Глава III. Олигарх
Максим Холодковский стоял напротив панорамного окна своего кабинета. Двойное пуленепробиваемое стекло сдерживало серую муть осеннего утра в пятидесяти сантиметрах от его лица. Он вытянул руку вперед и, оперевшись на ладонь, перевел взгляд на мокнущий под ногами город. С высоты тридцать третьего этажа не только пешеходы, но и автомобили казались мелкими насекомыми, стекающимися нестройными рядами к подножию офисной башни. Картина вызывала ассоциации с большим муравейником, к которому спешат его обитатели, и каждый из них что-то тащит, чтобы муравейник становился все больше и больше. Спешащие к началу работы люди также несли отдать что-то своей организации: свой талант, или хотя бы просто способности, силы, время, здоровье. Задача же офиса – переработать все это в деньги, большинство которых пойдет на дальнейший рост муравейника и непосредственно его владельцу.
Да, не зря писал какой-то модный писатель: «Весь мир держится на подобии», – подумал Максим. И чего они сюда прутся каждое утро – ведь их работа скучна до истерики? Или они настолько ограниченны, что испытывают щенячий восторг от перекладывания бумажек, свидетельствующих о чужих денежных потоках? Неужели все эти люди не смогли найти себе в жизни более интересное занятие, которое при этом приносило бы необходимый для пропитания доход? Откуда эта моральная импотенция, эта холопская психология?
А может, это духовное смирение русской интеллигенции? Может, у этих людей богатый внутренний мир, позволяющий относится к окружающему с буддийским спокойствием?
Эта мысль развлекла Холодковского, он отошел от окна и стал ходить по кабинету от стены к стене. Размер кабинета, даже при таком маршруте передвижения, позволял своему владельцу тратить на прямолинейное перемещение достаточно продолжительное время для того, чтобы иметь ощущение прогулки. Мысль о высокой духовности сотрудников, подстегнутая забавной софистикой своего происхождения, стала постепенно оттеснять утреннее уныние, вызванное безрадостным видом из окна.
Полторы тысячи смиренных философов, аскетов духа и художников субъективной реальности. Красиво! Все, что им нужно, они черпают из внутренних источников души. Для них не стоит шекспировский вопрос:
«Достойно ль смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними?»
Они точно знают, что «достойно», и черпают успокоение в своей мудрости, воспитанной в них родителями, в которых, в свою очередь, подобную мудрость воспитал зомбирующий советский строй. И теперь эти люди отдают ненужные им силы для работы на того, кто по духовному развитию гораздо ниже их, вследствие чего не избавлен от притязаний на власть и богатство. Так что, получается, что лозунг «кто был никем, тот станет всем» продолжает работать и по сей день, только теперь наоборот.
Размышляя таким образом, Максим свернул со своего прогулочного маршрута и уселся за стол размером с кабинет среднего клерка. Нажав на кнопку селектора, он попросил секретаршу принести кофе.
Не прошло и пяти минут, как в кабинет, предварив свое появление формальным стуком, вплыла секретарша.
Сегодня у Холодковского было особое состояние души, побуждающее к анализу всего окружающего. Подобные настроения свойственны очень богатым людям в период полного благополучия. В это время все насущные проблемы покидают человека или отходят на второй, очень далекий план. После потери таких естественных раздражителей сознанию остается два пути. Первый свойственен людям весьма недалеким, которые до сих пор встречаются в обилии в среде состоятельных российских граждан, связан он с гламурным алкогольно-наркотическим образом жизни, при котором человек растворяется в примитивных физических и эстетических удовольствиях. Именно из-за большого количества этого типа богатых людей у обычного обывателя, живущего в Москве и имеющего дома телевизор, складывается ощущение, что основная цель россиян – это алкоголь, наркотики, низкопробные развлечения и беспорядочный секс.
Но есть и второй тип таких людей, который при избавлении от насущных проблем начинает тяготиться к более тонким материям, и, как следствие, к более сложным интеллектуальным удовольствиям. Предвестником зарождения в душе таких процессов как раз и служит настроение, побуждающее к анализу окружающего. Внешними проявлениями такого состояния является философская задумчивость и усиленная восприимчивость к незначительным внешним явлениям, таким, например, как существование секретарши.
