— Свежий снег, мороз и луна… Дуся, любишь лунную ночь?
— Угу… Я люблю все светлое… Ведь правда хорошо, когда ночь светлая? А днем, если солнце и света много… Ляжешь на траву, посмотришь в небо, а в глазах круги и искорки… Хорошо!
— А еще что любишь, Дуся?
— Ну, еще люблю все хорошее. И стихи люблю, те, что ты дал… Если люди душевные, ласковые, тоже люблю… И если я сделаю что-то такое, отчего все радуются, то и мне тоже радостно… Это хорошо? Правда?
— Да, это хорошо… А книги любишь читать?
— Люблю… Но у меня их нет… Та, одна, только.
— Я буду тебе присылать… У меня есть интересные книжки.
Дуся не ответила и, прикрыв ладошкой рот, сладко, как ребенок, зевнула. Семен молчал, теменем чувствуя ее маленькую голову, ее твердые косы. Мучительно думал, что бы еще сказать, и не мог придумать. Бычок поднялся, посопел, согнул спину. Смотрел оливковыми глазами на Семена и долго цедил на солому тонкую струйку…
— Дуся, пойдем..
— Куда?
— Домой… Я тебя провожу.
— Если желаешь — пойдем… Я тоже спать хочу. — Она приподнялась на локте, глаза ее блеснули. — Сеня, разве мы и не поцелуемся? На ночеванье это принято…
— Поцелуемся, Дуся, только не здесь… Хорошо?
Она кивнула и, подбирая рукой юбку, быстро поднялась, повязалась шалью, взяла балалайку. Крадучись, как напуганные воришки, они покинули хату…
Еще не голубел восток над заснеженными, далекими отрогами, а петухи, боясь прокараулить зорю, уже горланили то в одном, то в другом дворе. На улице было свежо. Весело попискивал морозец под быстрыми шагами. Снег не блестел, а точно пламенел. «Будто в каком пожаре…» Взявшись за руки, Семен д Дуся шли по пустынной улице. Месяц провожал их, смотрел им в лица с недоумением, и нельзя было понять, радовался тому, что парень и девушка так рано покинули Фроськину хату, или огорчался.
Семен взял Дусю под руку, чтоб не поскользнулась и не упала. Через ватный рукав пальто своим локтем ощущал ее сильную, упругую руку. Ему казалось, что еще никогда он не испытывал такого радостного чувства, как сейчас. Все радовало Семена: и то, что пламенел молодой снег; что ночь была на исходе и в спящей станице разгорались петушиные спевки, а на синем небе далеко-далеко рисовались контуры зубчатых гор; что Дуся, милая девушка, была рядом с ним и он как бы слышал ее тихий голос: «Сеня, разве мы и не поцелуемся?»; что она спешит, подлаживается к его шагу и, скользя и смеясь, повисает у него на руке, — все, все теперь волновало, все говорило ему, что он счастлив и что хорошо сделал, что согласился пойти на ночеванье… И пока они проходили длинную, пустую улицу, Семен не раз ловил себя на мысли, что Дуся ему очень нравится. Почему нравится? Чем именно? Не спрашивал себя, не доискивался.
У ворот Шаповаловых остановились, и Семен пожалел, что каникулы кончились и что завтра ему нужно покидать Трактовую. Он держал озябшие шершавые пальцы Дуси в своих теплых ладонях, смотрел в ее сощуренные глаза, на разлет бровей с родинкой, на ее еле приметно вздрагивающие губы и не мог насмотреться.
— Ну, вот теперь, Дуся, мы поцелуемся… Можно?
Она не ответила и положила руки на его плечи, потянулась к нему, как бы желая подрасти, и Семен, целуя ее, ощутил на ее тронутых морозцем губах мелкую-мелкую дрожь…
— Дуся, а завтра мы увидимся?
— Зачем?
— Я завтра уезжаю…
— Уезжай… Если так нужно.
—: Разве не хочешь со мной попрощаться? — Хочу…
— Где же мы встретимся? — Не знаю… Дома у нас нельзя. Приходи на берег. Я буду полоскать белье… Придешь?
— Непременно! Утром? Да?
Она прошла в калитку, с улыбкой посмотрела на Семена и молча кивнула.
Глава 13
Дусяи ее подруга Рая, навьючив на коромысла мокрое, тяжелое белье, подошли к берегу. Над водой повисла легкая шаль тумана.
Из-за гор выкатилось холодное солнце, и красные лучи его, прошивая туман, окрашивали воду в багровый цвет. Каменистый берег был обметан хрупким ледком. Ногами, обутыми в чоботы, Дуся покрошила лед, и он поплыл мелкими стекляшками.
Место ото льда было очищено коромыслами, и девушки, засучив рукава, принялись за дело. От воды к туману, просвеченному солнцем, тянулся жиденький парок, казалось, реку со дна подогревали. Занятые делом, подруги не замечали ни тумана над водой, ни солнца. Они были дружны и делились всем, даже самыми сокровенными тайнами. Гибкая, как ивняк-однолетка, Рая наклонялась к воде, коленями зажимала юбку, чтобы мороз не щипал голые икры. Шумно полоскала отцовскую сорочку и рассказывала, как с Андреем Маслюковым они до полуночи гуляли по берегу Кубани.
