Все было как в дурном долгом сне и кончилось тем, что, слава Богу, вместе со своими узлами и мешками они с последним пароходом, уже под осень, попали в Туруханск…
Силясь понять все происшедшее с семьей, Оксана чувствовала, что, пожалуй, во многом виноват тот жених-комсомолец, которому отказала Мария, но о своих догадках молчала – не хотела растравлять и без того впавшую в отчаяние дочь.
Как случилось, что Остап остался при жене и бабке, было непонятно.
Семье Терещуков, как и многим, отвели какую-то хибару под жилье, а Остапа и Марию определили на работу вблизи Туруханска на рыбзавод. Там Остапу и Марии дали самую тяжелую работу – подледный лов и засолку рыбы. Недолго вытянул тяжелые северные условия Остап, а затем зачахла и Мария, оставив бабке своего сына, родившегося уже в Туруханске. Лечиться в Туруханске было, по существу, негде. Врач поселка – неумная и малоквалифицированная, неудачливая и некрасивая женщина попала в Туруханск по разнарядке из явных троечников какого-то вуза.
Потеря Остапа и Марии ре сбила с ног Оксану, а выявила в ней какие-то новые силы противостоять судьбе, выходить и вырастить Грицая – единственное кровное существо, оставшееся у нее на руках. Немного помог завод, выписали даром дрова, то есть разрешили по билету самой вывезти сухостой из леса; немного помог сельсовет: выдал ордер на одежду и обувь, да и сама работала не покладая рук. Где-то подобрала брошенного на произвол щенка, со временем превратившегося в сильную собаку, выпросила в сельхозе забракованных цыплят, которых тоже вырастила у кухни на остатках хлеба и помоев. По примеру местных ходила в лес, таскала домой густой высокий мох. Мхом этим законопатила все щели, обила дом дранкой и, ногами замесив глину с навозом, обмазала стены своей хаты, а потом побелила.
Бабка научилась вычесывать собачий подшерсток, прясть его и с прибавлением простых или суровых ниток вязать шарфы, рукавицы и носки на продажу или на обмен.
Бабка ходила и на стирку к начальству, ухаживала за больными, смотрела за малыми детьми, была приветлива, честна и очень трудолюбива.
И говорить стала немного по-местному, прибавляя слово «однако», говорила «че» вместо «чего» и «что», ходила в больницу «отведать» больных… Население относилось к бабке неплохо и часто пользовалось ее услугами.
Грицай оказался выносливым и здоровым мальчиком, рос, как и все мальчишки вокруг, ничем особенно не отличался, привык к северу. Был он пионером, а подросши – неплохим исполнительным комсомольцем. О жизненных проблемах особенно не задумывался, принял всю систему жизни как что-то естественное и незыблемое, верил газетам, впрочем, чтением не увлекался. Бабку свою он любил, хотя стеснялся это показывать, но был всегда готов ей помочь в какой-либо трудной работе, хотя и приговаривал: «А ты сама че?»
В школе забыли о его происхождении, и он был, как и все кругом.
И вот в местной газете «Северный колхозник» появилась статья о предстоящих выборах. Начальство было в смятении: как быть с репрессированными, которых в поселке большинство? В МГБ начали проверять дела прибывших – нет ли в них указаний, что осужденный или высланный лишен права голоса? Но таковых не оказалось, и весь должностной Туруханск начал готовиться. На стенах домов появились лозунги «Все на выборы!» и другие, написанные Алиной рукой. Оформляла Аля заголовки газет, появились ею же переписанные статьи о преимуществах свободных всенародных выборов по сравнению с капиталистическими, биографии избираемых в депутаты с описанием их трудовых качеств, даже появились плохо исполненные местной редакцией фотографии кандидатов, похожих на множество людей того же возраста, проживающих в Туруханске. Аля была нарасхват и работала без устали. Я начала делать очередные цветы для гирлянд из присланной в предыдущую навигацию Алиной теткой папиросной бумаги. Вместе с бумагой была прислана клубная литература, а также книжка шрифтов для Алиной работы. Прислали Але и бумажные портреты вождей, которые наклеивались на картон или фанеру, окаймлялись рамой и требовали цветов для украшения.
После выборов предполагался концерт и танцы в клубе, а для избирательного участка выделили часть торговой школы.
В отведенном помещении повесили портреты. Райком дал красную скатерть для стола с урной. Из фанеры и легких столбиков сделали две маленькие кабинки – в каждой был портрет на стене и стул, чтобы голосующие могли подумать, прежде чем отдать свой голос. Все как на Большой земле! Из драпировок сделали штору, заменявшую дверь в первой кабинке, а для второй драпировки не хватило, повесили на стене портрет Карла Маркса, а проем двери прикрыли фанерой.
За день до выборов сани-розвальни украсили моими бумажными цветами и кумачовыми лоскутами. В каждых розвальнях был фанерный ящик с продольной широкой щелью в верхней крышке. Ящик был обвязан бечевой, концы которой сбоку были припечатаны сургучом. Упряжки эти предназначались одни для начальства, а две другие – для инвалидов и больных, не могущих дойти до избирательного участка. Возницами были ребята из драмкружка.
О том, что завтра будут выборы, бабка Оксана узнала накануне. Выстирала и выгладила внуку чистую рубашку и открыла свой баул, привезенный давным-давно из родного села. Смахнув слезы, начала отбирать то, что могло пригодиться на завтра. Плюшевая шубейка в сборку была широка (бабка очень похудела), но еще годилась, сапожки пришлось смазать и начистить, так как они были сильно изношены и потрескались, а вот вышитый полушалок был в полном благополучии.
Идти на следующий день на избирательный участок пешком бабка отказалась. Оделась спозаранку сперва в немного свисавшее на ней старинное платье в сборку, потом плюшевое пальто, на ноги поверх сапожек натянула, чтобы скрыть их изношенность, еще крепкие унты покойного Остапа, на голову – простой платок, а сверх всего – свой нарядный вышитый полушалок и села ждать Грицая.
За бабкой Грицай заехал на разукрашенных розвальнях почти за первой. Увидев свою бабку в таком великолепии, слегка охнув – «Однако даешь ты, бабка!» – усадил ее, быстро довез до избирательного участка и сразу повернул лошадь, чтобы ехать за кем-то другим.
Бабка тщательно обмахнула совершенно чистые унты, осмотрелась и осторожно отворила дверь. Посреди жарко натопленного помещения за столом сидел знакомый комсомолец с большим списком и пачкой напечатанных листков с фамилией депутата. Радом возвышался фанерный ящик с большой щелью. Бабка взяла с собой узелок с едой, и потому одна рука ее была занята, а свободной положила полученный листок недалеко от щели. Немного смутилась оттого, что действовала не так, как накануне заставил ее затвердить Грицай. «Сперва зайдешь в соседний закуток, там, где портрет, прочтешь, что написано, а затем опустишь в щель ящика».
Получилось как-то наоборот, но тут вошел новый посетитель и вместе со своим листком смахнул в щель и бабкин, а бабка решила все-таки зайти в закуток, но не в первый, с украшенным цветами портретом Сталина, которого она хорошо знала в лицо, считала чем-то вроде иконы, да и побаивалась, особенно после рассказа Грицая, что какой-то их кружковец завернул рыбу в газету, не поглядев на обратную сторону, где был портрет Сталина, кто-то на него донес, и на нескольких собраниях этого кружковца очень ругали и чуть не выгнали из комсомола. Из скромности бабка юркнула во второй закуток, где не было малиновой шторы. Никто ее не окликнул и не остановил, и, приободрившись, бабка осмотрелась. В закутке было пусто, не считая стула у стенки, на стене висел портрет человека с бородой и густыми длинными волосами. Было очень жарко. Бабка сняла унты и поставила их к стене у входа, сняла полушалок и, поискав глазами какой-нибудь крюк и не найдя, повесила его на гвоздь, на котором висел портрет мужчины. Села на стул у стены.
Погода была солнечная, ясная, выборы проходили без сучка без задоринки, начальство было довольно…
Надвигались предвечерние сумерки, мы с Алей уже были дома и вытапливали печку. В некоторых домиках было шумно и даже слышалось пение. Видно, бражка была уже в ходу.
После выборов был обещан концерт силами самодеятельности. Хоровые частушки под гармонь, декламация и танцы.
Грицай, уставший и запаренный, решил съездить домой, вымыться, поесть и переодеться к вечеру. К его удивлению, на двери висел замок. Бабки не было. Он бросился ее искать по соседям, заходил даже к Зубарихе – бабки не было и никто ее не видел. Тогда, движимый смутным предчувствием и даже страхом, он бросился к избирательному участку. Гутя Попова из драмкружка и кто-то из комсомольцев уже подсчитали голосовавших и, забрав ящик-урну, собирались уходить. В соседнем закутке с занавесом никого не было. Отодвинув фанерную дверь другого закутка, Грицай увидел бабку, мирно спящую на стуле. Вышитый полушалок сполз с гвоздя и теперь закрывал голову Карла Маркса, оставив на виду лишь бороду и плечи… Радом с бабкой на полу был развернутый узелок с куском хлеба, объеденным куском рыбы и надкусанным соленым огурцом.
