Мы старались быть осторожными и ни с кем не откровенничали.
В Туруханске в те годы у Али еще было приятное меццо-сопрано, и она прекрасно пела на спевках в своем клубе и народные песни, и злободневные частушки.
Дома она вспоминала тюремную песню:
Опять по пятницам
Пойдут свидания,
Свиданья горькие
В стенах тюрьмы.
Опять приблизится
Дорога дальняя
И слезы горькие
Моей семьи.
Централка – все ночи, полные огня,
Централка – зачем сгубила ты меня?
Централка – я твой бессменный арестант,
Погибли юность и талант в стенах тюрьмы.
Не помню, как и когда у нее пропал голос; в дальнейшем, уже в Москве и Тарусе, она почти не пела.
В то время к нам частенько приходили гости. Сын директора Московского банка Кисляков, который раздражал рассказами, как он умеет жить: устроился на водочный завод и выменивал на водку все, что ему надо. Тимофей Ефимович – сварщик из Ленинграда, сильно выпивающий, но довольно милый, объездчик из моего лесничества. Был Владимир Иванович Смоленский, инженер, первый проведший элекрифицированную железную дорогу в горах Кавказа через Сурамский перевал, и, наконец, Яков Семенович Голомби – инженер, человек, друг молодости А. Фадеева.
Все эти «молодые люди» приходили к нам по праздникам, мы их встречали скромным угощением: винегретом, иногда оладьями. Сладостей у нас не было. Варенье из голубики мы варили почти без сахара, который был не по средствам, а потом его замораживали, чтобы не скисало.
Бывала и елка на Новый год, Аля писала веселые частушки, которые, к сожалению, не сохранились.
Поговаривали, что тот или иной из вновь приехавших в Туруханск сделался секретным сотрудником и пишет на нас доносы, чтобы улучшить свое положение. Но наших гостей мы начинали приглашать после длительной проверки и плохого о них не думали.
СОСЕД ВОВКА
Вовке было четыре года, когда мы с ним подружились. Это был любимец и последыш наших соседей Корманов – не то немцев, не то евреев. Вовка был занятной смесью внешней некрасивости и внутренней обаятельности. Настоящий рыжий Мотэле из стихов Иосифа Уткина… Необычайно активный фантазер-изобретатель. Когда он попал в больницу с какой-то простудой, то вывинтил все гвозди и шурупы из дверец топок голландских печей и сложил в карманы своего пальто. Приведя Вовку домой из больницы, мать удивилась тяжести его пальто. По поводу целой кучи гвоздей и шурупов Вовка сказал, что в больнице они не нужны, а дома он построит из них запасную электростанцию. На следующий день прибежала уборщица и сказала, что все дверцы топок нижних печей не держатся и топить нельзя. Маргарита Петровна, мать Вовки, повела его в больницу, чтобы он показал, куда все надо ввинтить. Конечно, были неприятности, потому что Вовка забыл, откуда что вывинчивал…
Иногда я приглашала Вовку к себе, мать его до блеска вымывала, надевала свежую рубашку и с инструкцией, как себя вести, присылала в гости. Вовка приходил, чинно садился за стол, где уже стояли приготовленный винегрет (мое обычное угощение) и жареные оладьи. Сладкого, как правило, не было. Вовка внимательно смотрел на слегка приукрашенный луком винегрет и затем говорил:
– Надо сказать матери – неправильно наши винегрет дома делают. Я ей объясню.
Вел он себя за столом чрезвычайно аккуратно и все время краснел от удовольствия. После чая вставал и спрашивал:
– Что надо строить у вас? Был так хорош, несмотря на веснушки, длинный нос, большие уши, что очень хотелось его поцеловать. Кроме того, от смущения на кончике носа всегда была капелька. Я спрашивала:
– Вовочка, можно, я тебя поцелую?
Вовка отворачивался, делал длительную паузу, что-то обдумывая и нервно перебирая пальцами. Потом, не глядя на меня, становился навытяжку рядом и говорил:
– Можно. Поцелуйте! – оставаясь совершенно серьезным. А я ужасно смеялась.
Дома, придя от меня, он всегда поучал мать – как делать и ставить винегрет, как наливать чай и резать хлеб. Все это у него запечатлевалось с фотографической точностью, и все то, что в нашем доме происходило, было для него эталоном.
Иногда, возвращаясь домой, я находила Вовку сидящим на горе у начала крутого спуска, где под обрывом ютились наши домишки. Страшно картавя, Вовка предупреждал меня, что станция уже пущена в ход, прямые провода идут в дом и это опасно для жизни. Я перешагивала через какие-то веревки, обходила нагромождение ящиков с прикрепленными «вентиляторами», к великому удовольствию «строителя», все время спрашивая, где можно пройти, не подвергаясь опасности.
