Из двух вопросов второй, несомненно, является решающим. Действительно, если урбанистика как самостоятельная наука существует, первая группа вопросов оказывается бессмысленной. То, что в подобных исследованиях часто называют междисциплинарностью, окажется не чем иным, как проблемой специализации, как бывает в любой области знания в связи с определенным предметом.
Чтобы дать положительный ответ на второй вопрос, нужно признать, что город выстраивается в своей целостности, то есть все его компоненты участвуют в построении факта. Иными, очень общими, словами можно сказать, что город как человеческий феномен par excellence – это прогресс человеческого разума, а эта фраза имеет смысл, только если мы подчеркнем основную идею – что город и любой факт городской среды по своей природе носят коллективный характер.
Я часто задавался вопросом, почему только историки дают нам полный обзор города: думаю, дело в том, что историки занимаются фактом городской среды в его целостности. Любая история города, написанная человеком образованным и усердным в сборе информации, вполне удовлетворительно описывает факты городской среды. Я знаю, что после такого-то пожара в Лондоне были задуманы такие-то постройки, знаю, как родилась идея этих построек, как одни из них были реализованы, а другие – отвергнуты. И так далее.
Теория устойчивости и памятники
Но, очевидно, представлять себе урбанистику как историческую науку неверно, потому что в таком случае мы должны были бы заниматься только городской историей; мы же хотим сказать лишь следующее: что история города всегда кажется более удовлетворительной, в том числе и с точки зрения городской структуры, чем любые другие исследования города. Позже я отдельно остановлюсь на вкладе урбанистики в историю и рассмотрю исследования проблемы города, которые исходят из исторических предпосылок, но поскольку этот вопрос имеет огромное значение, будет полезно обсудить некоторые соображения уже сейчас.
Эти соображения касаются теории устойчивостей Поэта и Лаведана – теории, которую я излагал на предыдущих страницах. Мы увидим, что теория устойчивостей отчасти связана с выдвинутой мною в самом начале идеей города как изделия. В связи с этими гипотезами стоит вспомнить следующий тезис: различие между прошлым и будущим, с точки зрения теории познания, состоит именно в том, что прошлое отчасти переживается прямо сейчас, и именно в этом, с точки зрения урбанистики, может заключаться смысл устойчивостей. Это прошлое, которое мы переживаем до сих пор.
Теория Поэта пока выглядит недостаточно ясной. Я еще раз попытаюсь в двух словах передать ее суть. Хотя эта теория базируется на множестве гипотез, в том числе на экономических, связанных с эволюцией города, в сущности это историческая теория, ядром которой является феномен устойчивостей. Устойчивости проявляются не только в памятниках, физических знаках прошлого, но и в постоянных признаках схем и планов. Это и есть самое важное открытие Поэта: города сохраняют свои оси развития и основные черты своего плана, направление и смысл их роста определяют предыдущие, порой очень древние факты. Иногда эти факты продолжают существовать и сохраняются как есть, иногда они исчезают; тогда сохраняется устойчивость формы, физических знаков, локуса. Самые значимые устойчивости формируют улицы и план города; план трансформируется с ростом города, приобретает новые черты, нередко искажается, но сущность его остается неизменной. Это самая ценная часть теории Поэта, она рождается из изучения истории, хотя мы не можем назвать ее исключительно исторической теорией.
На первый взгляд может показаться, что устойчивости вбирают в себя всю историю фактов городской среды, но на самом деле это не так, поскольку в городе сохраняется не все, а то, что сохраняется, порой претерпевает такие разнообразные вариации, что не всегда представляется возможным провести сравнение. В этом смысле метод устойчивостей, чтобы объяснить факт городской среды, вынужден рассматривать его в отрыве от изменяющих его современных вмешательств. В сущности это изолирующий метод. Получается, что исторический метод не только определяет устойчивости, но и сам по себе складывается исключительно на основании устойчивостей, потому что только в них проявляется то, каким город был раньше, со всеми признаками, отличающими его прошлое от будущего. Поэтому устойчивости по отношению к современному состоянию городов могут играть роль изолирующих фактов, искажающих реальную картину. Они позволяют описать систему только в форме прошлого, которое мы переживаем до сих пор.
Здесь в проблеме устойчивостей выделяются два аспекта; с одной стороны, устойчивости могут рассматриваться как патологические элементы, с другой – как движущие силы. Либо мы используем эти факты, чтобы попытаться понять город в его целостности, либо остаемся на уровне ряда фактов, никак не связанных с системой города.
Я понимаю, что недостаточно ясно обозначил существующие различия между естественными устойчивыми элементами и теми элементами, которые следует считать патологическими. Сейчас я попытаюсь высказать еще несколько соображений, пусть и несколько бессистемно. На первых страницах этого труда я говорил о Палаццо делла Раджоне в Падуе и подчеркивал его устойчивый характер. Здесь устойчивость означает не только то, что в этом памятнике до сих пор заметны формы прошлого, что физическая форма прошлого за свою историю выполняла различные функции и продолжала функционировать, определяющим образом влияя на свое окружение и до сих пор являясь важным центром притяжения. Отчасти это здание до сих пор используется, и, хотя все уверены, что это произведение искусства, никого не тревожит, что на первом этаже оно функционирует как розничный рынок. И это доказывает, что оно до сих пор живет.
Возьмите гранадскую Альгамбру: в ней уже не живут ни мавры, ни кастильские короли, но, если принять функционалистскую классификацию, мы будем вынуждены признать, что она выполняет ключевую функцию в городе. Конечно, в Гранаде мы «переживаем» форму прошлого совершенно по-иному, чем в Падуе. (Или, если не совершенно, то в большой степени.) В случае Палаццо делла Раджоне форма прошлого сегодня выполняет другую функцию, но по-прежнему сохраняет тесную связь с городом, она меняется и, возможно, изменится еще не раз. Альгамбра же изолирована от города, к ней ничего нельзя добавить, она представляет собой настолько целостное явление, что уже не способна измениться (здесь можно вспомнить неудачу с дворцом Карла V, который спокойно можно было бы снести); но в обоих случаях эти факты городской среды являются неотъемлемой частью города, потому что они и составляют город.
Анализируя этот пример, я затронул определенные темы, которые, как ни странно, еще сильнее сближают устойчивый факт городской среды с памятником – ведь я мог бы упомянуть Дворец дожей в Венеции, или амфитеатр в Ниме, или Мескиту (соборную мечеть в Кордове), и ничего бы не изменилось. Я склоняюсь к мысли, что устойчивые факты городской среды представляют собой то же самое, что и памятники; а памятники являются устойчивым элементом города и сохраняются в том числе и физически (за исключением очень специфических случаев). Эта устойчивость рождается из их конструктивной ценности, из истории и искусства, из бытия и памяти.
Далее в этой работе я не единожды буду высказывать различные соображения по поводу памятников. Здесь мы можем наконец констатировать различие исторической устойчивости как формы прошлого, которое мы переживаем до сих пор, и устойчивости как патологического элемента, чего-то изолированного и странного.
Второй тип устойчивости в большой степени составляет «среда»: когда среда понимается как сохранение некой функции самой по себе, изолированной от общей структуры, анахронической по отношению к техническому и социальному развитию. Как известно, говоря о среде, мы обычно имеем в виду прежде всего жилые системы. В этом смысле сохранение среды противоречит реальной динамике развития города. Сохранение среды относится к ценностям города во времени так же, как забальзамированные мощи святого относятся к образу его исторической личности. Сохранение среды отдает своего рода городским натурализмом. Я допускаю, что оно может создавать привлекательные образы и, например, посещение мертвого города (в определенных пределах) может стать уникальным переживанием, но это совершенно не относится к прошлому, которое мы переживаем до сих пор.
Конец ознакомительного фрагмента.
