— Шесть дней до Рождества. Тогда Дженис Эллертон и получила «Заппит», по воспоминаниям Элдерсон.
— А ты думаешь — ей дал эту штуку тот самый мужчина, который смотрел на дом?
Ходжес вылавливает кусочек брокколи. Она должна быть полезна, как и все остальные невкусные овощи.
— Не думаю, что Эллертон что-нибудь вообще взяла бы у мужчины в куртке, заклеенной маскировочной лентой. Я такой возможности не исключаю, но вряд ли.
— Ты ешь, Билл. Если я съем свое быстрее тебя, то получится, что я похожа на свинью.
Ходжес ест, хотя в последние дни аппетит у него слабенький даже тогда, когда желудок не устраивает сцен. Когда кусок застревает в горле, он смывает его чаем. Пожалуй, неплохая мысль — чай, кажется, помогает. Он думает о результатах анализов, которые ему предстоит увидеть. Приходит мысль, что проблема может быть серьезнее, чем язва, язва как раз может оказаться самым лучшим сценарием развития событий. Против нее есть лекарство. А против другого — практически нет.
Когда он уже видит дно на середине тарелки (но, Господи, сколько же по краям всего осталось), то откладывает палочки и говорит:
— Я обнаружил кое-что, пока ты вылавливала Нэнси Элдерсон.
— Расскажи.
— Я читал об этих «заппитах». Просто удивительно, как эти электронные компании появляются и внезапно исчезают. Как одуванчики весной. «Коммандер» не стал слишком популярным на рынке. Слишком простой, слишком дорогой, слишком большая конкуренция. Акции корпорации «Заппит» упали, и ее перекупила компания «Санрайз Солюшн». Прошло два года — и эта компания тоже обанкротилась и закрылась. Что означает: «Заппитов» давно уже нет и тот человек, который раздавал устройства, — какой-то мошенник.
Холли быстро понимает, к чему он ведет.
— То есть эта анкета — бред собачий. Что-то такое, для, так сказать, правдоподобия. Но ведь тот человек не пытался раскрутить женщину на деньги, не так ли?
— Нет. По крайней мере, нам об этом неизвестно.
— Что-то здесь очень странное, Билл. Ты расскажешь об этом детективу Хантли и мисс Красивые Серые Глаза?
Ходжес берет с тарелки последний, самый маленький кусочек мяса — и получает возможность упустить его обратно.
— А почему она тебе не нравится, Холли?
— Ну, она меня ненормальной считает, — спокойно объясняет женщина. — Такие вот дела.
— Я уверен, что она не...
— Да нет. Считает. И, видимо, думает, что я и опасна тоже, после того как дала по голове Брейди Хартсфилду на концерте «Здесь и сейчас». Но мне все равно. Я бы снова так сделала. Хоть тысячу раз!
Он кладет ладонь на ее руку. Палочки в пальцах Холли вибрируют, словно камертон.
— Я знаю, что ты бы так сделала. И была бы тысячу раз права. Ты спасла тысячу жизней — и это по минимальным оценкам.
Она извлекает руку из-под его руки и начинает собирать крупинки риса.
— Ну, я могу жить с тем, что кто-то считает меня ненормальной. Я всю жизнь имела дело с такими людьми — начиная с моих родителей. Но тут и еще кое-что. Изабель видит только то, что перед глазами, и не любит тех, кто видит больше или, по крайней мере, ищет чего-то большего. Она и к тебе так относится, Билл. Она ревнует. Ревнует Пита к тебе.
Ходжес ничего не говорит. Такой возможности он не рассматривал.
Холли откладывает палочки.
— А ты не ответил на мой вопрос. Ты расскажешь, что узнал новенького?
— Пока нет. Есть нечто такое, что я хочу сначала сделать, если ты задержишься в офисе после обеда.
Холли улыбается, глядя в тарелку с остатками блюда.
— А я всегда так поступаю.
10
Билл Ходжес — не единственный человек, которому не понравилось, что Бекки Хелмингтон заменили. Сестры и санитары Клиники травматических повреждений головного мозга называли свое место работы «Ведро» или «Мозговое ведро», а Рут Скапелли уже давно стала у них за глаза «сестрой Рэтчед». Не успела она проработать и трех месяцев, как уже перевела в другие отделения трех медсестер за всякие мелкие грешки, а одного санитара уволила за курение в подсобке. Халаты некоторых цветов она запретила персоналу под предлогом того, что они «слишком отвлекают» или «слишком навязчивые».
А вот врачам она нравилась. Они считали ее быстрой и компетентной. С пациентами она тоже работала быстро и компетентно, но холодно и не без некоторого скрытого пренебрежения. Она не позволяла себе сказать о даже самых тяжелых больных «овощ» или «бревно», по крайней мере, при свидетелях, — но что-то такое было в ее отношении.
