Боевые суда, ощетинившись дулами пушек, ползли из залива прочь. На городских рынках втридорога
продавали гнилую конину и вонючее мясо морских быков. В доках сновали крысы. Ос попал под облаву
случайно – и это его спасло. Трущобы были обречены. А его с разношерстной толпой таких же везунчиков
ожидала казарма.
Их затолкали в пустой пакгауз, посчитали по головам и заперли, даже воды не дали. Один старик
отдал концы ночью, юнгу и двух матросов успели выкупить, всех кривых и безногих посчитали негодными
к службе. Остальных записали, обрили, раздали по плашке хлеба и бестолковой колонной погнали в порт.
Черный рот «Виолетты» высунул язык трапа, людское стадо сгрузили в трюм, и путешествие началось.
Самым мерзким казалось ощущение близости других тел – их тепло, вонь и грязь. Ос за годы
бездомья привык быть один. А фронта он не боялся – висельник не утонет. Вокруг ругались, молились,
плакали и хрипели во сне. Ос же грезил о будущих подвигах, прошлых встречах и могуществе вод вокруг.
Слова бились в его голове, но говорить было нельзя. Либо пристрелят, либо отправят к вербовщикам, после
чего опять же пристрелят – за неспособность. Второго одаренного из набора, – слабоумного юношу-
предсказателя, офицеры отселили в отдельный угол. Бедолагу кормили объедками со стола и били за
каждый срыв провидения.
…Новобранцев доставили в город-крепость на острове в Сером море. Сосны, желтый песок, едкий
запах пороха и железа. Смрад казармы, муштра, побои. Усталость. Первый год Ос не помнил – он почти
разучился думать.
Сил едва хватало вставать и делать, что говорят: маршировать, колоть, целиться, чистить, драить,
стирать и жечь. Во время еды Ос мечтал о сне, во сне видел еду. Он был болен, хромал, кашлял, сплевывал
кровь – и поэтому жил. Раз за разом сменялись учебные роты, а Ос все топтал казарму – чистил рыбу, мел
плац, полировал стволы громоздких чугунных пушек. Со временем он стал различать орудия – по оттенку
звона металла, по отметинам пороха, по царапинам шрамов на черных дулах. И полет снаряда казался Осу
подобным запредельной свободе движения мысли вне.
Терпеливым старанием он глянулся пушкарям. Был оставлен при батарее, потихоньку отъелся, окреп.
Появились силы для наблюдений. Жизнь блестела и колыхалась, как подпорченный студень. Сомнительные
победы первых недель войны сменились вялыми поражениями. Имперцы продвигались к столице. В
городах пахло голодом. По деревням угоняли в леса скотину и прятали хлеб. Крепость трясло в ознобе.
Каждый день на плацу кого-то пороли или ставили в кандалы. Унтер Крукс пристрелил новобранца «за
дерзость». Приближалась весна.
С южным ветром принесло горсти слухов о будущей битве – двум эскадрам надлежало столкнуться
во славу тронов. Эта схватка, похоже, решала исход войны. Слабоумный крепостной предсказатель твердил,
что все кончится поражением, но не мог назвать имени победителя. Ожидание длилось. Как-то за полночь
бедолага влез на крышу казармы и заблажил в голос. Мол, эскадры сошлись, но не стали биться, моряки
побратались кровью и теперь возвращаются, дабы переменить и законы и власти. Смерть хижинам, война
дворцам, горе кормящим грудью… И дальше вовсе уж неподобное. Ретивый капрал снял пророка с одного
выстрела, за что был тем же утром пущен в расход.
Ос тоже ждал. Он почуял бурю. Все вокруг: злая ругань голодных солдат, брань чинов, блестящие
ножны парадных кортиков, даже раннее лето, поразительно щедрое на красоту и тепло – все подряд
раздражало отвыкшее сердце. Дар стучался в ушах – так, наверное, бьется ребенок в чреве, почуяв
приближение родов. Ос понял, что не удержится, и жил жадно. День прорыва беды грозил гибелью, вряд ли
преодолимой.
Их подняли посреди ночи. Взбунтовавшийся флот приближался к берегам острова – в крепости был
уголь, была вода и – главное – были снаряды, много снарядов для ненасытных пушек. А приказ из Столицы
гнал офицеров – любой ценой задержать.
…Шел туман. От промозглой влаги скрипело и пахло ржавью простуженное железо. Пушкари в
боевом порядке навытяжку мерзли на бастионе. Ос смотрел, щурясь, как расхаживает вдоль орудий
одышливый капитан, как дрожит жилка на его плохо бритой щеке, как томительно медленно оседают на
гладком дуле капельки мутной испарины. Вдруг ударил ветер. Туман разорвало в клочья. Заблестели под
солнцем бронированные борта. Бунтовщики приближались к гавани.
