— То вероятность того, что она договорилась с матерью о своей смерти, резко падает.
— Да.
— Однако это не означает, что мать сама не могла на такое решиться. Она могла налить водки с лекарствами в трубку Мартины, пока та спала, а сама пойти в ванну и там все закончить.
— Но Нэнси Элдерсон говорила...
— Что они были счастливы — ну ясное дело, помню. Просто вариант привожу. Сам я в это не верю.
— У тебя голос уставший.
— Да просто немного замотался в конце дня. Вот пожую чего-нибудь — сразу взбодрюсь!
Правда, никогда в жизни ему не хотелось есть меньше, чем сейчас.
— Ешь хорошо. Ты что-то очень похудел. Но сначала расскажи, что вы видели в том пустом доме.
— Только не в самом доме. А в гараже.
Он рассказывает. Она не перебивает его. И ничего не говорит, когда он заканчивает свое повествование. Холли иногда забывает, что они ведут телефонный разговор, он прерывает молчание:
— Что скажешь?
— Не знаю, вот совсем не знаю. Это все... от начала до конца ни на что не похоже. Ты тоже так думаешь? Или нет? Потому, может, я слишком болезненно реагирую. Такое бывает...
Расскажи мне чего я не знаю, думает Ходжес, но на этот раз он не считает, что Холли переоценивает странность ситуации, о чем и говорит.
Холли отвечает:
— Ты говорил, что не считаешь, будто Дженис Эллертон могла взять что-то у мужчины в заплатанной куртке и рабочей одежде.
— Да, говорил.
— Но это значит...
Теперь уже молчит он, давая ей время собраться с мыслями.
— ...это значит, что здесь действовали двое. Двое. Один дал Дженис Эллертон «Заппит» и вымышленную анкету, в магазине, а второй следил за ее домом через дорогу. Причем с биноклем. С дорогим биноклем! Может, те люди и не работали вместе, но...
Он ждет. Слегка улыбается. Когда Холли включает свои мыслительные процессы на полную, он почти слышит, как у нее в голове крутятся колесики.
— Билл, ты еще здесь?
— Да. Просто жду, когда ты выдашь результат.
— Но, похоже, что они работали вместе. По крайней мере, мне так кажется. И что-то у них было к тем женщинам, которые погибли. Что-то этакое. Ну как, ты рад?
— Да, Холли, рад. Меня завтра на полдесятого к врачу вызывают.
— Пришли результаты?
— Ага. Хочу перед тем устроить встречу с Питом и Изабель. Полдевятого тебя устраивает?
— Конечно.
— Мы все выложим, расскажем о Элдерсон и игровом устройстве, которое ты нашла в доме 1588. Посмотрим, что они думают. Как тебе это?
— Да, только она думать не будет.
— Может, ты ошибаешься?
— Да. А небо завтра может стать зеленым в красный горошек. Ну а сейчас приготовь себе ужин.
Ходжес утверждает, что так и поступит, нагревает банку консервированного куриного супа с лапшой, смотря ранние вечерние новости. Съедает большую часть супа, ложку за ложкой, подбадривая себя: «Ты можешь, ты можешь».
Когда он моет посуду, боль в левой части живота возвращается вместе с теми щупальцами, которые охватывали спину. Кажется, боль движется вверх-вниз с каждым ударом сердца. Желудок сжимается. Ходжес думает, что надо бежать в туалет, но не успевает. Он наклоняется над раковиной и блюет с закрытыми глазами. Не открывая их, тянется к крану, включает воду на полную мощность, чтобы быстрее смыть эту гадость. Он не хочет видеть, что из него вылезло, потому что во рту и в горле чувствуется привкус крови.
Ох, думает он, я в беде.
В какой же я беде.
14
Восемь вечера.
Когда раздается звонок в дверь, Рут Скапелли смотрит по телевизору какое-то дурацкое реалити-шоу, которое является просто поводом показать, как молодые люди обоих полов бегают почти голые. Вместо того чтобы идти к двери, она шаркает на кухню и включает монитор камеры безопасности, которая висит над крыльцом. Живет женщина в безопасном районе, но все равно не склонна полагаться на удачу; среди любимых присказок ее покойной матери было «беда на месте не сидит».
Она удивляется и беспокоится — мужчина на крыльце оказывается знакомым: на нем твидовое пальто, явно дорогое, и шляпа трилби с пером. Из-под шляпы великолепно ухоженная седая шевелюра явственно спадает вдоль висков. В руке у него тоненький портфель. Это — доктор Феликс Бэбино, глава неврологического отделения и главное светило Клиники травматических повреждений головного мозга.
Снова раздается звонок, и медсестра спешит открыть, думая: «Он не может знать, что я делала сегодня вечером, потому что двери были заперты, и никто не видел, как я заходила. Расслабься. Это что-то другое. Может, что-то по линии профсоюза».
Но раньше он с ней профсоюзные вопрос не обсуждал, хотя последние пять лет она занимает солидную должность в профессиональном союзе медицинских сестер. Доктор Бэбино даже не узнал бы ее на улице без халата. И тут она осознает, как сейчас одета — в старый домашний халат и такие же старые тапки (еще и с заячьими мордашками!), но переодеваться уже времени нет. Ну, хоть бигуди на голове нет.
Он должен был бы позвонить, предупредить, думает она, но эту мысль быстро сменяет другая, тревожная: а может, он хочет застать меня врасплох?
— Добрый вечер, доктор Бэбино. Заходите, не стойте на холоде. Извините, что встречаю вас в домашнем халате, но я никого не ждала в гости.
Он заходит и останавливается в коридоре. Чтобы запереть дверь, Рут вынуждена его обойти. Посмотрев на него вблизи, она думает, чтобы они оба, наверное, имеют симптомы расстройства внешнего вида. Да, она в халате и тапочках, но у него щеки испещрены седой щетиной. Доктор Бэбино (никому и в голову не пришло бы называть его доктором Феликсом) вполне мог бы выглядеть модно — чего стоит только кашемировый шарф, непринужденно накинутый вокруг шеи, — но сегодня ему необходимо побриться, и немедленно. А еще под глазами у него фиолетовые мешки.
— Позвольте, я возьму ваше пальто, — говорит она.
Он ставит чемодан между ботинок, расстегивает пальто и передает ей вместе с роскошным шарфом. До сих пор он не проронил ни слова. Лазанья, которой она поужинала, довольно вкусная тогда, теперь, кажется, тянет желудок вниз, словно камень.
— Не желаете...
— Пойдем в гостиную, — говорит он и проходит мимо нее, как будто он здесь хозяин.
Рут Скапелли спешит за ним.
Бэбино берет с кресла пульт от телевизора, нажимает кнопку и выключает звук. Молодые люди и дальше бегают по экрану, но это зрелище не сопровождается бездумной болтовней ведущего. Скапелли уже не просто неловко: ей страшно. За свою работу, за должность, получить которую было нелегко, но и за себя саму. Глаза у него как будто вообще не смотрят — там пустота.
— Может, вам принести чего-нибудь попить? Может, чашечку...
— Слушайте, сестра Скапелли. И слушайте внимательно, если хотите остаться на своей работе.
— Я... я...
— Потому что иначе вы потеряете работу! — Бэбино ставит портфель на кресло и расстегивает хитрые золотистые замочки. Они отпираются с тихим щелчком. — Вы совершили акт физического насилия в отношении психически неполноценного пациента, который можно рассматривать также как акт сексуального насилия, а после этого сделали то, что закон квалифицирует как угроза физической расправы.
— Я... я никогда...
Она почти не слышит собственного голоса. Медсестре кажется, что если она сейчас не сядет, то потеряет сознание, но его портфель стоит на ее любимом кресле. Она бредет по комнате к дивану, по дороге ободрав ногу о кофейный столик, едва его не опрокинув. Чувствует, как вниз до лодыжки течет струйка крови, но не смотрит на нее. Если она увидит кровь, то уж точно потеряет сознание.
— Вы выкручивали сосок мистеру Хартсфилду. Затем вы угрожали сделать то же самое с его яйцами.
— Он сделал пошлый жест! — вспыхивает медсестра. — Показал мне средний палец!
— Я позабочусь, чтобы вы больше медсестрой не работали, — говорит он, заглядывая в глубину своего портфеля, тогда как она, еле живая, падает на диван. На портфеле — его монограмма. Конечно, золотая. Ездит глава отделения на новом «БМВ», а стрижка наверняка стоила ему пятьдесят долларов. Возможно, больше. Он властный, деспотичный начальник — и вот он грозится сломать ей жизнь за одну мелкую ошибку. Одну маленькую ошибку — недооценку...
Она бы не возражала, если бы сейчас провалилась под землю, но видит все она на удивление четко. Кажется, от нее не укрывается ни одна мелочь: перо на шляпе, каждая красная прожилка в его глазах, даже уродливая серая щетина на щеках и подбородке. Волосы у него были бы такого де самого крысиного цвета, если бы он их не красил.
— Я... — теперь потекли слезы, горячие слезы по холодным щекам. — Я... ну пожалуйста, доктор Бэбино... — Она не знает, откуда он все узнал, да это и не важно. Главное, что знает. — Я никогда больше так не буду. Ну, пожалуйста. Пожалуйста...