— Она знает свое дело, — сказала одна медсестра другой в комнате отдыха вскоре после назначения Скапелли. — Тут не поспоришь, но чего-то важного не хватает.
Вторая медсестра — ветеран с тридцатилетним стажем, которая видела все, что можно, задумалась. И сказала единственное, но верное слово:
— Милосердия.
Скапелли никогда не демонстрировала холодности или презрения в обществе Феликса Бэбино, заведующего неврологией, когда он проводил обход. Но если бы она и демонстрировала, то он бы, пожалуй, не заметил. Кое-кто из врачей все же замечал, но мало кто обращал на это внимание: деяния такой низшей расы, как медсестры, даже хоть бы и старшие медсестры, оставались вне их королевского внимания.
Скапелли словно чувствовала, что все пациенты клиники, независимо от тяжести их состояния, несут за это состояние определенную часть ответственности — и если бы они хоть немного постарались, то, конечно, восстановили бы хотя бы часть функций своего организма. Однако она делала свое дело хорошо, в чем-то даже лучше Бекки Хелмингтон, которую все любили значительно больше. Если бы новой старшей медсестре это сказали, Рут Скапелли ответила бы: я здесь не для того, чтобы меня любили. Я здесь для того, чтобы заботиться о пациентах, — конец разговора и точка!
Однако есть в «Ведре» такой давний пациент, которого старшая медсестра действительно ненавидит. Это Брейди Хартсфилд. Причина не в том, что он убил или травмировал тогда у Городского Центра кого-то из ее друзей или родственников, — она просто считала, что он жульничает. Избегает заслуженного наказания. Обычно Скапелли держалась от него подальше и отправляла к нему кого-то другого — потому что из-за одного только взгляда на него она целый день потом не могла отойти от ярости, что всю систему может обманывать такая подлая тварь. Была и другая причина, по которой она не склонна была к нему ходить: она в его палате не совсем доверяла себе. Уже два раза она кое-что сделала. Такие вещи, которые, если бы кто увидел, привели бы к ее увольнению. Но в тот январский день, именно тогда, когда Холли и Ходжес доедали свой обед, ее словно на невидимой веревке тянуло в палату 217. Только утром она была вынуждена туда сходить, потому что доктор Бэбино требовал сопровождать его на обходах, а Брейди у него — звездный пациент. Доктор удивляется, насколько его состояние улучшилось.
— Он мог бы вообще так и не выйти из коматозного состояния, — говорил Бэбино вскоре после того, как она пришла работать в «Ведро». Главный врач обычно очень хладнокровный, но когда говорит о Брейди, почти радуется. — А теперь взгляните на него! Он уже может ходить на короткие расстояния — с посторонней помощью, конечно. Может сам кушать, может словами или жестами отвечать на простые вопросы.
Также он склонен попадать себе в глаз вилкой, могла бы добавить Скапелли (но не добавляет), а его «словесные» реакции для неё звучат как «уа-уа» и «гу-гу». Ну и еще вопрос испражнений. Надень ему памперс — будет сдерживаться. Сними — намочит кровать, и к бабке не ходи. Если сможет, он туда и большую нужду справит. Как будто все понимает. И она уверена: он понимает.
И он осознает еще кое-что — тут сомнений быть не может: он понимает, что Скапелли его не любит. Именно тем утром, после осмотра, когда врач Бэбино мыл руки в санузле при палате, Брейди поднял голову, посмотрел на медсестру и согнул руку к груди. Сложил пальцы в слабый, дрожащий кулак. Из кулака медленно поднялся средний палец.
Сначала Скапелли просто не поняла, что это она видит: Брейди Хартсфилд показывает ей средний палец. Потом, когда звук воды прекратился, на ее форме вдруг оторвались две пуговицы, и показалась середина корректирующего лифчика «Плейтекс». Она не верила сплетням, которые слышала про этого падонка, но сейчас...
Он улыбнулся. Оскалился на нее.
Теперь она идет в палату 217, а над головой у нее плывет спокойная музыка из колонок. На ней запасная форма — розовая, которую Скапелли держит в шкафу и не очень любит. Она смотрит по сторонам, не заметил ли кто ее, делает вид, что разглядывает график состояния Брейди на дверях (вдруг кто-то ее видит), а потом проскальзывает в палату. Брейди сидит в кресле у окна, как и всегда. Он одет в одну из своих четырех полосатых рубашек и джинсы. Волосы у него расчесаны, а щеки гладкие, как у младенца. Пуговица-значок на кармане гласит: «МЕНЯ ПОБРИЛА МЕДСЕСТРА БАРБАРА!»
