«Живет, как Дональд Трамп! — думает Рут Скапелли. — Убил восемь человек, покалечил неизвестно скольких, хотел уничтожить тысячи девушек-подростков на рок-концерте, и сидит тут барином, специальный персонал ему еду приносит, обстирывают его, бреют. Массаж делают три раза в неделю! На водные процедуры четыре раза в неделю водят, в горячей ванне оно сидит!»
Да где там — как Дональд Трамп! Хренушки. Скорее как шейх на Ближнем Востоке, где нефти много.
А если она скажет Бэбино, что он ей средний палец показал?
«Нет, — скажет он, — не может такого быть, сестра Скапелли. Вы видели всего-навсего неосознанный судорожный жест. Он до сих пор еще не способен на мыслительный процесс, который мог бы привести к такому жесту. А если бы и мог стал бы он вам показывать такой жест?»
— Потому что я тебе не нравлюсь, — говорит она, наклоняясь вперед; ее руки упираются в прикрытые розовым халатом колени. — Правда же, мистер Хартсфилд? Значит мы квиты — я тебя тоже терпеть не могу.
Он на нее не смотрит, не подает ни одного признака, что слышит ее слова. Просто смотрит в окно на парковку через дорогу. Но на самом деле он ее слышит, она абсолютно уверена, и его нежелание признать это злит ее еще сильнее. Когда она говорит — ее должны слушать!
— Должна ли я поверить, что ты оторвал мне пуговицы на форме с помощью какого-либо контроля на расстоянии?
Молчание.
— Я лучше знаю. Я эту форму собиралась заменить. Халат тесноват. Ты можешь заморочить голову кому более легковерному, но не обманывай меня, мистер Хартсфилд. Ты только и можешь, что здесь сидеть. И гадить в кровать, как только получаешь такую возможность.
Молчание.
Она оглядывается на дверь, проверяя, заперта ли она, и тогда убирает с колена руку и протягивает к нему.
— Все те люди, которых ты ранил, страдают до сих пор. Это тебя радует? Правда же, тебе это приятно? А вот это как тебе понравится? А ну-ка, проверим!
Сначала она касается его соска через рубашку, а потом хватает двумя пальцами. Ногти у нее коротко остриженные, но, когда надо, ими можно впиваться. Она выкручивает ему сосок сначала в одну сторону, потом в другую.
— Вот это боль, мистер Хартсфилд. Как вам нравится?
На его лице то же невозмутимое выражение, что и всегда, и медсестра заводится еще сильнее. Она наклоняется ближе, их носы почти касаются. Сейчас ее лицо больше, чем всегда, напоминает кулак. Голубые выпученные глаза под очками. В углах ее губ слегка пенится слюна.
— Я бы могла такое сделать и с твоими яичками, — шипит она. — И, возможно, даже сделаю.
Да. Могла бы. Ведь он не сможет пожаловаться Бэбино. Он произносит, может, слов сорок, и мало кто вообще разбирает, что он говорит. «Хочу еще кукурузы» у него звучит как «хо-ее-ку-ку-зы» — как-то так в старых вестернах индейцы говорили. Единственное, что он может произнести отчетливо — это слова «Где моя мама?», и несколько раз Скапелли с большим удовольствием напоминала ему, что его мать умерла.
Она снова выкручивает ему сосок. Сначала по часовой стрелке, затем против. При этом щиплет как можно сильнее, а руки медсестры — это сильные руки.
— Ты считаешь доктора Бэбино своим домашним животным, но ты все неправильно понял. Это ты — его животное. Его подопытный кролик. Он считает, что я не знаю о тех экспериментальных лекарствах, которые он тебе дает, а я знаю. Витамины, говорит он. Витамины, пупсик. А я все знаю, что здесь творится. Он считает, что полностью тебя вылечит, но этого не будет никогда. У тебя все слишком запущено. А если и сможет, то что? Предстанешь перед судом — и сядешь до конца жизни. А в государственной тюрьме Уэйнсвилл горячей ванны нет.
Она так крепко сжимает ему сосок, что на ее запястье проступают жилы, а он не показывает и виду, что чувствует, — просто с отсутствующим лицом смотрит на парковку. Если так будет продолжаться и дальше, то кто-то из медсестер заметит синяк, отек и это запишут ему в карточку.
Она отпускает его и отступает, тяжело дыша, — и тут жалюзи на окне резко тарахтят каким-то костяным звуком. Медсестра вскакивает и оглядывается. Когда она снова поворачивает голову — Хартсфилд уже смотрит не на парковку. Он смотрит прямо на нее. Его глаза ясные и вменяемые. Скапелли чувствует сильный приступ ужаса, делает шаг назад.
