– Да, диктуй, – я взяла бумажку и ручку, записала адрес, пообещала сделать прямо сейчас и попросила передать Юле, чтобы позвонила мне, как только сможет. Вызвала такси, вышла к машине и сделала всё, как Миша сказал.
Миша мне нравился, хотя и выглядел немного пугающе, но это было обманчивое впечатление, по телефону он звучал как милый зайчик, и ни единой живой души не обидел никогда, так о нём говорили, и я верила. Но разговаривать с ним вживую всё равно побаивалась, предпочитая телефон. Его внешность действовала на что-то настолько глубоко внутри меня, что логике это не подчинялось, оно просто видело его и закрывало мой рот от греха подальше.
Когда я вернулась в Юлин кабинет, то увидела в её кресле ВэВэ, он что-то читал на экране. Первым моим порывом было извиниться, выйти и закрыть дверь, но что-то меня остановило, что-то во взгляде ВэВэ. Он выглядел уставшим и мрачным, и глаза отвёл первым, как будто был передо мной в чём-то виноват. Я стояла в дверях молча, он молча смотрел в стол, потом посмотрел на меня и указал мне на экран:
– Твои пометки в её списке?
– Мои.
– Почему ты делаешь её работу?
– Она попросила.
– Ты всегда делаешь чужую работу, если тебя попросят?
Я молча опустила глаза – что я могла сказать?
"Да, всегда. И что? Это запрещено?"
Он подождал ответа, не дождался и мрачно приказал:
– Иди домой.
"Ну спасибо. Лучше бы к чёрту послал, чем домой."
Я попыталась изобразить прохладный и деловой голос, но вышло не очень:
– Я хотела ещё кое-что доделать.
– По списку или своё?
– И по списку, и своё.
Я не смотрела на него, не было желания, на вид он казался чем-то бесконечно прекрасным, утром, так давно, как будто это было месяц назад. А сейчас его как будто подменили, мне не нравилась эта метаморфоза, и я отгораживалась от неё, как всегда отгораживалась от информации, которая портит мне настроение, как будто её и нет вообще.
ВэВэ помолчал, потом уронил что-то на столе, я от неожиданности посмотрела на источник звука, и случайно поймала взгляд ВэВэ, он выглядел вполне мирно. Улыбнулся мне и сказал с долей шутки:
– Чего тебе днём не работается?
Я опять отвела глаза, хотя и не стала их опускать, было бы глупо это делать после того, как уже один раз подняла. Я изо всех сил пыталась собраться и говорить ровно, как будто мы просто коллеги, которым друг на друга плевать, но получалось ужасно напряжённо, я это слышала, это смущало, а от смущения я злилась.
– Днём другая работа. Я не "гоняю чаи", я за день выпиваю две чашки кофе, одну утром, одну в половине восьмого, мне больше нельзя.
– Сегодня утром ты выпила две, – он как-то так это сказал, что я опять на него посмотрела – он выглядел расслабленно, почти доброжелательно, но я не купилась.
– Значит, вечером пить не буду.
Я сказала это чётко и ровно, он посмотрел на меня с такой улыбкой, как будто насквозь видит моё смущение, плохо прикрытое официальной холодностью, улыбнулся в точности так, как улыбался утром, но я всё равно не купилась – я слишком хорошо помнила, как он со мной говорил в своём кабинете, и как говорил недавно с Роксаной. За неё почему-то было обиднее, чем за себя, как будто со мной так можно, а с ней – нельзя, она другая, она красивая и начальник, с ней надо только вежливо, а по-хамски с ней не надо, это недопустимо, я такое отношение проглочу, а она – нет.
ВэВэ молчал, я тоже уже наговорила достаточно, поэтому развернулась уходить, но он окликнул меня сразу же:
– Подожди.
Я обернулась через плечо, не отпуская дверную ручку, чтобы он не подумал, что я хочу остаться и только и жду повода. Он опять усмехнулся так, как будто насквозь меня видит, мягко спросил:
– Ты долго собираешься здесь сидеть?
– А что?
Он указал глазами на какие-то железки, лежащие на углу стола:
– Хочу съездить в строительный, это займёт где-то час, ты ещё будешь здесь? Поговорить надо.
– Буду.
– Хорошо, – он встал и начал собирать эти железки, рассовывать по карманам. – Я поехал, через час буду. Делай свою работу, Юлину не трогай, пусть сама делает.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ей это завтра сдавать, – мрачно вздохнула я, глядя на стопки бумаг на всех поверхностях в кабинете. ВэВэ посмотрел на меня с нежной жалостью, как на дитя неразумное, и сказал:
– Ей это завтра сдавать мне, я как-нибудь это переживу. Иди.
Я пожала плечами и ушла. В коридоре ускорила шаги, потому что слышала, что он тоже вышел из кабинета и закрыл его своим ключом, а ходит он точно быстрее меня, так что вполне может догнать, а мне не хотелось сейчас проходить через неловкие попытки разминуться с ним в узком коридоре. Утром мне это нравилось, но утром мне вообще всё нравилось, а сейчас это ощущалось ужасно, как будто я случайно влезла в долги или поставила в глупую ситуацию себя и ещё кого-то.
Войдя в свой кабинет, я закрыла дверь и опустилась в своё кресло так обессиленно, как будто была надувной куклой, из которой выпустили воздух. Воспоминания об утреннем кофе вдруг зацепили меня так сильно, как я не ожидала – я как будто бы ощущала его ладони на плечах прямо сейчас, горячие и мягкие, сжимающие мои плечи чуть сильнее, чем было бы прилично, но всё же слабее, чем мне хотелось. Мне хотелось большего, мне хотелось чего угодно, я вдруг подумала, что действительно не помню, когда меня в последний раз кто-то держал за плечи.
В моей семье всякие телячьи нежности были не приняты, и тем сильнее меня вгоняло в шок то, что мама этими нежностями просто фонтанировала, но строго в направлении брата, и только пока Антоша был маленьким, а потом резко перестала, я не знала, почему. Карину это вообще дико бесило, она не могла на эти "розовые сопли" даже смотреть, демонстративно выходила из комнаты, когда это начиналось. Я не понимала никого из них – ни Карину, ни маму. Я любила прикосновения. Но я узнала о том, что люблю их, только тогда, когда у меня появился парень, и я радостно бросилась в эти новые прекрасные ощущения с головой, в восторге от того, что это просто существует и это можно невозбранно делать, хоть каждый день. И мы делали, постоянно.
"Пока он меня не бросил. Когда это было?"
Я посмотрела на дату в углу экрана, попыталась сосчитать на пальцах, получила что-то около трёх лет.
"Три года без единых обнимашек. Три года."
Я вообще не понимала, как это получилось. У нас всё было прекрасно, а потом разладилось, и это было так очевидно, что я даже не задавала классического вопроса всех брошенных – "Почему?", потому что я видела, почему. Всё просто перестало быть в кайф, сначала ему, а потом и мне – было странно ощущать, что человек, который раньше всегда был рад меня видеть, теперь больше не рад. И его это тоже удивляло и смущало, и ему это не нравилось, мы вроде бы даже говорили об этом и пытались что-то предпринять, делали какие-то упражнения из книг по психологии, но это ощущалось безнадёжно, как будто мы делали своим отношениям искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, когда уже было понятно, что шансов нет, и мы просто издеваемся над трупом. Это было гадко, от этого хотелось плакать и жалеть себя, и его жалеть, и нашу поломавшуюся любовь, и наше несложившееся будущее. Всех было жалко, и было ужасно обидно, а я не любила такие эмоции, поэтому выбросила их из себя поскорее, заняв голову новыми знаниями и впечатлениями.
Антоша тогда был совсем маленький, ему всё было в новинку и всё интересно, мы пересмотрели все лучшие в мире мультики, сходили на все мероприятия. Папа тогда смотрел на это и смеялся, говоря, что это нужно больше мне, чем Антоше, он ещё слишком маленький для того, чтобы понять, что там происходит. Так и было. Я училась на курсах дизайна и графики, делая домашние задания по ночам, потому что компьютер в доме был только один, и вечерами за ним сидели все по очереди, а я не могла работать урывками, мне нужно было как следует настроиться и погрузиться в процесс, это занимало часа три, и потом я ударно трудилась ещё часов пять-семь, выдыхалась, отдыхала и шла спать под утро. А днём прогуливала пары, потому что не могла подняться с постели чисто физически, будильник играл, я его слышала, а встать не могла.