Поскольку Холодковский был яростным противником служебных романов, тем более – с представителями низшего офисного звена, коими являются в отечественном бизнесе секретарши, о вошедшей девушке он знал ничтожно мало.
Пока секретарша расставляла на столе чашку с кофе и сахарницу, Максим мысленно собрал в аккуратную кучку все сведения, которыми он обладал о вошедшем человеке. Звали девушку Юля, она была молода, некоторым образом привлекательна (для настоящей сексуальности ей не хватало харизмы), знала два языка. Вот, в общем-то, и все, что ему было известно о персоне, которая работала бок о бок с ним уже почти два года.
Холодковский задумался о сложившейся ситуации, почему так происходит? Он присмотрелся к миловидному личику. Максим воспринимал как аксиому утверждение, что внутренний мир человека непременно отражается на его лице: в выражении, в общей конституции, во взгляде. Однако, если руководствоваться таким положением, то можно было сделать очевидный вывод, что у Юли внутреннего мира не было вообще. Ее лицо ничего не выражало, впрочем, как и речь, которую она в состоянии была произнести, да и все поступки, из тех, о которых было известно Максиму.
Нельзя было сказать, что девушка была глупа, скорее, нельзя было сказать, что она БЫЛА. Ее внутренний мир представлялся Холодковскому в виде голой, абсолютно ровной степи, по которой ветер гоняет редкие перекати-поле односложных мыслей.
Тем временем Юля, завершив свою миссию, вышла из кабинета, придурковато улыбаясь в пространство.
«Она не глупая», – подумал Холодковский, – «она полная дура! Причем, самое печальное то, что она об этом даже не подозревает. Зато ей обидно, когда ее называют секретаршей, она хочет именоваться «офис-менеджером».
Максим сделал глоток отличного кофе и подумал, что пора перенаправить все-таки свои мысли на работу. Тем более что сегодня предстоит немало сделать.
Однако, несмотря на полученную порцию кофеина, мысленный процесс никак не сворачивал в рабочую колею и продолжал крутиться вокруг несчастной девушки.
И тут Максим сделал для себя очередное мировоззренческое открытие. Нет никаких офисных работников с богатым внутренним миром, которых он придумал перед тем, как выпить кофе. Вокруг него работают только такие вот «юли», называются они по-разному, но по сути своей идентичны. Это одноклеточные роботы, которым не скучно по восемь часов в день заниматься однообразной ерундой, потому что это как раз та ерунда, которая прекрасно вписывается в их интеллектуальную степь, подобную той, которую Холодковский разглядел в секретарше.
Ну что ж, тогда никаких проблем быть не должно, все они получают то, что заслуживают.
С другой стороны, должны же быть и другие люди на свете, непохожие на этих офисных орков. А если они есть, то, может, и вокруг него парочка найдется. «Надо их непременно поискать, со временем», – подумал Холодковский.
Он ткнул в кнопку селектора:
– Юля, позови ко мне Васильева.
Спустя десять минут в кабинет, под гнусавое селекторное сообщение «К вам господин Васильев», в комнату быстрой пружинистой походкой вошел сам Сергей Васильев, заместитель Холодковского и его ближайший соратник.
На нем, как обычно, был черный костюм, черная рубашка и узкий алый галстук. Сергей ходил в таком одеянии уже почти год. Видимо, одевшись так однажды, он пришел в такой восторг от собственного отражения, что закупил с дюжину каждого из предметов этого гардероба и зарекся никогда с ними не расставаться, решив тем самым проблему утреннего (или вечернего, это зависит от дисциплинированности) выбора соотношения «костюм-рубашка-галстук».
– Доброе утро, сенсей, – произнес Васильев, наклоняясь в ритуальном поклоне со сложенными ладонями на уровне груди, и расплылся в улыбке.
Это была шутка, мягко говоря, не первой свежести, превратившаяся в традицию. Таким образом Сергей выказывал свое восхищение способностям и таланту начальства. Хитрость хода состояла в том, что лесть, поданная в шутливой форме, с одной стороны, была лишена своего грубого меркантильного обличия, поскольку как бы не воспринималась всерьез, но, с другой стороны, все-таки была лестью, которая не могла не быть приятна начальству.