«Батарея, готовьсь!» – капитан прыжком поднялся на бруствер. «Целься!» Рявкнуть «Пли!» офицер
не успел – Ос столкнул его в море. И, не дожидаясь пули, заговорил – во весь дар, во всю мощь обреченной
глотки:
…Свобода? Да!
Стоят суда
Грядет армада
Города
Горят
Ворота и порты
Открыты
Алчущие рты
Руби раба
Дроби набат
Ори «ура»!
Свобода, брат!...
Ос не понял, что предстало глазам ошеломленных солдат, но успел увидать – пушкари развернули
стволы вверх, в небо. И прыгнул с бруствера.
От удара о море почернело в глазах, Ос почти потерял сознание. Но живучее тело дернуло его вверх,
к тонкой пленке соленой воды. Ос боялся – не хватит сил дотянуть до спасительных валунов за причалами.
Но удалось – и доплыть, и укрыться в камнях. Ос лежал, глядя в небо, а на пристани стреляли, кричали и
падали люди. После стало темно.
…Он пришел в себя от чудесного запаха кавы – горячей кавы в невесомой, голубой на просвет,
хрупкой чашечке. Ос решил, что он умер и попал в рай – никогда, даже в лучшие годы дома, он не спал на
льняном белье, не носил льнущих к телу рубах и не кушал с фарфора. Обитые бархатом стены комнаты, в
которой стояла кровать, чуть заметно раскачивались. На двери неуместно чернел силуэт герба. У оконца
стоял крупнотелый мужчина в дорогом, но помятом мундире. Он обернулся, сияя щербатой улыбкой...
Брок!!!
Да, это был он, закадычный друг детства. Изменился. Стал властным, налился силой, как яблоко
желтым соком. Но глаза приемыша были прежними – ожидание чуда плескалось за оспинами зрачков. Чудо
было простым: власть народу. Хлеб голодным, мир солдатам, свободное море торговцам и рыбакам. Война
доносам, погромам, бессудным казням и продажным судьям. Счастье – всем. А плата – труд, пот и кровь.
Много крови.
Ему, Осу, судьбою вручен дар творить, поджигать сердца силой слова. Он может приблизить день
общей победы, может спасти многие тысячи жизней – людей, обманутых с детства, слепых, диких…
Ос слушал молча. Из небытия перед ним вставал Город Солнца, сияющий и прекрасный. Город, где
никто не скажет «проклятый рыжий», не кинет вслед камнем, не откажет в любви потому, что чужак и
беден. Без голодных и нищих, без трущоб и без тюрем, но со школами – для любого, с чистой водой в
фонтанах, с белыми парусами вольных птиц – кораблей… До утра они говорили в адмиральской каюте. А к
рассвету Брок вернулся на мостик – командоры эскадры ждали его приказов.
Ос уснул. Он спал сутки, и сны его были тяжки. Просто ответить «нет» и вернуться в свои трущобы к
безразличному морю. Страшно лезть голышом в котел, вешать на спину бремя чужого выбора. Но Город
Солнца уже восходит на горизонте. И ему, Осу, выпало гранить янтарные плиты немыслимых мостовых!
…Когда эскадра вломилась в порт, Ос стоял рядом с Броком на носу бронированного чудовища.
Битва вышла кровавой и грязной, королевских гвардейцев выжигали из доков, выкуривали из бастионов,
последний полк добивали уже во дворце. Короля разорвали на части. Ос видел его седую голову с идиотски
отвисшей губой, прибитую над воротами. Принцессу Брок спас. Но, видимо, опоздал – от пережитого
девушка онемела и слегка повредилась в уме.
Первый указ Друга Народа был прост: свобода, равенство, братство. Второй – призывал защищать
город от предателей и врагов. Третий – всем детям бедных дать молоко и хлеб. Дважды в день и
бесплатно…
Парусиновые фургоны раздатчиков пищи выезжали на площади под конвоем солдат. Случалось, что
оголодавшие жители нападали на фуражиров. Благо всем горожанам нечего было есть. За морской
живностью ходили теперь угрюмые взрослые мужики, даже поганых крачек сбивали палками. Муку
продавали на вес серебра, драгоценные камни меняли на драгоценный сахар, книги шли дешево – плохо
горели.
Город щерился темными окнами, хлюпал выбитыми дверьми, мигал кострами реденьких патрулей.
Прохожие выцвели, из разряженных щеголей и элегантных красавиц былых времен превращаясь в
оборванную толпу. На хорошо одетых смотрели косо. Столица полнилась слухами: о старухах, что