Когда Вовке было семь лет, я решила явиться к нему на Новый год настоящим Дедом Морозом. Сперва мы решили написать Деду Морозу письмо рукой Вовки, которой я водила по бумаге. Заказ был на пароход, паровоз и цветные карандаши. Запечатав письмо в конверт, надписали адрес, и я обещала опустить куда надо. Вовка, довольный, ушел домой. После этого я договорилась с его старшим братом, что на следующий день я ему дам знак, чтобы он ушел с собакой или спрятал ее в доме. Джек, конечно, меня узнал бы и все испортил. Аля принесла мне из клубного реквизита старую поповскую рясу и папаху, мы обшили их ватой. Я приклеила большую седую бороду с усами. Остальное было просто – валенки и рукавицы, мешок, в котором были воображаемые подарки, и торчал пук розг.
В обеденное время я подала знак Виктору, чтобы он убрал собаку и сказал матери, что Дед Мороз идет! И пошла с клюкой, мешком за спиной, розгами под мышкой к соседям…
Впечатление от моего появления было непредвиденным. Увидев розги, Вовка охнул, схватил со стола кусок хлеба и бросился под диван. Из-под дивана он подглядывал в щелочку, что происходило дальше. А дальше я измененным голосом сказала, что я, Дед Мороз, пришел по письму Вовы Кормана и мне надо узнать, как он себя ведет и учится. Мать Вовки сейчас же предложила мне тарелку щей, просила садиться, отогреться и спрятать розги, поскольку пороть будет некого. После этих слов Вовка вылез на животе из-под дивана и, сидя на полу, стал участником представления. Я произнесла какую-то назидательную речь, вытащила запакованные подарки – разные коробочки, дощечки, бумажные цветы и маленький ящик с цветными карандашами… Потом я, сказав, что мне еще предстоит много посещений, ушла. Дома я молниеносно скинула с себя все, спрятала под кроватью, надела обычное платье и стала ждать Вовку. Он явился почти тотчас же, страшно возбужденный, в ушанке, надетой задом наперед, пуговицы зимнего пальто были неправильно застегнуты. Задыхаясь от волнения, он сказал:
– Пришел! Настоящий! Не обманул! Карандаши принес! Теперь пойду искать следы – откуда, из какого леса он вышел! Кое-что нашел! – и показал мне кусочек разбитой елочной игрушки.
Я серьезно ему поддакивала, выпроводила, разрешила выпустить Джека и стала ждать прихода Али.
На следующий день Вовка на уроке в школе при словах учительницы о предстоящем Новом годе встал и сказал:
– Неправда, что все это сказка! У нас был живой Дед Мороз, я получил то, что просил по нашей переписке! – Последнее он сообщил с гордостью, с торжеством осматривая остальных школьников.
Школьники поверили. Ходили после этого по опушке ближайшего леса, отыскивали следы Деда Мороза. Даже, кажется, нашли… Я же со страхом ждала прихода учительницы и выговора за срыв идеологической работы.
После этого Вовка еще два раза порывался писать письма Деду Морозу – к дню Советской Армии и на 1 Мая. С трудом я отговорила его, убеждая, что Дед Мороз приходит только зимой…
НАШИ ЗВЕРИ
Как-то раз мы с Алей пришли домой вместе. Когда открыли дверь домика, нас сразу поразил необычайно свежий хороший воздух. «Откуда этот «озон»?» – спросила Аля.
Мы разделись, обшарили весь дом; окна закрыты, двери заперты, и только когда решили затопить печь и открыли заслонку верхней трубы, оказалось, что у основания трубы разбит и выдвинут кирпич и именно оттуда идет свежий холодный воздух. Мы занялись привычными делами, закрыли кирпичом дыру и легли спать. Утром, как обычно, разошлись по своим работам.
А на следующий день мы проснулись оттого, что в доме стало свежо. В щели торчал хвост тощего уличного кота, который протискивался наружу. Конечно, пришлось щель заложить кирпичом и как следует замазать, чтобы кот не лазил больше.
Погода начала портиться. Наступила зима, стало морозно по ночам. Озон (так мы назвали кота) прекратил посещения через печной дымоход. Иногда он топтался около нашего дома, но входить через дверь стеснялся.
Потом стал Озон появляться в тот момент, когда мы ложились спать. Аля впускала его, кот залезал на ее подушку и деловито укладывался вокруг головы этаким нимбом: мордочка у одного уха, хвост у другого. Пахло от него рыбой – видно, кормился у рыбака. Аля осторожно вытягивала из-под него голову и не давала мне выкинуть его за дверь:
