– Давайте пройдемся, – вдруг говоришь ты и решительно встаешь.
Я тотчас вскакиваю. Ты берешь меня под руку, я замираю от счастья, платком, нашедшемся в кармане пальто, пробую незаметно стереть соленую влагу со щек. Что я там только что тебе говорила о своей бабушке, о ее милых вещицах, все это не стоит… не стоит… не стоит… Но все же мне так грустно… Лица твоих ребят очень серьезны, в них неприступность другого мира… Что на меня нашло, что я вся в слезах…
Я не понимаю, как это вдруг получилось, что ты стал нежно и бережно меня целовать…
Мне не хочется общаться с отцом, я не умею с ним говорить, но бывать в родном доме мне нравится. Конечно, я думаю, дело в любимой маме. Я до сих пор цепляюсь за нее, как детеныш обезьяны за свою мать – ни за что нельзя отпустить, в любом положении изо всех сил держаться. Ну как же не держаться за это ни с чем не сравнимое душевное спокойствие? Это чудесная райская бухта, а я тот корабль, который навечно остановился здесь.
В своей бывшей комнате усаживаюсь за письменный стол. Сколько я просидела за этим столом, делая уроки… Смотрю в окно. Пейзаж новостроек. Купчинские проплешины, огромный газон, за ним такой же, как наш, дом.
Но что это? Я вдруг чувствую, что мое безмятежное настроение меркнет. Вместо шелковых расписных тканей шевелятся внутри рваные тряпки. Не радость и счастье баюкают меня, а рвут на части голодные одичавшие собаки. Я не понимаю, что произошло, что случилось, пока я перелистывала вырезки из старых газет, – стихотворные рубрики, – припрятанные мною в ящиках стола. Газеты немного обветшали, они издают специфический запах, давно немыто окно – но не в этом, естественно, дело. Я ощущаю, как ко мне возвращается мое детское состояние, состояние раздрая и раздражения. Какая-то странная метаморфоза, как грустно, но и удивительно: ведь я, в сущности, не понимаю, что же вынесла из детства – душевный покой и уют или страшное раздражение, гнев. Я склонна сейчас думать, что скорее последнее.
Я знаю, что произошло – моя комната была следующей за кухней, за ней уже была комната родителей, в которой обитал отец. Яркое воспоминание детства: я сплю, моя мама уже встала, она пришла на кухню, понятное дело, у женщины всегда найдутся на кухне дела, мама тотчас, как пришла, включила довольно громко радио. Стены блочного дома тонкие; мне все прекрасно слышно, но я пытаюсь спать.
В это же время отец – он мог проснуться спозаранку, но никогда не вставал раньше двенадцати, а то и часа, двух, – включал свой приемник. Он брал его прямо с собой в кровать. Отец особенно любил делать погромче, как меня раздражал звук перестраиваемой волны… Я пытаюсь спать между двумя этими помещениями, но разные громкие звуки, естественно, не дают мне этого делать. Звуки, я думаю, не сами по себе меня угнетали, они настраивались на какую-то очень важную волну в моей душе, волну отношений родителей, и входили в разрушающий резонанс.
Сейчас, сидя за столом, водя грустно глазами по до боли знакомому голому пейзажу, я опять слышу эти два радиоприемника: один материнский, другой отцовский, – и мне плохо. Я чувствую, что ненавижу весь мир. Нет, не так: я ненавижу отца – это он не прав, включив свое радио – и поэтому в целом мире мне нет места. Мне хочется из него уйти. Но смерть страшна, и потом, я слишком люблю мою милую маму, она бы очень ругала меня за попытку распрощаться с жизнью, она бы такого никогда не поняла, я и придумала для себя другой уход – я ускользаю из этой жизни в ту, придуманную, к тебе. Нет, мне не нужен мир сказочного великолепия, хотя какая женщина откажется от красивого, чарующее действие красоты исцеляет от любой меланхолии, мне очень хочется красивых чувств, любви, и я понимаю, как много на самом деле я прошу.
Что я делаю здесь? Я подымаюсь резко со стула, в коридоре почти сталкиваюсь с отцом. Он, закончив слушать свой старый приемник, уже чем-то занялся. Далеко отставив правую руку, он тащит в левой полное ведро. Как-то даже странно мне это видеть, я так понимаю, что моющая в кухне полы мама попросила отца вылить в туалет ведро, и он согласился… Да нет же – он сам и вызвался, она бы на самом деле никогда не попросила его. Это не в правилах нашей семьи. Мама все делает сама.
Ведро полное. Отец неаккуратно несет его, расплескивая. На полу тут и там вода. Вылив грязную воду, отец возвращается к матери, поскальзывается на лужицах и ужасно смешно, уродливо падает. Ударяется не сильно, но я, сама не ожидая от себя, страшно пугаюсь – ведь у него больное сердце. Подлетаю к нему. У него у самого испуганное лицо. Почему-то при виде этого испуганного лица, выражающего беспомощность, у меня появляется ощущение досады, досады до боли. Внутри шевелится разочарование. Я даже не знаю, откуда сейчас взялось это чувство, но у меня такое впечатление, что это наподобие скелета в шкафу.
Как-то я поехала в один магазин бытовой техники. Со времен моей работы у меня была отложена небольшая сумма денег на покупку нового фотоаппарата, мне хотелось сделать Андрею подарок на день рождения.
День был будний, часов двенадцать, покупателей собралось немного. Я, побродив по магазину, наконец, нашла подходящие мне фотоаппараты.
– Вам что-нибудь подсказать? – возникла передо мной, появившись как из-под земли симпатичная, даже прелестная девушка.
На бейджике у нее было написано: «Наташа». Но я обычно стесняюсь обращаться к продавцам по имени.
– Покажите, пожалуйста, мне цифровые фотоаппараты на шесть мегапикселей, – попросила я.
И у нас завязался очень милый деловой разговор. Наташа оказалась действительно очаровательной девушкой, общаться с ней было одно удовольствие. Как она была терпелива, внимательна, как хорошо знала свою тему. Я все время невольно думала, смогла бы я так, и каждый раз с горечью отвечала отрицательно на этот вопрос. Но между тем никаких ревностных, неприязненных чувств к Наташе у меня не возникало, в какой-то момент я поймала себя на том, что просто любуюсь ею. Я понимаю: задача продавцов – продать товар, и у них есть какие-то свои профессиональные приемы; я же человек очень внушаемый и впечатлительный, но я не верю, что дело только в том, что мне хотели что-то втюхать. Наташа совершенно чудесная девушка – удивительно приятная внешне, с легким характером, – от таких сходят с ума парни. Я была прямо-таки в состоянии наваждения. Никогда я не получала столько удовольствия от покупки.
Мы выбрали нужную модель и двинулись на первый этаж к кассам. И вдруг мне что-то послышалось. Мне кажется, послышался знакомый голос. Я, не веря в худшее, пригляделась. Так оно и есть – у одной из касс стоял и скандалил мой отец. Наташа тут же подошла к покупателю, но уладить проблему, естественно, было непросто: отец, как я поняла, купил какой-то дешевый чайник и требовал, чтобы ему дали на него бóльшую гарантию, обвиняя девочек-продавщиц в мошенничестве.
Нужно было слышать его речь. Трудно себе представить, что человек может так гадко разговаривать, так обижать другого. И нужно было видеть лица бедных девочек, они чуть не плакали. Обиженные, разочарованные лица.
Мне стало плохо. У меня закружилась голова и потемнело в глазах. Как я могла подойти к отцу и признаться тем самым окружающим, что я его дочь? Меня бы в этом магазине все возненавидели, и, конечно, Наташа, а ведь мы друг на друга произвели такое прекрасное впечатление. Я проскользнула между соседних касс и выбежала из магазина без покупки.
Вечером того же дня – это был день рождения Андрея – мы отправились с ним в супермаркет. Нужно было что-то купить к столу, потом Андрей планировал посмотреть бытовую технику. У меня сжалось сердце. Ведь я не купила ему подарок. Мне показалось, он сам хочет купить себе что-нибудь, как будто ничего иного ему не остается. К тому же я не позаботилась об угощениях заблаговременно, со мной такое случается. Я слишком зациклена на себе, на своих переживаниях и не способна осуществить что-нибудь дельное.
Мы вышли из машины. Я неудачно захлопнула дверь, она прижала мой шарфик. Андрей закрыл машину на замок и уже двинулся к супермаркету. Мне и так было перед ним ужасно неудобно, я чувствовала страшную вину, ведь я не сделала ему подарок, мне было жаль его и мне не хотелось лишний раз его тревожить. В конце концов какая ерунда – застрял шарфик. Я начала его тянуть, я была уверена, что легко заполучу его обратно. Но не тут-то было. Шарфик начал рваться. Я только смотрела во все глаза, как вдруг с краю лопнула ткань, и разрыв все увеличивался и увеличивался – ведь я так и тянула, тянула уже в досаде и исступлении.
Что произошло после, вообще вспоминать не хочется. Я чуть не крича и плача, начала дергаться в петле шарфика, обмотанного вокруг шеи. Мне было ужасно больно, мне, кажется, хотелось себя убить. Я слышала, как Андрей зовет меня, он не понимал, почему я не иду, что меня задержало. Когда он подошел, шарфик уже порвался и я освободилась из петли. Наверное, вид у меня был безумный, и Андрей, глядя на меня, тоже широко раскрыл глаза.