— Я бы могла рассказать Бэбино, — говорит она, — но врачи склонны отмахиваться от фактов, особенно тогда, когда их идеям противоречит медсестра, даже старшая. Да и с чего бы я стала это делать? Пусть экспериментирует на тебе, как хочет. Для тебя и Уэйнсвилл — это слишком хорошо, мистер Хартсфилд. Может, он даст тебе чего-то такое, от чего ты сдохнешь. Ты это заслужил.
По коридору тарахтит тележка с едой; у кого-то поздний обед. Рут Скапелли вздрагивает, словно пробудилась от страшного сна, и пятится к двери, поглядывая то на Хартсфилда, то на уже спокойные жалюзи, а потом снова на него.
— Сиди тут. Оставляю тебя в раздумьях, только одно перед уходом скажу. Если ты когда-нибудь еще покажешь мне средний палец — это точно будут твои яйца!
Рука Брейди, которая лежала на колене, поднимается к груди. Она дрожит, но это проблемы контроля моторики: благодаря десяти сеансам физиотерапии к нему уже немного вернулся мышечный тонус.
Скапелли недоверчиво таращит глаза: высовывается из кулака средний палец и наклоняется в ее сторону.
На лице пациента бродит масляная улыбка.
— Ты — урод, — тихо говорит она. — Ошибка природы.
Но близко уже не подходит. Ее охватывает внезапный, иррациональный страх от того, что могло бы произойти, если бы она приблизилась.
11
Том Зауберс очень хочет помочь Ходжесу, даже если ради его просьбы придется перенести парочку послеобеденных встреч. Его долг перед Биллом значительно больше, чем просто экскурсия по пустому дому в Ридждейле, ведь этот бывший полицейский — с помощью друзей Холли и Джерома — спас жизнь его сыну и дочери. А возможно, и жене.
Он отключает сигнализацию в прихожей, читая код с бумажки в папке, которую он взял с собой. Они с Ходжесом ходят по комнатам на первом этаже, и их шаги отдаются эхом. Том не удерживается и заводит свою песню: да, далеко от центра, это правда, но это означает, что все городские службы: вода, услуги копачей, вывоз мусора, школьные и общественные автобусы — достаются вам без городского шума. «Сюда и кабели можно без проблем подвести...»
— Прекрасно, но я не собираюсь его покупать.
Том испытующе смотрит на Билла:
— А чего же вы хотите?
Ходжес не видит причин скрывать правду:
— Хочу знать, не следил ли кто отсюда за домом на той стороне улицы. Там на прошлых выходных произошло убийство с самоубийством.
— В 1601-м? Боже мой, Билл, какой кошмар!
Да кошмар, думает Ходжес, и, не сомневаюсь, ты уже раздумываешь, не стоит ли провести деловую встречу насчет того, чтобы стать агентом по его продаже...
Не то, что он имеет что-то против мужчины, который в результате бойни у Городского Центра прошел сквозь свое собственное ад...
— А вы палку оставили внизу, вижу, — комментирует Ходжес, когда они поднимаются на второй этаж.
— Я иногда пользуюсь её поздними вечерами, особенно в дождливую погоду, — говорит Том. — Ученые говорят, что эти все разговоры о болях в суставах на погоду — чушь собачья, но скажу тебе: эти бабушкины сказки хоть в банк неси. Ну, вот и спальня, и можно увидеть, что она устроена так, чтобы улавливать лучи утреннего солнца. Ванная большая и красивая — душ с пульсирующей струей, — а там по коридору...
Да, дом замечательный. Ходжес в Ридждейле ничего иного и не ожидал, но нет ни одного признака, что кто-то в последнее время здесь бывал.
— Достаточно? — спрашивает Том.
— Да, пожалуй, что да. А вы тут поблизости никого не замечали?
— Никого. И сигнализация хорошая. Если бы кто-то вломился...
— Ну да, — говорит Ходжес. — Извините, что вытащил вас сюда в такую стужу.
— Да мелочи. Я бы все равно дома не сидел. И рад вас видеть. — Они выходят через кухню; Том закрывает за собой дверь и включает сигнализацию. — Только что-то вы ужасно похудели.
— Ну, вы же знаете, как говорят — слишком худыми и слишком богатыми не бывают!
Том, который после своих травм, полученных у Городского Центра, некоторое время был и слишком худым и слишком бедным, реагирует на эту бородатую шутку вежливой улыбкой и идет к фасаду дома. Ходжес делает несколько шагов за ним и вдруг останавливается.
— А можно заглянуть в гараж?
— Конечно, только там ничего нет.
— Только взглянуть.
— Чтобы уже все точки над «і» расставить, да? Понятно! Сейчас найду ключ.
Только ключ ему не нужен: дверь гаража приоткрыта где-то на два пальца. Мужчины молча смотрят на щепки, торчащие из выломанного места вокруг замка. Наконец Том говорит:
