плевки соседей, крохотные дворы, кочевые лавчонки квартала рыжих, бастион и соленый ветер и
прохладные сливы с колючими скользкими косточками. Будущее двух никчемных мальчишек на фоне
вечного моря.
А утром пришла война.
Флот имперцев надвинулся с юга. Войска вскрыли границы, как пастуший нож – баранью глотку.
Только стальная воля Друга Народа не позволила ретираде стать бегством. Армия шла назад – огрызалась,
отстреливалась, цеплялась за городки и порты, но все-таки отступала. Город Солнца отдал приказ «всех в
ружье».
У призывных пунктов толпился народ – все, кто был в состоянии драться, хотели идти на фронт.
Брали не поголовно – кто-то ж должен кормить и лечить солдат, собирать винтовки и рыть окопы. Но, по
особому указу Друга Народа на передовую отправляли и женщин – если те были молоды, отважны и умели
метко стрелять. Добровольцев наспех вооружали и гнали в театр боевых действий. Выживали немногие. Но
к зиме первый натиск удалось смять.
Ос пластался, как проклятый: сбивал бригады, портняжил пьесы, писал куплеты «войны плакатов»,
вывозил в глубь страны стариков и готовил на фронт молодежь. Было больно смотреть, как редеют списки,
но Ос уже научился приносить жертвы. И он терпел. Пока не убили Хонца. Губошлепа мальчишку с
улыбкой на все лицо, поразительного подростка в минуту прорыва дара, лучшего словоплета Города
Солнца, ученика, друга…
С рыбарями, на утлой шкуне, Ос отплыл до ближайшего порта и явился на призывной пункт. Сказал,
что беженец, документы потеряны, служил в артиллерии, хочет на фронт. Получил две рубахи, шинель,
пайку мокрого хлеба и злобных окопных вшей. По дороге до линии фронта мерзкие твари искусали до
струпьев тело. Было тяжко. Мирные годы, достаток и важный чин избаловали Оса, он отвык голодать,
мерзнуть, спать на досках и стоять смирно. Но, в конце концов память тела проснулась. Разом ушли
хворобы, перестало болеть сердце. Ос ворочал мешки и ящики, двигал тяжкие двери, спешил за водой –
напряжение сил доставляло радость. Однополчане все не могли понять, почему так счастлив пожилой,
щуплый, рыжий артиллерист. А Ос – жил.
…По весенней распутице полк тащил свои пушки к мостам через реку О. Лошади надрывались,
солдаты впрягались в хомут и перли чугунные туши, словно плуги по первой пахоте. Клочья зелени,
просинь неба, холод талой воды, запах дыма и пота и влажной сонной земли. Черный бок котелка и
зернистая россыпь каши, капелька желтого жира в душистой крупяной ямке, пересохшая, хрусткая корка
черного хлеба и податливый мякиш, пятигранный узор деревянной ложки. Птичьи перья у подножия
жухлой березы, нежность пуха в растоптанной глине. Свежий, яркий листочек тополя на янтарной чешуйке
почки. Гулкий, теплый металл орудийного бока. Вскрытый вовремя чирей, заживающий гладким тугим
рубцом. Счастье лечь и врастать всем измученным телом в землю, ощущая, как соки жизни поднимаются
вверх, к корням. Будто войны и нет вовсе.
Дар вернулся к нему неожиданно. Ос проснулся от канонады и понял, что пустота из души ушла. В
этот день мост пытались форсировать дважды, полк отбился, но потерял почти всех лошадей. Стало ясно:
если утром не дадут подкреплений, то солдаты полягут костьми в красной глине пологого берега. Умирать
не хотелось. Совсем. Молодой офицер растерялся, он не знал, что сказать, а солдаты роптали. Пробегало
уже шепотком – бросить пушки и уходить лесами, отыскался охотник местный, обещал провести. Ели
пшенку, косились хмуро, курили, смотрели в небо. За плечами ждал Город Солнца.
Вместо гретого вина с пряностями была теплая водка из мятой фляги. Ос поднялся на бруствер и
говорил, пока не сорвал себе глотку. О серебряных рыбах и гордых парусниках, об отваге, любви и смерти.
Его слушали молча, Ос не видел в темноте лиц. Но дыханье людей было слитно. Страх ушел. Долг остался.
Ос спустился в окоп. Он увидел: солдаты готовятся к бою. Собирают адреса, письма – если кто
выживет, пусть известит семью. Просят прощения друг у друга. Проверяют оружие. Офицер с жалким
лицом подошел пожать Осу руку. Он смущался и прятал глаза, но пожатие было крепким. Этот не подведет.
Ос расстелил одеяло у пушки – захотелось поспать перед боем. Он еще не успел задремать, когда пришла
женщина.
Рыжая, как и Ос, крепконогая, полногрудая, из орудийной обслуги. Ос не помнил, как звать ее, а она
не сказала. Отвела его за батарею, к опушке леса, бросила в грязь шинель и легла. Ос не думал, что примет
ее подарок, когда тело напомнило о себе жадной болью. Они были под небом, как два зверька, прогрызаясь
друг в друга от неизбежного. Материнской утробой, отцовской ладонью, защитой от всякого зла, веревкой
над пропастью – спасен, пока держишь ее в руках. Ярость бедер, тугой сосок, запах женщины, семени,
жизни... После она поцеловала его в грудь и на мгновение задремала – так падают в сон утомленные дети.
Они вернулись в окопы порознь.
Ос не мог больше спать, он сидел у огня до света. Баллада о женщине – первая за чертову пропасть
лет – намечалась живыми строчками, но сложиться не успевала. На рассвете броневики имперцев
подобрались к мосту. Никто не думал, что дело обернется так быстро. С того берега рухнул шквальный
огонь, бросил в землю, не давая поднять голов. Одну пушку заклинило насмерть. Приползла вестовая из
штаба. Контратаку обещали к закату, а пока надо было держаться. Держаться. ДЕРЖАТЬСЯ.
Солнце вышло в зенит на лазоревом гладком небе. От горячего света слезились глаза. Ствол орудия
раскалился. Пахло кровью, железом и развороченной почвой. Ос оглох от шального взрыва. Ранены были
все. Живых оставалось восемь. Повезло, что подбитой машиной удалось перекрыть мост. Имперцы не
прекращали атаку. Ос не мог уже поднимать снаряды, зато остался единственным наводящим. Он давно ни
о чем не думал – был снаряд, был полет металла, движение вне сквозь податливый воздух, был удар и взрыв
и еще… Осыпались зеленые ветки, поднималась и падала вниз вода, мост горел. За спиной оставалось море,
ломтик паруса в пене волн, белокрылые птицы над стаями серебристых летучих рыб, рыжий мальчик на
бастионе. Город Солнца. Говоришь, во что веришь.
Ос давно уже должен был умереть, но время текло сквозь пальцы и дыхание наполняло сухую глотку
и сердце все билось, билось, как бабочка в кулаке…
Сказка о крае света
«…Моя чудная страна – Неближний свет…»
Е. Ачилова
Если все время шагать вперед, не сбиваясь с дороги – мимо лесов, мимо рек и гор, мимо морей,
побережий и островов, то когда-нибудь выйдешь на самый край света. Лежит себе земля – трава растет,
кустики, камешки на обочине – и вдруг ничего. Край. А на самой кромке неведомой пустоты стоит мой дом-
на-краю-света. Уютный такой, бревенчатый, двухэтажный. С верандой, где кто-нибудь пьет вкусный чай и
накладывает в розетки варенье из земляники. С чердаком, полным чудного барахла – от старинного медного
компаса до невесомого платьица дочери мандарина. С подвалом, заставленным горшочками, баночками и
таинственными бочонками – любой пьяница дал бы отрезать себе язык, лишь бы выпить стаканчик из такой
бочки. С плетеной мебелью, теплой печкой (в железную дверцу так славно стучатся искры осенним
вечером), с глиняными светильниками и льняными свежими простынями.
В детских комнатах – кубики, из которых можно построить почти настоящий замок; музыкальный
горшочек – он умеет играть сто мелодий и всегда знает, что подадут на обед; деревянные кони с
мочальными гривами – если очень поверить, ускачешь за семь морей и вернешься обратно лишь, если
сможешь спасти принцессу Нет-и-Не-Будет. А еще чудо-глобус, книжки с картинками, как у Эльзы и ее
братьев, мышьи норы и скрипучие половицы. За одним окном старый сад с яблонями и вишнями. За другим
– пруд, в котором отражаются звезды, даже если на небе тучи. А за третьим – ничего. Край земли. И по
ночам можно прикладывать ухо к стенке и слушать мертвую тишину. А потом переползать к окошку – там
кузнечик в траве и жаба квакчет и вода с крыши каплет в большую бочку и целый мир впереди от крыльца и
до горизонта...
Знаю, дети растут. И вот на конюшне хрустят морковкой толстоногие пони, под обрывом в пещерке
горит костер, а замок собирают из сосновых стволов веревками и гвоздями. Вьется знамя на вершине холма,
деревянные мечи режут воздух, придуманные герои готовятся к настоящим победам. Шаг за шагом, как