— Мы и в лес ходили, а в лесу страшно, все ветви завалены снегом…
Поведала и о том, что вдвоем им было весело, что это она не пожелала идти в душную хату Силантия, и Андрей ее послушался.
— Он завсегда меня слушается, — прихвастнула Рая, выпрямляя свой гибкий стан. — Веришь, Дуся, что я ни скажу — слушается. Что ни прикажу — исполняет.
— Значит, любит.
— Мы и верши трусили, — смеясь, сообщила она. — Я сказала: Андрюша, потруси верши, и он потрусил. Рыба была, но мы ее не взяли. Я сказала Андрюше, что рыбу можно забрать и завтра, никуда она не денется… А на вечеринке было весело? — вдруг спросила она, мысленно еще находясь с Андреем.
— Как всегда, — неохотно ответила Дуся. — Танцевали до упаду, играли в «пояса»… Мне довелось поцеловать… Угадай кого? Ну, говори!
— Не знаю… Наверно, Максима…
— Максим мне и даром не нужен… Андрюшкиного братца!
— Семена?
— Чего глаза пялишь?
— Неужели? Вот это да! И как же он целуется? Небось не по-нашему?
— Совсем не умеет… Какой-то он сильно стеснительный. И усики у него, знаешь, такие смешные. Через них я рассмеялась и убежала. — Сильными, красными от холода руками скрутила жгутом простыню и бросила ее на камни. — А еще что у нас было, Рая! Угадай! Ни за что не угадаешь. Сказать, а?
— От тебя я ничего не скрываю…
— Семен пошел со мной на ночеванье, — озираясь, тихо сказала Дуся. — Не веришь?
— Да ну!
— Вот тебе и ну!
— Не брешешь, Дуся? Перекрестись!
— Честное слово! Вот крест…
— Вот это чудо!.. — Рая даже бросила стирку. — И сам попросился?
— Ну что ты, сам! У него на такое и язык не повернется. Через Максима…
— Ну и как он? — допытывалась Рая. Дуся взглянула на разрумяненную подругу,
и глаза ее затуманились.
— Ничего он, ухажер собой смирный, — уклончиво ответила Дуся. — Вежливый, обходительный во всем…
— И целовались?
— Да ты что? Даже и не подумали… Потом, возле нашего двора, поцеловались.
— Ой, как интересно, Дуся! А о чем же вы говорили?
— О разном… Спрашивал, люблю ли я читать книги.
— Ну вот еще! Нашел веселый разговор.
— Он сегодня уезжает… Обещал сюда прийти попрощаться.
— Чего ради?
— Не знаю… Сказал, что придет. Ежели явится, то ты, Рая, уходи домой…
— Что? Влюбилась, подружка?
— Глупость…
— Ох, хитришь, Евдокия, хитришь! По глазам вижу: хитришь!
Тут девушки увидели Семена и умолкли. Он стоял на круче, не решаясь сойти к берегу. Девушки наклонились к воде, полоскали белье, делая вид, что Семена не заметили. А он уже спускался к воде. Поздоровался. Дуся, полоща белье, не подняла головы, не взглянула. Рая, прыская от смеха, сказала: «Здрасьте, ежели не шутите, Семен Афанасьевич». Ласково взглянула на Семена и начала накладывать на коромысло отжатое белье. Семен помог ей положить ношу на слабое девичье плечо. В ответ она доверительно улыбнулась ему, как бы говоря, что ей-то все известно, оттого-то она и уходит. Опираясь левой рукой о бок и чуть склоняя вправо голову, Рая пошла, покачивая тонким станом.
— Чья такая строгая? — спросил Семен, когда Рая взошла на кручу. — Неужели Карташо-ва Раиса?
— Она… А что?
— Вытянулась-то как! Не узнать…
— Пока кончишь учиться, Рая, гляди, породнится с тобой. Маслюковой станет, — сказала Дуся, нагибаясь и окуная в воду полосатое, тяжелое рядно. — Еще долго тебе учиться?
— Рабфак кончаю в этом году, — охотно отвечал Семен, радуясь, что разговор завязался как-то сам по себе. — Но сразу же хочу поступить в учительский техникум… Есть у меня желание стать учителем. Веришь, Дуся, люблю ребятишек, они всегда такие милые, хорошие…
— И еще крикливые, — вставила Дуся, выпрямляя спину и подбирая на горячем лбу черную прядь. — Шумливая у тебя будет работенка.
Семен утвердительно кивнул и начал рассказывать, что означает в жизни людей с виду простой, неприметный труд учителя и как нужно всех детей обучить грамоте. Дуся слушала, скрестив на высокой груди мокрые, красные до локтей руки. Как и вчера, Семен заметил, что сверху на кофточке две кнопки были расстегнуты. Но по скучному лицу Дуси, по грустным ее глазам Семен понимал, что говорил совсем не то, ради чего пришел сюда и что хотел сказать девушке на прощание. И она, точно понимая его мысли, тяжко вздохнула, застегнула у воротника кнопки и занялась стиркой. Тогда он наклонился к ней, взял ее красные, не гнущиеся от холодной воды пальцы в свои ладони, горячо подышал, согревая их, и сказал:
