не парит. Лишь что-то неясное, но сладостное и необычное, напоминало ему о тех огнях, которые он видел внизу, а также о тех, которые были наверху…
Поэтому наяву он открывал найденное «Пособие» и водил пальцем по нравившейся ему картинке. От этого мужчина на ней оживал и начинал махать крыльями, пытаясь вылететь из окна большого пятиэтажного дома. Но почему-то не вылетал. Должно быть, потому, что люди, стоявшие внизу, на трамвайной остановке, все дружно задирали головы и показывали пальцами вверх. Они снизу кричали:
– Не стоит, мужик! Завязывай махать! Об асфальт разобьешься!
Событие необычное не происходило. Вместо него со звоном подходил трамвай. Кричавшие срывались с места, дружно садились в трамвай и на нем уезжали, а мужчина возвращался в комнату. Там он отвязывал крылья, ставил их аккуратно перьями к стенке шкафа, затем снимал пиджак и садился за стол читать свежую газету.
Еще немного потерев пальцем картинку, Клюев оставлял в покое несостоявшегося воздухоплавателя и шел смотреть, как сосед и писатель, Петр Павлович Бочкин, жарит в кухне яичницу.
Сосед приветствовал его своим обычным возгласом: «А-а! Вот и юный хозяин страны!» После чего тупой стороной ножа разбивал третье по счету куриное яйцо с синим клеймом «II сорт» и ловко выплескивал его содержимое на горячую сковородку. Проследив за этим «фокусом с яйцом», Клюев приветствовал соседа:
– А-а! Петр Палыч! Давненько с вами не встречались!
– Да уж, – говорил Петр Палыч, – лет восемь, поди.
– А это много или мало? – спрашивал Клюев.
– Для кого как, для кого как… Это, как внутренне каждый гражданин устроен. От этого все и зависит. Например, мне, чтобы написать «Декамерона», восьмилетнего отрезка времени чрезвычайно мало и, чтобы скопить денег на поездку в Теплую Страну Грез, тоже мало. А чтобы отвезти готовую рукопись в издательство, вполне может хватить.
– Вы свои рукописи на трамвае возите?
– Откуда ты знаешь?
– Не знаю, откуда.
– Тогда твоя правда, юный хозяин страны.
С этими словами Петр Палыч схватывал носовым платком горячую ручку сковородки и бережно уносил сковородку с ручкой к себе в комнату. А Клюев выходил из кухни и шел дальше.
Впрочем, то, что в тот день ему на глаза попался Бочкин, было делом случайным. Мог попасться кто-то другой. Например, тот, кто в кухне ничего не жарит, а только тем и занят, что в комнате у себя привязывает крылья к пиджаку, а затем отвязывает. Тем паче, что если бы Клюев не пошел в кухню, разделенную на две части чьим-то огромными фиолетовыми штанами, то вообще бы никакого Бочкина не увидел. Зато он бы тогда заглянул в коммунальную ванную и увидел там их соседку, вагоновожатую. Он до этого никогда не видел голых вагоновожатых и страшно хотел посмотреть. К тому же, по квартирной информации, соседка была не просто голой, она была еще и рыжей. И жутко красивой. В комнате у нее радиола по вечерам пела и висел абажур с бахромой. Какие-то военные люди в парадной форме входили вечером в ее дверь, а утром из нее выходили в той же форме….
За это она еще больше нравилась Клюеву. Он даже хотел подарить ей меховую шубу, о которой соседка рассказывала маме, но мало себе представлял, как это делается. В одном был уверен: если бы он с этой шубой случайно зашел в ванную комнату, то тогда соседка вышла бы из пены и сказала: «А-а! Вот и юный хозяин страны!» А он бы смутился и явно невпопад сказал: «А-а! Давненько с вами не встречались!»
С шубой он не вошел. Он и без шубы не вошел. Дверь в ванную комнату была плотно закрыта. Вода там лилась, и кто-то женским голосом пел: «Я встретил вас и все былое». Но увидеть певицу живьем возможным не представлялось.
Это обстоятельство Клюев выяснил, проходя мимо и подергав металлическую ручку. Ручка оказалась крепкой; щеколда с обратной стороны еще крепче. Настойчиво постучать в дверь он собирался, но раздумал. Вместо этого, он влез на сундук и стукнул кулаком по медному тазу, висевшему на стене. Таз отозвался долгим звуком, похожим на «бу-у-ум». После чего из ближайшей двери высунулась голова тети Маши в бигуди и громко сказала:
– Я вот все твоей маме скажу.
На это он хотел громко свистнуть, но свистнуть у него не получилось, и он сказал:
– Я, теть Маш, по тазу не зря ударил. Хотите еще раз?
– Я вот тебе ударю!
– Зря вы так, теть Маш. Я же не просто так. Я из-за моей любви к музыке по тазу ударил.
Вскоре после встречи с головой тети Маши он снова пришел в кухню, где знакомое дневное солнце проглядывало сквозь ткань фиолетовых штанов. Трудно сказать, зачем там снова находился Бочкин. Видимо, чайник на газу грел.
С Петром Палычем он снова поздоровался, после чего совсем уж было из кухни ушел, однако в последний момент остановился и спросил:
– Как дела, Петр Палыч? Вы вашего «Декамерона» отвезли?
– Куда?
– В Теплую Страну Грез.
– А это где?
– Это если на трамвае ехать на самый дальний юг… от Москвы.
– Точно?
– Точно. Вы сами мне говорили.
– Нет, юный хозяин страны, пока не отвез.
– А почему?
– Полета фантазии не хватило, – негромко признался сосед.
– Ну раз такое дело, жду вас завтра в двенадцать ноль-ноль.
– И где же ты меня будешь ждать?
– У входа в чулан.
– В том конце коридора? – Бочкин показал рукой направо.
– Нет, в том. – Клюев показал рукой налево.
– А в чем приходить?
– В пиджаке.
– А что будем делать?
– Тренироваться.
– И как же мы будем тренироваться?
– Ну как… Как нормальные люди. Я вам буду картинку в книге показывать, а вы мне будете говорить, кто это такой на ней нарисован.
Состоялась ли тренировка или не состоялась, в чулане налево или в том, что направо – такая же неопределенная определенность, как и все остальное. Единственное, что известно – это, как всегда, то, что не очень известно, хотя теплые человеческие грезы могут что-нибудь иногда подсказать. И на деревянном коне с оторванным ухом не так уж трудно доскакать до того дня в том далеком августе, когда из окна на пятом этаже, несмотря на громкие, испуганные крики снизу, вылетел человек. Он был в лучшем своем пиджаке. К пиджаку были привязаны крылья. Но руки его не были сложены на груди. Они были крепко прижаты к нагрудному карману, чтобы из него в полете не вылетела металлическая расческа.
А по поводу «Пособия
