недавно зазеленевших яблонь греет ласковое солнце. Около дома горит костер, в нем жгут мусор и сухие ветки, накопившиеся за зиму. А перед костром, на раскладном стульчике, сидит та самая девушка и смеется. А смеется она потому, что Максим сидит напротив и рассказывает ей что-то забавное…
Конец ознакомительного фрагмента.
